Анатолий Дроздов - Интендант третьего ранга
Два часа спустя Саломатин стоял перед ним навытяжку, и командарм орал на него, стуча по столу кулаком:
– Сукин сын! Провокатор! Из-за тебя войну могли начать! Под трибунал пойдешь! О чем ты думал?!
– О Родине думал! – ответил Саломатин…
Командарм умолк. Саломатина посадили под арест, а через пару дней в часть приехала целая делегация из офицеров и штатских, Саломатин показал им "ханомаг", рассказал о бронетранспортере все, что знал.
– Угнал бы по заданию, ходил с орденом! – сказал ему пожилой штатский, как было видно по всему, главный в делегации. – Но раз сам… Командарм твой лютует – с немцами поссорились. Терпи, казак! Замолвлю словечко…
Трибунала не случилось, но Саломатина разжаловали обратно в старшие лейтенанты и перевели из строевой дивизии в учебный полк – готовить новобранцев. Там он и проторчал до начала войны. Он не жалел о содеянном. В СССР каждый школьник знал: война с фашистской Германией неизбежна. Саломатин считал, что сделал нужное дело. Родина не отблагодарила – ладно! Могли и расстрелять под горячую руку. В душе он надеялся, что рисковал не зря: наши инженеры быстро создадут оружие, подобное "ханомагу". Сейчас не тридцатые годы, новая техника идет в войска потоком. Вздумай немцы напасть на СССР, их встретят на границе тысячи бронированных машин, ослепят огнем, раздавят гусеницами и погонят до самого Берлина! Возможно, тогда о нем вспомнят. Ордена ему не надо, вернули бы батальон!
По злой насмешке судьбы батальон ему вернули немцы. После огромных потерь в приграничных боях, Красная Армия спешно формировала новые полки и дивизии. Опытных командиров не хватало, а Саломатин успел повоевать, если, конечно, считать освободительный поход в Западную Белоруссию войной.
– Покажешь себя в бою – вернут звание, как дали батальон, – сказал ему комдив. – Сам похлопочу!
Вот Саломатин и показал… Немцы разгромили батальон в считанные минуты. Со слов попавших в плен солдат Саломатин ясно представлял, что произошло в тот день. После его ранения командование пытался взять на себя Брагин, но и его ранило. Пожилой солдат-обозник погрузил интенданта в телегу и увез. Оставшийся без управления батальон превратился в толпу. Многие пытались бежать, но немцы огнем орудий отсекли беглецов от леса, а затем спокойно перестреляли и раздавили гусеницами тех, кто пытался сопротивляться. Если кто и спасся в лесу, то благодаря артиллеристам, которые стреляли до последнего…
Пронзительно заскрипели ворота мехдвора, и Саломатин удивленно поднял голову – до полудня еще далеко. Но это была не телега со свеклой. Вошли десятка два немецких солдат во главе с лейтенантом. Офицер, сердито крича, заставил пленных выстроиться у забора. Саломатина и еще двух доходяг, которые не могли стоять, подтащили и прислонили к теплым доскам. Закончив построение, немцы взяли бойцов на прицел.
"Расстреляют! – понял Саломатин. – Ну и правильно! Что мучиться…"
Похоже, и остальные пленные думали также: никто не дернулся, не закричал. Стояли, хмуро поглядывая в нацеленные в них дула винтовок. Но немцы не стреляли. Появились два немецких офицера. Один, худой и высокий, был одет в обычную форму, другой, маленький и круглый, – в черную. Немцев сопровождал штатский. Этот одет был по-нашему: в черное галифе, заправленное в сапоги, пиджак и рубашку с галстуком. Высокий, крепко сбитый, самоуверенный. Офицеры и штатский стали напротив пленных. Немцы заложили руки за спину, русский оставил их по швам.
– Стоять тихо и слушать господина коменданта! – выкрикнул русский, и Саломатин сразу понял – гнида! Предатель… "Гнида" поклонилась высокому немцу, тот в ответ небрежно кивнул
– Немецкое командование отправляет вас на сельскохозяйственные работы, – стал переводить русский лающую речь немца. – Вы поступаете в распоряжение уполномоченного по заготовкам господина Кернера, то есть меня, – уточнил "гнида". – Все обязаны беспрекословно повиноваться и выполнять мои распоряжения. Понятно?
Строй молчал.
– Добавлю, – выступил вперед кругленький эсесовец. Он говорил по-русски с сильным акцентом. – Уполномоченному Кернеру и его людям даны самые широкие полномочия в обращении с пленными красноармейцами и командирами. Вплоть до расстрела.
Кернер приосанился и выступил вперед.
– Будете хорошо работать, получите хорошее питание, – сказал он небрежно. – Это в ваших же интересах. Не то сдохнете здесь – и все дела. Ясно?
