Владимир Свержин - Внутренняя линия

До отправления московского поезда оставалось четыре с половиной часа. Нильс Кристенсен постоял у билетной кассы, с грустью поглядел на дверь с надписью «Управление ГПУ по железной дороге». Судя по росписям в стиле модерн и серебристым чашкам, изображенным на стекле, прежде здесь находился вокзальный буфет.

«Уйма времени», — подумал сотрудник Красного Креста и вышел на Невский проспект. Впрочем, теперь прорубленная самолично императором Петром Невская першпектива носила звучное, но диковатое для ушей иностранца название «Имени Двадцать пятого октября».

— Подвезти, гражданин — товарищ — барин? — тут же сунулся к потенциальному клиенту бойкий извозчик. — Дешево. По городу не больше трех целковых!

Кристенсен отрицательно покачал головой. Ехать было некуда. Он не спеша двинулся по знаменитому проспекту в сторону Зимнего дворца.

«Интересно, следят или нет? — крутилось в голове институтского оперативника. — Вероятно, следят».

Он остановился возле сверкающей витрины шляпного магазина. Огромное количество головных уборов красовалось за стеклом. Но сейчас виконта интересовали не «последние фасоны всего мира» и даже не самая популярная модель сезона — алая фуражка с маленькой звездочкой, именуемая «красногусарская». Отраженные в витрине прохожие шли мимо. Некоторые, особенно совбарышни, в простеньких, но уже подогнанных и не лишенных элегантности платьях, на миг останавливались, с печалью глядели на шляпки «из Парижа» и торопились дальше.

«Кажется, никого, — с удивлением отметил Нильс. — Но, может быть, ловко маскируются». Он отошел к афишной тумбе.

«Кинотеатр «Паризиана» — гласила самая большая афиша. — Проспект 25 октября, одновременно 1 и 2 серии — 13 тетей, исключительного, захватывающе — интересного фантастического киноромана «Невеста Солнца» в 4–х сериях, 25 частях с участием королевы американского экрана, бесстрашной Руфь Ролан».

«Совзапкино» — «Микроб коммунизма» — обещала другая.

«Фильм Григория Козинцева и Леонида Трауберга «Похождения Октябрины» — заманивала третья.

Виконт прислушался к своим ощущениям: филеров заметно не было, и все же чувство, будто кто — то его внимательно разглядывает, Нильса не оставляло.

«Ладно, пусть наблюдают, черт бы их побрал! — про себя выругался виконт. — Мне пока скрывать нечего».

Он отправился дальше, ища глазами вывеску ближайшего кафе или ресторана.

— Гражданин, гражданин! Помогите! — В рукав его костюма вцепилась абордажными крючьями тонкая девичья ручка. — Там хулиганы! Моя сестра… Пожалуйста, пожалуйста, скорее! Помогите!

Девочка — подросток лет пятнадцати, размазывая по щекам слезы, с неожиданной силой буксиром поволокла Нильса в ближайшую подворотню.

Он попытался освободить руку, но девица вновь схватила его и умоляюще взвыла:

— Давайте же, давайте! Скорее!

Когда за спиной громыхнула, закрываясь, калитка массивных кованых ворот, виконт резко повернулся, спеша оценить ситуацию. Детина совершенно не аристократической наружности стоял, привалившись к калитке, поигрывая цепью с пристегнутым к ней амбарным замком.

— Ну что, господин хороший? Приплыл?

Из — за дровяного сарая на заморского гостя вразвалочку надвигались еще два социально близких пролетариату элемента. — Скидавай шкары, фря залетная!

В руке налетчика блеснул нож.

— А то ведь, гляди, сегодня уже с прадедом своим почеломкаешься! — Говоривший сплюнул окурок и сопроводил не доброе пророчество выразительным жестом, проводя острием ножа поперек шеи.

Не вступая в дискуссии, Нильс Кристенсен шагнул вперед, перехватил запястье вооруженной руки и крутанул его, точно собираясь запустить пропеллер аэроплана. Бандит не аэроплан, но и его развернуло. В тот же миг вторая рука «врача — травмопевта» обрушилась на затылок преступника, направляя любителя чужого добра лбом в каменную стену.

— Ах ты… — Соратник пострадавшего кинулся было на помощь, но тут же рухнул с вбитым в горло кадыком.

Предусмотрительно отскочившая к сараю девчонка завизжала так, что в окнах нижних этажей вздрогнули герани, а дылда, подпиравший калитку, отбросил цепь и собрался выскочить на улицу. Но не успел.

— Всем стоять!

Подворотня заполнилась людьми в милицейской форме и с наганами в руках.

Виконт поднял руки:

— Не стреляйте! Я датчанин, врач, сотрудник Красного Креста!

