Игорь Карде - Бронелетчики. Кровь на снегу
Ополченцев не приходилось агитировать, сами рвались в бой. Пришли, чтобы покарать «наглых русских» и отстоять свое село и родную Суоми. И представляли для частей Красной армии серьезную опасность: великолепно ориентировались в лесу, знали каждую тропинку, прекрасно бегали на лыжах, могли при необходимости взобраться прямо в них на дерево. И стреляли отлично – всю жизнь же занимались охотой. Промахов у них почти не бывало…
Иван приободрился: раз есть пушки, значит, не так все и плохо. Наша артиллерия – это мощная сила. Дядя Миша рассказывал, что во время Германской он славно долбил немцев из пушек. Тем это жутко не нравилось: сидели в своих окопах, нос боялись наружу высунуть. Вот как было! Хорошо, чтобы и здесь так же – спрятались бы финны и не показывались. Может, вообще решат после обстрела отойти? Это, конечно, было бы лучше всего…
Дядя Миша, Михаил Семенович, приходился Ивану Мешкову двоюродным дядей. В Гражданскую сражался на стороне красных, служил заряжающим в артиллерийском полку, правда, никак особенно себя не проявил. Ни ордена, ни даже благодарности от командования не получил. Однако после демобилизации неожиданно стал начальником – его выбрали председателем сельсовета.
Советской власти нужны были свои, преданные люди, чтобы строить на селе новую жизнь, и дядя Миша подходил для этого идеально: сам из крестьян, из бедняков, воевал в Красной армии… К тому же пользовался у односельчан авторитетом: его уважали как настоящего мужика. Три года провел на войне, честно тянул лямку, от службы не бегал и не прятался.
Вот так дядя Миша стал сельским начальником. Деревенские сами его выбрали: свой человек, все его знают, с самого малолетства. Когда еще сопливым мальчонкой бегал по улицам, сверкал голыми пятками… А многим он приходился еще и родственником – близким или чуть дальним. Впрочем, у них в деревне почти все были друг другу родными, так уж вышло…
Отношения между Мешковыми были всегда хорошие, семейные. Михаил, конечно, знал, что его двоюродный брат Алексей, сын деда Трофима, служит у белых, но не винил его. У каждого своя судьба, своя дорога. Михаил покровительственно относился к семье деда Трофима, и та более-менее пережила лихие годы, не пострадала ни во время коллективизации, ни от раскулачивания.
Собственно, раскулачивать у Мешковых было нечего – жили почти бедно, из всей семьи работал только дед Трофим. Бабка часто и подолгу болела, мать, Екатерина Михайловна, умерла, когда Ивану исполнилось всего пять лет. Но у них имелась кое-какая скотина – лошадь, корова, овцы. И птица всякая, как положено… Так что нищими их тоже нельзя назвать.
Дядя Миша старался никому не рассказывать, что его брат Алексей служил у белых офицером. А деревенские дружно молчали – понимали, что к чему. Вот так и прошла гроза мимо Мешковых, никого практически не задев. Скорее всего дядя Миша таким образом сам себя защищал – если бы в райкоме узнали о его брате… Не к лицу председателю сельсовета и верному большевику-ленинцу (дядя Миша вступил-таки в партию) иметь такого брата, пусть даже двоюродного…
Иван вырос настоящим Мешковым – трудолюбивым и старательным. Помогал деду по хозяйству – в поле работал, пахал от зари до зари, в огороде тоже, и на мельнице – везде, где надо. Трофим Харитонович внуком очень гордился – настоящий мужик, рукастый и головастый. Иван рос умным, сообразительным, никакого дела, даже самого трудного, не боялся. Успешно окончил семилетку, хотел идти учиться на тракториста, но не взяли – оказался молод. Поработал в колхозе несколько лет, а весной 1938-го его забрали в Красную армию – как раз стукнуло восемнадцать.
Благодаря отличной характеристике (спасибо дяде Мише!) и семилетке Иван попал в хорошее место – 44-ю Киевскую краснознаменную стрелковую дивизию имени товарища Щорса. Она стояла на Украине, под Тернополем, городом хорошим, теплым, хлебным. И еды было достаточно, и девки – все сплошь красавицы. Хохотушки, полнушки, веселушки, не прочь погулять с красноармейцем, когда тот в увольнительной…
Служба показалась Ивану не слишком трудной, он сразу сообразил, что к чему, что делать, чтобы числиться на хорошем счету и не попадать под тяжелую руку старшины. Надо быстро выполнять приказы, выглядеть бодрым, подтянутым, аккуратным, следить за своей формой, чтобы всегда была чистой и отглаженной. И все тогда хорошо. И, главное, соблюдать негласное армейское правило – не высовываться. Не отставать, но и не лезть вперед – в армии выскочек не любят.