Ему никто не ответил, и "гнида" посмотрел на коменданта. Тот кивнул. Уполномоченный повернулся к воротам и сделал знак. Во двор въехала телега, груженная большими бидонами и корзинами. Телегу сопровождали хмурые дядьки с белыми повязками на рукавах полотняных рубах. На плече у каждого висела винтовка.
– Нам предстоит долгий путь, поэтому всех покормят, – сказал уполномоченный. – По прибытию на место накормят еще. Это аванс…
Последние слова Кернера потонули в гуле голосов. Пленные, увидевшие корзины и услыхавшие про еду, не смогли сдержаться. Гул нарастал, строй стал колебаться. Кернер сдернул с плеча ближайшего дядьки винтовку, передернул затвор и выстрелил в воздух. Во дворе мгновенно затихло.
– Смирно стоять! – зло крикнул "гнида", потрясая винтовкой. – Всех накормим. Кто не подчинится – застрелю! Ясно?
Ему не ответили, но строй выровнялся. Двое дядек подтащили корзину, там лежали толстые ломти хлеба. Хлеба бойцы Саломатина не видели уже месяц, при виде его строй колебнулся, но тут же застыл под бешеным взглядом уполномоченного. Дядьки молча совали в руки в руки каждому по ломтю, бойцы тут же впивались зубами в душистую черную мякоть. Торопливо набивали рот в надежде получить еще, когда корзину понесут обратно, давились, кашляли. Другие дядьки в ответ на это черпали из бидона кружками, давали запить.
– Вы даете им молоко? – изумился эсесовец, заглянув в бидон. Он перешел на немецкий.
– Это обрат, – пояснил Кернер тоже на немецком, – получается при отделении сливок из молока. Обычно его дают телятам, но у нас нет столько молодняка, выливаем. Хотите попробовать?
Эсесовец засмеялся и покачал головой.
– Однако вы хорошо их кормите, – заметил он, когда дядьки сняли вторую корзину с воза.
– Им предстоит пройти двадцать километров, а у меня только две телеги.
– Пристрелите отставших – и дело с концом!
– В деревне каждые руки на счету, большевики успели мобилизовать молодежь…
– То-то вы увели из Города двух молодых евреев, – лукаво улыбнулся эсесовец. – Я все знаю, Кернер, учтите!
– Разве плохо, если евреи работают на Германию? – пожал плечами уполномоченный. – Они жаловались, что здесь им нет применения. Могу забрать остальных.
– Остальные – старики, женщины и дети, – махнул рукой эсесовец. – Хватит с вас пленных. Кстати, ловко стреляете! Где учились? В армии?
– Большевики не призывали в армию лиц с высшим образованием. В школе была обязательная военная подготовка. Каждый молодой русский умеет стрелять.
– Однако это им не слишком помогло! – ухмыльнулся эсесовец…
Когда немцы ушли, в том числе солдаты, и строй пленных сразу рассыпался. Бойцы сидели на земле, жевали, пили из кружек. Саломатину тоже сунули в руку ломоть хлеба, но он просто держал его – есть ему не хотелось. Уполномоченный, проходя, внимательно посмотрел на него и что-то сказал одному из дядек. Тот подошел с кружкой.
– Выпей, сынок!
На раскрытой ладони дядьки лежала белая таблетка. "Что это?" – хотел спросить комбат, но промолчал. Какая разница, что? Он положил таблетку на сухой язык, запил из кружки. И только затем ощутил вкус – в кружке было молоко! Прохладное, свежее, вкусное… Он жадно допил и стал жевать хлеб. Мякиш был тоже свежим – хлеб испекли утром. Он не заметил, как съел все – до последней крошки. Хмурый дядька сунул ему второй ломоть, в другую руку дал полную глиняную кружку. Саломатин доедал, когда рядом очутился Артименя.
– Таварыш камандир, таварыш камандир… – вестовой плакал.
– Что ты? – удивился Саломатин.
– Молоко… Забыв, якое яно… И хлеб… Дай бог гэтым людям…
Саломатин отдал ему остаток ломтя. Артименя с жадностью сжевал хлеб, затем допил остатки командирского молока.
– Помоги встать! – попросил Саломатин.
С помощью Артимени ему это удалось. Он даже не шатался. Заметив это, с земли стали подниматься бойцы. Постепенно во дворе стало тихо.
– Стройся! – тихо приказал комбат, но все услышали. – В колонну по четыре, повзводно!
Спустя минуту в мехдворе стоял строй. Бойцы в грязной, изорванной форме, истощенные, с обожженными на солнце лицами. Многие босые. Но это была воинская часть, его батальон…
– По улицам идти весело! – велел Саломатин. – Пусть видят…
Он не пояснил, кто и что должен увидеть, но все поняли.
– Шагом марш!
Батальон прошел мимо него, бойцы без команды повернули голову в его сторону, Саломатин едва удержался от слез. Батальон отдавал честь умирающему командиру. Он остается здесь – доходяги никому не нужны. Кернер последует совету эсесовца и его пристрелят. Что ж…