Князь Пожарский любил Рождество. В прежние годы его всегда радовали шумные пиры, катания на тройках и колокольный благовест, разносящийся над отчим поместьем Медведково. В Москве, где взгляд, куда ни кинь, упирался в колокольню, малиновый звон был особенно густ и сладостен. И сюда он долетал во всей красе и благолепии. Царившее вокруг радостное возбуждение напоминало князю о годах юности, о молодых забавах еще до того, как его — храброго воеводу со всеми чадами и домочадцами — обездолили и сослали к волжским берегам. Безо всякой вины. Так лишь, для покоя государя Иоанна Грозного.

Многое тогда передумалось князю. Много обид сжалось в кулаке, да растоптано было сапогом. В укор немалому числу князей и бояр не пошел он с поклоном ни к первому Лжедмитрию, ни к Тушинскому вору, да и теперь службу Отечеству ставил превыше службы государю. А дел было и по Разбойному приказу, и по долгу воеводскому — лопатой не разгрести. Куда уж тут мчать с хохотом на горячих скакунах, пролагая след по свежевыпавшему снегу, торя санный путь по московским улицам…

Князь Пожарский стоял на резном крыльце своего терема над Яузой — рекой и слушал, как доносится из — за ворот громкий девичий смех и раскаты величальной песни.

— Батюшка Дмитрий Михалыч! — Княжий тиун, управляющий сим немалым хозяйством с давних давен, поспешил к господину, кланяясь ему в пояс. — Лях с девкой приехали!

— Какой еще лях!

— Ну, тот, которого у Сретенских ворот вешать хотели, да молния дерево пожгла.

— Федор, что ли? Ай да молодец! Ай да хват! Так что ты стоишь? Зови в светлицу да распорядись об угощениях для дорогих гостей!

Згурский переступил порог горницы и поклонился хозяину. Молодая женщина, шедшая рядом с ним, по — заграничному чуть присела, приветствуя князя.

— Успел, стало быть, ловкач? — Пожарский ухарски разгладил усы.

— Позвольте вам представить, мой князь, Тереза Елень, вдова графа Збигнева Еленя.

— Так, выходит, не успел. — Дмитрий Михалыч нахмурился.

— Успел, — не меняясь в лице, произнес Францишек. — Я прибыл на родину и узнал, что Терезу, равно как и всю семью ее, графские слуги увезли в маеток Еленей близ Киева. Я примчался туда, пришел к графу, умоляя отпустить со мной Терезу и обещая выходом[12] за нее все наследные земли, принадлежащие мне по праву. Граф велел своим гайдукам избить меня палками. Я не стал дожидаться и, свернув пару челюстей, покинул имение. Збигнев Елень решил, что избавился от меня, и приказал готовиться к свадьбе. Тереза не соглашалась, но граф пригрозил лишить жизни ее мать и младшую сестру…

— Понятно. — Князь Пожарский сгреб бороду в кулак.

— В день свадьбы у входа в храм я ждал процессию. Верхом на коне. Видит бог, я не хотел обагрять кровью ступени церкви, но граф и его люди обнажили сабли именно там.

— Погубил, выходит, души христианские?

— Я не дьявол, души губить не могу. А тела посек.

— Великий грех, — укоризненно покачал головой Пожарский.

— За грехи пред Богом ответ дам. Все же прочие… — Францишек поглядел на девушку. Из — под ее меховой шапки выбивались рыжие локоны, огромные зеленые глаза глядели влюбленно и счастливо. — Мнение всех прочих мне не важно.

— Крутехонек ты, Федор. Так и самому на белом свете не зажиться. Ладно, чего уж. Люблю храбреца, хоть ты в делах меры не ведаешь! — махнул рукой князь. — Выделю именьице вам. Вон хотя бы у тех же Сретенских ворот, — и усмехнулся. — Отстроишь себе терем, да и будешь заветный дуб, молнией расколотый, всякое утро из окна видеть, дабы мысль о смирении божьем в голове твоей шальной пребывала, да память о дне знакомства нашего не угасла.

— Благодарствую, княже. — Згурский поклонился. — И у меня для тебя подарок имеется… — Он чуть помедлил. — За добро добром плачу.

Благодарный шляхтич расстегнул кунтуш, достал толстый, опечатанный красным воском пакет.

— Что здесь? — взвешивая на ладони презент, спросил Пожарский.

— Это точные списки с посланий Тушинского патриарха Филарета, отца нынешнего царя Михаила, в Москву — князьям Черкасским, Сицским и прочим братичам и родичам. С указкой, что и как делать, что говорить да предпринимать, дабы юного Михайлу царем сделать. Письма эти еще в Кракове перехватили да, снявши копии, в Москву отправили. Списками же теми, хранением их, королевский секретарь заведует — мой дядя. Он — то мне весь пакет и передал. Когда захочешь, князь, здесь полное доказательство того, что избрание Михаила на царствие — подлог, и силы не имеет.