Благодаря трудолюбию, усердию и исполнительности Иван стал хорошим бойцом. Ему даже поручили важную обязанность – проводить политинформации для бойцов, недавно призванных из аулов и дальних кишлаков. Молодые среднеазиатские и кавказские парни с трудом понимали русский язык, а читать вообще не умели. Но надо же было вести с ними политическую работу, разъяснять политику партии и правительства!
Иван читал бойцам вслух передовицы газет (в основном «Правду» и «Красную звезду»), а затем сам, своими словами, доступно объяснял, о чем там написано. Благодаря этому новобранцы уже понимали, что и как надо отвечать на вопросы политрука.
За это командир батальона, капитан Лапшов, поощрил Ивана – вручил на Ноябрьские праздники почетную грамоту и обещал в конце года отпустить домой на неделю. Но повидать родных Ивану не пришлось – в дивизию неожиданно пришел приказ – следовать в Карелию.
Думали сначала, что это очередные учения, но оказалось, что их посылают на войну. В начале декабря дивизию погрузили в эшелоны и повезли через полстраны на север. Выгрузили в крошечной Кандалакше, построили в колонны и погнали в бой. И вот, наконец, они пришли: впереди – противник, которого надо непременно выбить с холма.
Ох, только бы остаться в живых…
* * *Взлетела красная ракета, и командир взвода, лейтенант Масленников, звонко, по-мальчишечьи крикнул: «За мной, вперед!» И первым побежал по снегу. Бойцы неохотно поднялись и с громким, но нестройным «ура!» побрели за ним. Иван старался вперед не лезть – если честно, очень боялся (вдруг убьют?), но в то же время не отставал, чтобы не прослыть трусом. Держался, как всегда, в серединке. Взвод пробежал (точнее, пробрел) метров пятьдесят и залег – пулеметные очереди взрыли снег в очень опасной близости.
Рядом с Иваном плюхнулся старшина Веселенко – тоже не высовывался, держался позади своих бойцов, даже часто – далеко за их спинами. От прежней его веселости не осталось и следа, старшина даже перестал хохмить над фамилией Мешкова. Наоборот, начал относиться к Ивану с уважением – после того, как тот не испугался во время финской засады не запаниковал, сумел организовать оборону…
Тогда многие испугались, забегали, засуетились, пытаясь укрыться, спрятаться. И были тут же убиты или ранены. Иван же сразу залег под ближайшей полуторкой и переждал самое страшное – начало атаки. Потом осмотрелся и решил, что надо себя спасать. А заодно – и всех остальных бойцов. На старшину надежды не было – он все никак не мог прийти в себя, сообразить, что делать. И Иван взял инициативу в свои руки: собрал вокруг себя бойцов и приказал палить в сторону леса – как получится. Главное – дать противнику отпор, показать, что они тоже умеют огрызаться.
Красноармейцы открыли нестройную стрельбу, и вскоре к ним присоединились все уцелевшие. В результате удалось отбиться и отделаться не такими большими потерями (всего трое убитых и столько же раненых). Иван даже заслужил благодарность от командира батальона товарища Лапшова, который во время нападения находился недалеко от взвода и все видел.
С тех пор старшина Веселенко стал выделять Мешкова среди прочих и пообещал сделать его командиром отделения – как только представится такая вакансия. Взводный, лейтенант Масленников, был не против – надо только дождаться свободного места. Но, судя по потерям, это могло произойти уже очень скоро…
* * *Красноармейцы вжались в холодный снег и голов не поднимали – пули густо жужжали прямо над ними. Масленников пытался продолжить атаку, вскочил с пистолетом в руках, но тут же был ранен. Пуля пробила легкое, и он повалился на бок. Кровь алым пульсирующим фонтанчиком стала выплескиваться на шинель…
«Лейтенант ранен!» – пронзительно крикнул кто-то, и старшина Василенко, в очередной раз матюгнувшись (похоже, только это он и умел делать), пополз вперед – вытаскивать командира. О том, чтобы атаковать дальше, уже и речи не было. О бое никто не думал, каждый мечтал лишь поскорее отползти назад…
Похожая ситуация сложилась и в других взводах – они тоже прекратили атаку и залегли. До вражеских траншей оставалось еще метров триста, но преодолеть их не представлялось никакой возможности – пальба с той стороны велась плотная, прицельная. А быть убитым никто не хотел.
