Татьяна Апраксина - Дым отечества
— Как интересно, синьор Варано, — отвечает гость, и никто бы не усомнился, что ему и впрямь интересно. Так оно и есть. Очень полезное наблюдение, очень остроумный опыт, и самому Бартоломео-сиенцу было бы сложно произвести его, а особенно — произвести так, чтобы сохранить все в тайне. Семья Варано — совсем другое дело. — Что же, и желаемое было получено? Могу ли я спросить, в чем оно состояло?
И совершенно невозможно догадаться по лицу, по голосу, что Петруччи несколько дней подряд гнал коня, спешил в Камерино, вовсе не затем, чтобы выслушивать рассказы Джулио Чезаре Варано о его изысканиях.
— Было, — счастливо улыбается синьор Варано. — Пошел дождь. Небольшой, но именно там, где нужно. С ясного неба. Не беспокойтесь, естественно, я перед этим пожертвовал нужное количество свечей и заказал особую службу Деве Марии. Что странного в том, что Пресвятая Дева ответила на молитву?
— Но теперь мы не можем ручаться за то, что ответ был получен не от нее… — качает головой Бартоломео.
— Вы верите в силу молитвы? — изумляется Варано…
— Синьор Варано, мало-мальски образованному человеку было бы удивительно в нее не верить. Разве мы не имеем достоверных свидетельств о вмешательствах свыше?
— А разве вы не считаете теперь, что эти свидетельства можно объяснить успешным применением вашего же искусства?
— Помнится, среди напраслины, возведенной на Господа нашего, была и такая, — усмехается Петруччи. — Синьор Варано, наш мир устроен сложно, остроумно и разнообразно. Не стоит сводить все проявления чудесного к одной-единственной силе.
— Ну что ж… — Варано снова серьезен и очень внимательно слушает. Впрочем, он не дожил бы до своих весьма преклонных лет, если бы отметал мнения только за то, что они противоречат его собственному. — Впредь я постараюсь действовать осторожнее.
— Синьор Варано… — сиенец улыбается, — как вы думаете, почему изготовление пороха и стеклянное дело считаются благородными профессиями не только у нас, но и на континенте?
— Те, кто этим занимается, — пожимает плечами хозяин Камерино, — рискуют жизнью каждый день.
— Так вот, в сравнении с нашими опытами, испытания нового пороха — спокойное, размеренное занятие, отличный способ обеспечить себе мирную старость. Если позволите, синьор Варано, я расскажу вам одну сказку. Она хороша тем, что, в отличие от арабских преданий того же рода, не содержит лишних сущностей, вроде ифритов и джиннов. Так вот, жил-был в приморском городе один… священнослужитель. Я не знаю, какими мотивами он руководствовался, и хотел ли он того, что получилось, но вышло так, что, пытаясь стать фактическим правителем этого города, он воззвал одновременно к двум силам. И принес им общую жертву. — сиенец смотрит прямо в глаза хозяину. — Священнослужителю повезло. Его убили на месте. Городу повезло меньше — его взяли штурмом, но кроме того он имел все шансы провалиться в тартарары. Но тут в дело вмешалась еще одна воля… и увела бедствие в сторону. Настолько, насколько это вообще было возможно. Кстати, если вы расскажете эту сказку Его Величеству Тидреку Галльскому или Его Величеству Людовику Аурелианскому — они будут вам крайне признательны.
Синьор Варано внимательно слушает. По спине бежит холодок, слишком отчетливый для почти полуденной жары, а голос гостя завораживает, как плавные раскачивания змеи перед броском. Варано догадывается, о каком городе и каком бедствии идет речь, даже не догадывается, вспоминает — он собирал обрывки слухов, тщательно сшивал их в единое полотно, как бедная старуха мастерит себе одеяло. Очень странные вещи говорили беженцы из Марселя — в том числе и о епископе, и о богохульных казнях, — и очень необычный шторм бушевал потом по всему лигурийскому побережью… и утопил толедский флот. Варано складывает одно с другим — но не понимает главного: почему приятный разговор вдруг свернул на такую каменистую тропу.
— Вряд ли, — с той же улыбкой говорит гость, — я смогу повторить этот опыт… вернее, не столько даже повторить, сколько пережить его. Признаюсь вам честно, я и в тот раз был совершенно уверен, что зашел слишком далеко за край… и до сих пор полагаю, что жизнь мне оставили из благодарности. За помощь, — поясняет он.
— Но вы же знаете, есть обстоятельства, когда человеку определенного положения не приходится считаться с последствиями. Путник, который бредет по каменистой тропинке среди холмов и наступает на пригревшуюся на солнце змею не должен спрашивать «за что?», он должен попросту внимательно смотреть на дорогу. Змея кусает ногу, отдавившую ей хвост, такова ее змеиная суть. Джулио Чезаре Варано чувствует себя иначе — он пошел по тропинке следом за прекрасной юной девой, предвкушая все мыслимые наслаждения, а та завела его в змеиное гнездо и сама обернулась гадюкой. Так что ему очень хочется спросить «за что?».
