Владилен Машковцев - Время красного дракона
В раскопках могил бригадмильцы никогда не участвовали, не приходилось. Впрочем, из присутствующих никто этим раньше не занимался. Ни прокурор, ни начальник милиции, ни его заместитель. Познания в этом у них были книжные, из лекций, инструкций. Старик Меркульев не обратил внимания на приказания и угрозы, не взял в руки лопату. Его приторочили наручниками к железной могильной оградке — по соседству. Протестовал и Шмель:
— Копать буду, помогу гроб вытащить. И отойду. Хоть стреляйте, открывать гроб не стану.
— А сколько нам заплатют? — очищал Разенков камнем лезвие заглиненной лопаты.
Махнев раскапывал могилу молча, споро, аж земля к облакам взлетала. Голубицкий насвистывал популярный мотивчик. Доктор Функ ходил по кладбищу, собирая миниатюрный букетик незабудок, чтобы не участвовать во всех актах абсурдного спектакля. Придорогин изредка оборачивался, задавал вопросы деду Меркульеву:
— Фугаса, мины в могиле нет? А? Что молчишь? Влип, старый хрен. Золотишко сюда закопал? И старуху-то поди сам угробил. Притворилась она у нас мертвой. Мы ее по глупому недосмотру отвезли в морг. А ты, хрыч, подпоил сторожа морга, пришлепнул свою благоверную старушенцию. И закопал тайком. Милиция, милый мой, все знает!
Старик Меркульев молчал. Бригадмильцы раскопали могилу, начали вытаскивать гроб.
— Тяжелый! Там что-то не то! Помогите!
— Ой, веревка трещит!
Прокурор Соронин, Придорогин, Порошин и Голубицкий вцепились в плетеные из конопли канаты, помогли бригадмильцам.
— Похоже, гроб действительно набит золотишком, — сбросил на ковыли фуражку начальник НКВД.
Гроб с трудом оттащили от могильной ямы. Прокурор заважничал, почувствовал себя главным лицом.
— Будем вскрывать. А где врач?
Доктора Функа не видно было, ушел куда-то за бугры. Решили подождать, когда он вернется. И к тому же Придорогин не торопился, любил наслаждаться последними минутами успешных, победных операций. Он часто оттягивал последний шаг, продлевал удовольствие предвкушением.
Вот и сейчас — заметил метрах в сорока суслика. Зверек возвышался на задних лапках, стоял на ковыльном бугорке, смотрел на людей с любопытством. Придорогин вскинул револьвер:
— Гляньте, как я его срежу, с первого выстрела.
Целился он долго, занимаясь тем же: предвкушая успех, радость от попадания в цель. Прогремел выстрел, пуля подняла фонтанчик пыли в сантиметре от суслика. Зверек испуганно нырнул в нору, но через минуту появился вновь. Придорогин опять начал прицеливаться, но прокурор остановил его:
— Так не честно! Давайте стрелять по очереди. Правда, я револьвер не взял с собой.
— Тоже мне — прокурор. Пистолет забывает взять. Бери, стреляй из моего.
Соронин выстрелил и промазал. Порошину было жалко зверька, поэтому стрельнул левее, по маковкам татарника. Суслик к удивлению всех появлялся после каждого выстрела вновь.
— Мазилы! — гоготал начальник НКВД, будто сам стрелял точнее.
Бригадмильцы палили из своих револьверов с необыкновенным азартом, вскрикивая, повизгивая. Шмель стрелял последним. Он тщательно прицелился, закрыл глаза, нажал на спусковой крючок плавно. И выстрел у него прозвучал по-другому: сухо, коротко. Пуля попала суслику в брюшко. Зверек подпрыгнул высоко, обрызгав кровью весь ковыльный бугорок. Прокурор закричал восторженно:
— Вот это класс! С закрытыми глазами бьет. И точно — в цель!
— Ерунда, случайно попал, — не согласился начальник милиции.
— Могу еще раз, на спор, — захвастался Шмель.
Придорогин показал на деревянный крест. В центре креста была видна латунная рамочка с фотографией девочки под стеклом.
— Стреляй по фотокарточке. Попадешь, дам тридцатку.
Шмель опять прицелился, закрыл глаза, выстрелил. Зазвенело разбитое стекло, вздрогнул крест.
— Нехорошо как-то, люди обидятся, — дернул за рукав прокурора Порошин.
Придорогин отмахнулся:
— О чем говорить? Копеечное стеклышко, копеечная фотокарточка. Да и никто ведь не видел.
Начальник НКВД обернулся к железной оградке, за которую был прикован наручниками старик Меркульев. И остолбенел, побледнел, раскрыв рот. Отвисшая челюсть Придорогина дрожала, он не мог произнести и слова. На перекладине могильной оградки висели сломанные наручники. Меркульев исчез. Осталась от него только казачья, выгорелая от солнца и времени фуражка.
