Никита Сомов - Тринадцатый Император. Часть 1
Скрестив руки на груди и откинувшись назад, на спинку стула, я мрачно смотрел в пустоту перед собой. Мысли решительно не клеились, раздражение нарастало. Богато обставленная комната только усугубляла моё недовольство. 'Сижу посреди жуткой, чрезмерной роскоши и думаю где взять денег, идиотизм!' – мелькнула мысль, когда взгляд остановился на выполненном целиком из розового мрамора, украшенном золотом и малахитом, камине. Внезапно я почувствовал как хватаю ту самую, необходимую мне идею за хвост, словно золотую рыбку. Не иначе как снежок Александра, хорошо встряхнувший мне голову, помог мыслительному процессу.
Я судорожно рванулся вперёд, выхватывая из чернильницы перо. В спешке выводя на странице дневника рваным, неровным почерком строчки своего вопроса, я задержал дыхания, боясь спугнуть удачу. 'Неужели всё так просто?' – билась в голове мысль. Когда наконец-то на белой бумаге появились стройный, каллиграфический безупречный текст ответа, я не мог удержаться от довольной улыбки. 'Похоже, вопрос с деньгами решён' – с удовлетворение подумал я.
Я продолжал работать с дневником до глубокого вечера. Наконец оторвавшись от бумаг, я потянулся, разминая затёкшие плечи и спину. С некоторым трудом отодвинув массивный стул от письменного стола, я встал и подошёл к окну. Был поздний вечер, на затянутом густыми серыми облаками небе, тускло светила молодая луна. Свежий снег серебряным покровом укутывал парк. Оторвавшись от окна, я подошёл к столу и, выдвинув верхний ящик, достал стопку конвертов из плотной, чуть желтоватой бумаги, каждый из которых был скреплённая моей личной печатью. Разложив их на обитой зелёным бархатом поверхности стола, я позвонил в колокольчик, стоящий на серебряном подносе рядом с чернильницей и горкой исписанных перьев для письма. Ещё раз посмотрев на конверты, поколебавшись, я переложил один из них отдельно, на край стола. В этом момент послышался приглушенный стук в дверь, золотая, украшенная декоративными дубовыми листьями, ручка повернулась, чуть слышно скрипнули петли и на пороге возникла облачённая в мундир фигура князя Барятинского.
Сделав три чеканных шага, Владимир подошёл поближе и вытянулся по струнке, ожидая распоряжений.
– Владимир Анатольевич, вам надлежит доставить эти письма в канцелярию, – я жестом указал на разложенные на столе конверты. – Сделать это надлежит незамедлительно завтра по утру.
Барятинский кивнул и непроизвольно вытянул шею вперёд, стремясь разглядеть надписи на конвертах. Я усмехнулся, со стороны это смотрелось забавно. Сдвинувшись таким образом, чтобы ему были видны все конверты, кроме последнего, предварительно отложенного, я сделал приглашающий жест рукой.
– Не стесняйся, Володя, подойди поближе, посмотри.
Мой адъютант несколько смутился и покраснел, но всё же, влекомый любопытством, свойственным юности, подошёл к столу и принялся разглядывать скупые строчки, выведенные на конвертах. На каждом красовалось 'Лично. В руки.' и фамилия адресата. Семь писем, семь адресатов. 'владыке Филарету, митрополиту Московскому и Коломенскому.' 'графу Игнатьеву Николаю Павловичу.' 'графу Муравьеву Михаилу Николаевичу.' 'барону Унгерн-Штернберг Карлу Карловичу.' 'князю Васильчикову Александру Илларионовичу.'
Судя по тому, как округлились глаза Барятинского, список адресатов произвёл на него впечатление. Не желая, чтобы эффект пропал даром я, чуть повернувшись, забрал со стола последний, восьмой конверт, скрываемый прежде моей фигурой от взгляда флигель-адъютанта, и протянул его Владимиру.
– А это письмо, я хочу, чтобы вы доставили лично, – смотря ему прямо в глаза сказал я. Взгляд князя скользнул по конверту и застыл, прикованный к фамилии адресата. На бумаге конверта моей рукой было выведено: 'фельдмаршалу князю Барятинскому Александру Ивановичу. Лично. В руки'.
Интерлюдия первая.