— Я хотел бы знать, чем мой маленький опыт…
— До сих пор, — сообщает гадюка, — мне не было дела до ваших политических маневров. Собственно, я желал вам всяческой удачи в ваших начинаниях. Удачи, мира и долголетия. Но вы сочли возможным начать войну в Роме, не предупредив меня — и при этом постарались сделать так, чтобы вина за покушение пала на одного из моих друзей. На человека, чье имя я вам некогда назвал. На человека, которого вы обещали не касаться. Вы солгали мне, синьор Варано.
Когда такие слова говорят молодые люди с горячей кровью, следом из ножен идет оружие. Но гостю — полвека. А хозяин дома на двадцать с лишним лет старше.
— Синьор Петруччи, — всплескивает руками Варано, — помилуйте… я повинен лишь в том, что прямо не запретил моим нерадивым слугам действовать так, чтобы навредить вашему другу. Я велел им поступать сообразно обстановке — и даже предположить не мог, что все обернется именно так. Кто же мог догадаться… Ссорящиеся юноши похожи на двух бойцовых кочетов, зрелые мужи — на дерущихся львов, а старцы — на козлов, не поделивших кочан капусты. Таращатся друг на друга, упираются лбами, того гляди рогами перепутаются, блеют один другому что-то крайне оскорбительное. Трагедия, одним словом.
— Кто мог догадаться? Когда они и в самом деле ездили в Неаполь…
Действительно, кто? — Петруччи поднимает ладонь навстречу. — Не нужно объяснять.
Я знаю, что вы не хотели оскорбить меня намеренно. Вы всего лишь не подумали. Ни о том, что пообещали. Ни о том, кому пообещали. Это случается. Изготовление пороха — тяжелый труд, люди устают, отвлекаются… Вашего человека узнали. Полагаю, к настоящему времени Его Святейшество вполне осведомлен о том, кто именно пытался вызвать распрю в его семействе. Распри интересовали Варано в меньшей степени, чем уничтожение главы этого нестерпимо наглого семейства, воцарившегося в Роме и плетущего, как паук, сети родства и верности. Конечно, за отсутствием других выигрышей сгодятся и распри,
но не так важно, кто с кем поссорится, на кого ляжет подозрение. А люди — что ж, в сущности, это не его слуги, а слуги Катарины Сфорца, которой уже наверняка доложили обо всех словах и приказах Александра VI и теперь она будет негодовать и по поводу ложного обвинения, и по поводу беззаконного убийства ее посланцев.
Не так уж и плохо. Конечно, эти двое гостили в Камерино, но — всего лишь на пути из Форли в Неаполь. Строптивая Катарина вздумала искать поддержки в Неаполе — и это-то правда…
— Я не покушаюсь на ваше, синьор Варано, — продолжает да Сиена. — Но вы покусились на мое. Если вы это сделаете еще раз… поверьте, я ценю свою жизнь очень высоко, моя жизнь — это годы работы. Но, как я уже сказал, у людей нашего положения не всегда есть роскошь выбирать. Вспоминайте об этом… когда смотритесь в ровные поверхности.
— Вы мне угрожаете? — поднимается с места хозяин. — Синьор Петруччи, я ценю все, сделанное вами, но вы правы — у людей нашего положения не всегда есть роскошь выбирать. Я был бы рад учитывать ваши нужды, но угроз от вас не потерплю!
— Я вам угрожаю… — сиенец не двигается с места. — Это самое малое, что я могу сделать после того, что произошло.
— Вам, чтобы угрожать мне всерьез, нужны время и помощь. Мне достаточно позвать слуг, — усмехается Варано. — Только ради нашей прежней дружбы я не сделаю этого — но убирайтесь немедленно!
— Я немолод, — ученый муж прикрывает глаза. — Я добрался сюда из Ромы за три дня и ночь. Хорошо, когда есть кому подарить свои неудобства, вы не находите? Посмотрите на свои руки, синьор Варано. Синьор Варано, сквозь гнев и ярость, все же ухитряется и разглядеть пятна, вернувшиеся на пальцы, и ощутить почти забытый шероховатый скрип. Он смотрит на узловатые суставы и ему кажется, что человеческий глаз почти способен уследить за тем, как здоровье и сила, подарок потустороннего существа, покидают его тело.
Тогда к первым чувствам примешивается страх, но пуще страха — холодный тоскливый расчет: они, это существо и Петруччи, всегда рядом друг с другом, тесно связаны, оно ему покровительствует — а все знают, все помнят, как мстили старые боги за гибель своих любимцев. Можно еще успеть ударить, опередить — но куда деться потом от разъяренного божества?.. Всех этих чувств слишком много, чтобы тесный твердый череп мог вместить их, чтобы кровь могла течь по сосудам и вымывать их из сердца. Душно, тяжело, и бьется за ушами старый надтреснутый колокол… Чья-то рука ложится на шею, замирает на мгновение, потом его толкают в сторону, и, сползая на стол, он видит, как почему-то красный солнечный зайчик отлетает от лезвия… крика нет. Хрипа тоже нет. Он приказал их не беспокоить — и сюда никто не войдет. Синьор Джулио Варано, хозяин Камерино, приходит в себя от сильной боли над правым ухом. Мир вокруг ясен и чист, как весной. Только пахнет горелым.