— Шмель, охраняй гроб! Глаз не своди с него. А мы старика догоним. Не мог он уйти далеко. Порошин, беги туда! Вы — в ту сторону! А мы — сюда! — распределил быстро роли поиска начальник милиции.
Минут через двадцать к Шмелю подошел доктор Функ:
— Что за стрельба была? А где остальные?
— Арестант утек, — объяснил Шмель. — Все побежали ловить его.
— И со мной чудо приключилось, — присел Функ на траву.
— Какое чудо?
— Подлетела ко мне в корыте старушка. И говорит она мне: «Садись, не бойся»! Сел я в корыто с бабушкой. И взлетели мы на корыте в облака.
— Вы пьяны, доктор, — усмехнулся Шмель.
— Да, выпили мы лишнего. Но на корыте я летал!
Придорогин, Порошин, Соронин и все остальные бегали и кружили по окрестности почти час, но утеклеца так и не поймали, не увидели. Вернулись потные, растерянные. Навстречу им шагнул Шмель:
— Товарищ начальник, я открыл гроб. И снова закрыл. Стою вот, охраняю. А доктор Функ пьяный, уснул.
— Что там? — отбросил крышку гроба Придорогин.
В гробу лежали в разобранном виде хорошо смазанный и залитый парафином пулемет, винтовка, четыре ящика с патронами, маузер и офицерская шашка с позолоченным эфесом. А старушечьего трупа не было. Не обнаружили и золота.
Цветь седьмая
Обыск в пятистенных, крытых черепицей хоромах Меркульева ничего не дал. Сержант Калганов пристрелил меркульевскую собаку. Матафонов разворотил печь. Лейтенант Груздев повыдергивал из горшков герань. Бригадмилец Шмель изрубил топором иконы. Не оказалось на божничке старинной рукописной книжицы, в которой говорилось про казачий клад. Кто-то предупредил Меркульевых о предстоящем обыске. Фроську арестовали, морили четыре дня голодом, били нещадно. Порошина пожалели однако. Придорогин отправил его в командировку, задание дал: выследить и раскрыть в Свердловске притон, связанный с магнитогорской шайкой воров. Крали в Магнитке часто пишущие машинки. Оказалось, что увозили их в Свердловск, где разбирали на запчасти, а то и продавали в первозданном виде.
Свердловские чекисты недоумевали: почему на раскрытие весьма заурядного дела с кражей пишущих машинок приехал заместитель начальника милиции? Можно было вообще никого не присылать. Но гостю были рады, он — москвич, общался с Менжинским, Ягодой, Артузовым. Есть о чем с ним поговорить.
Порошин уехал из Магнитки в сомнамбулистическом состоянии, подавленный. Он хорошо представлял, как будут допрашивать его Фроську. Она может не выдержать... Признается, что сообщала ему, Порошину, о поджоге степи, о диверсиях Антохи Телегина и Гришки Коровина на линиях электропередач. И окажется, что он, Порошин, является укрывателем вредителей, врагов народа, сообщником контрреволюционеров. Да и о предстоящем обыске он предупредил Фроську, совершив предательство. За это все полагалась — высшая мера наказания. Над головой повисла — гибель.
Но опасения Порошина были напрасными. Фроська на допросах визжала, кусалась, скулила, когда ее избивали. И ничего не говорила. Правда, она призналась, что украла с банкета в завенягинском особняке каральку копченой колбасы. Через четыре дня горкомовскую буфетчицу пришлось освободить. Очень уж бушевал Виссарион Виссарионович Ломинадзе. И Завенягин просил прокурора Соронина проконтролировать ход следствия. Прокурор посоветовал Придорогину освободить девицу. Мол, дети за действия родителей, бабушек и дедушек — не отвечают.
Синяки и ссадины с Фроськи через неделю сошли. Она снова воцарилась в горкомовском буфете, зазолотилась, заулыбалась. В один из будних дней Ломинадзе и Завенягин обедали в буфете запоздало. Фроська подала им фасолевый суп, бифштексы с рисом, по стакану яблочного компота. И молчаливо кружилась возле стола.
— Ты о чем-то хошь попросить, Фрося? — догадался Ломинадзе.
— Да уж, извините. Вещи мои из НКВД не вернули.
— Пулемет? — пошутил Завенягин.
— Трусы.
— Какие трусы?
— Мои, то есть не мои, а панталоны императрицы, шелковые.
— Разве ты их не продала тогда, на базаре?
— Не продала, в сундуке упрятала.
— А кто обыском руководил? Придорогин?
— Груздев, Пушков. Два сержанта были — Матафонов и Калганов. И сиксот Шмель. Собаку они пристрелили, гусей унесли, поросенка. Двух овец зарезали. И сапоги хромовые украли, два рушника, одеяло стеганое, чайник фарфоровый. И забрали рейтузы царицы. Ничего мне не жалко, но панталоны пущай возвернут.
— А ты жалобу на них напиши, прокурору, — подсказал Завенягин.