Стояла теплая, осенняя погода. Мелкий дождик моросил уже четвертый день и в воздухе стоял запах мокрой, прелой листвы. Немолодая, серая в яблоках, коняжка мирно цокала копытцами по вымощенным мокрым камнем мостовым славного города Дрездена, волоча за собой коляску с придрёмывающими кучером и одним пассажиром. Князь Владимир Анатольевич Барятинский, прикрывая глубокие зевки тыльной стороной ладони, обтянутой белой шёлковой перчаткой, лениво осматривал город сквозь окно экипажа. В сон клонило немилосердно. Последние дни князь спал урывками, благодаря чему сумел преодолеть расстояние от столицы Российской Империи до этого сонного прусского городка всего за четверо суток. Причина этой спешки покоилась в конверте, подшитом к внутренней стороне его мундира. Конверт сей был вручён Владимиру Анатольевичу его другом и патроном, ещё недавно цесаревичем Николаем Александровичем Романовым, а ныне Императором Всероссийским Николаем II. Но было бы неправдой сказать, что только верноподданнический долг двигал князем. Не менее важным было чувство родственной обязанности, которой способствовало имя получателя доверенного князю конверта – адресатом был генерал фельдмаршал, князь Александр Иванович Барятинский, приходившийся Владимиру родным дядей.
Владимир дядей по праву гордился. Несмотря на славную, древнюю историю княжеского рода Барятинских, природных Рюриковичей в пятнадцатом поколении, мало кто, упомянутый в семейных анналах, достигал такой славы и известности как Александр Иванович. Барятинские всегда были на виду в русской истории, особливо сей род о прославился борьбой с мятежниками. Яков Петрович Барятинский, стойко сражавшийся с бандами Тушинского вора под началом М. В. Скопина-Шуйского и погибший в бою с поляками, Юрий Никитич, разгромивший Стеньку Разина, Даниил Афанасьевич, тоже сражавшийся с разинцами, а также усмирявший мятежи черемис и сибирских инородцев. Однако слава Александра Ивановича шагнула ещё дальше. Фельдмаршал, герой кавказской войны, победитель Шамиля, миротворец Кавказа. Доблесть и заслуги его были отмечены высочайшими орденами Св. Андрея Первозванного, Св. Александра Невского, Белого Орла, Св. Владимира 2, 3 и 4 степени, Св. Анны 1, 2 и 3 степени, Св. Георгия 3 и 4 степени и иностранными почётными наградами. Если бы ещё не эта неприятная история с грузинской княжной…
Владимир недовольно поморщил губы, вспоминая об этой истории. Это случилось три года назад, когда дядя его пребывал на посту наместника Кавказа, и одним из адъютантов его, в чине полковника, был некто Давыдов, женатый на урождённой княжне Джамбакур-Орбелиани. Княжна была миниатюрна, мила и по-грузински красива. И сорокапятилетний фельдмаршал, признанный дамский угодник, влюбился, да так пылко, как бывает только в ранней юности. Кончилась же эта история тем, что наместник, подобно горцу, умыкнул ненаглядную грузинскую княжну у законного мужа, вывезя её за границу. Куда и сам вскоре отправился, 'на лечение'.
Разумеется, генералу этого так просто не спустили. В одно мгновение он оказался фигурой non grate как при Дворе, так и на светских раутах. Отсутствие благоволения знаменитому родичу ощутили на себе и остальные члены княжеского рода. Впрочем… Письмо, ощущаемое приятной тяжестью возле сердца, дарило молодому адъютанту большие надежды на возвращение Высочайшей милости к мятежному дяде.
Коляска тем временем подъехала к ажурным, кованым воротам особняка, снимаемого в Дрездене Александром Ивановичем для себя и своей зазнобы. Выйдя из экипажа и расплатившись с кучером, Владимир остановился перед высокой решёткой ограды, ожидая когда его заметят. Через пару минут к нему вышел немолодой, бородатый слуга в поношенном, но бережно подшитом сюртуке на германский манер, суконных штанах, полосатых гольфах и деревянных башмаках.
– Доложите господину о важном госте! Депеша из Санкт-Петербурга! (эту фразу желательно дать на немецком) – скороговоркой проговорил молодой князь по-немецки, нервно пристукивая каблуком по камням мостовой.
Молча поклонившись, слуга исчез в недрах особняка и вскоре явился вновь со связкой ключей. Отперев ворота перед уже не скрывавшим своего нетерпения гостем, он неторопливо зашагал в сторону здания жестом показав следовать за собой.
Владимир, по аккуратно расчищенной от опавшей листвы, выложенной плиткой дорожке, подошел к потрескавшейся входной двери и вошел в дом. В прихожей царил полумрак и князь, глаза которого ещё не успели привыкнуть к отсутствию света, с трудом нашел удаляющуюся спину слуги. Торопливо проследовав за ним Владимир, задевая предметы мебели, прошел к лестнице на второй этаж. Слуга остановился перед тяжёлой дверью из морёного дуба, и, усмехнувшись в густую, с сединой, бороду, глухо пробасил:
– Велено подождать!
'Да он русский, – мелькнула мысль у невольно покравшего князя, – а я перед ним по-немецки распинался. Конфуз-с'.
Скрипнули петли, слуга проскользнул в комнату и через пару мгновений из-за стены раздался приглушенный бас:
