Александр Мазин - Герой

— Посылай, — разрешил он. — Пусть разведают. И в сельцо, и в усадьбу. Усадьба вон там, в четверти поприща.

Дозор вернулся быстро.

— Нету там воев, — доложил старший. — Гульба у них там.

— Какая еще гульба? — удивился Духарев.

— Похоже, Волоха чествуют. Бабы там с мужиками... Мужики в личинах... Ну, как у нас на капищах.

— Волоха? — вот теперь Духарев действительно удивился. В отличие от киевских языческих земель Булгария была почти сплошь христианской. А уж покойный кесарь — вообще святоша был, каких поискать. Трудно поверить, что под боком у столицы смердам позволено устраивать языческие игрища. Хотя с поправкой на войну...

— Сам видел? — строго спросил воевода.

— Сам, — кивнул гридень. — Мы к ним шагов на сто подобрались. Смердов голых в личиках видели, а воев с оружием — нет.

«Может, все-таки — ловушка? — подумал Духарев. — Спрятать в домах ратников, а смердов заставить праздник изображать — для притупления бдительности... Нет, маловероятно. Это ведь надо заранее знать, что воевода киевский Серегей с малой дружиной в Межич приедет. Хотя... В жизни всякое бывает».

— Сделаем так, — решил он. — Подъедем поближе, потом спешимся, подберемся тихонько да и поглядим, что там за игрища.

Так и сделали. Подъехали скрытно, коней оставили в рощице. Подозрения Духарева по мере приближения к деревеньке всё росли, поскольку русам так и не встретилось ни одной живой души. И даже коровы, пасшиеся на лугу, щипали травку сами по себе, без пастуха...

— Вон смотри, батька, каков игрун... — шепнул Велим, подтолкнув воеводу.

Игрун и впрямь был колоритен: голый, «удилище» торчком, патлы — торчком, на морде — кожаный намордник, из-под которого борода — тоже торчком. Игрун пристроился к плетню, пустил струю... Гуманный Велим дал ему возможность справить нужду, а потом аккуратно взял за горло и уложил пузом на травку. Игрун трепыхнулся было, но ощутил бодрящее прикосновение железа и притих.

— Глянь, батька, какие знатные письмена, — варяг показал на спину пленника.

«Письмена», точно, были знатные. Эдак с полгода назад кто-то весьма качественно обработал мужицкую спину кнутом.

— Личико ему открой, — велел Духарев.

Под маской обнаружилась испуганная рожа типичного булгарского смерда.

— Кто таков? — негромко спросил Духарев.

— Жечка я... — просипел мужик, кося глазом на упершийся в горло Велимов засапожиик. — Истинной веры братства праведного Богумила послушник...

— Что он лепечет, батька, ты понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Духарев.

О богумилах он слыхал. Сектанты местные. Считают, что мир этот создан дьяволом, а вывод делают такой: долой попов и общественно-полезный труд. Жрать, пока не вытошнит, совокупляться максимально омерзительным способом, и всё, что есть в мире хорошего, по мере сил изгадить. Такой вот активный путь избавления от привязанностей. Еще слыхал, что мяса богумилы не едят и животных не режут. Только — людей.

— Сколько ваших в селе? — спросил Духарев.

— То не ведаю, — пролепетал сектант. — Много. С полсотни, может...

— Главный кто?

— П-праведный старец Аззанаил... — Зубы богумила выбивали дробь. — Токо он не в селе — в усадьбе...

— В усадьбе — тоже ваши?

Лицо воеводы стало таким страшным, что сектант и вовсе лишился дара речи, только головой дернул: кивнул.

Духарев задумался на полминуты. Дружинники его тоже ждали. Укрывшись кто где, слушали ор и визг, прикидывали, куда бежать, кого рубить... Если батька отдаст соответствующую команду. А прикажет отступить — отступят так же неслышно и незаметно, как подобрались. Смердов скрадывать — не печенегов в поле брать. Это как после турьих ловитв на коров охотиться.

— Туда глянь, батька! — тронул плечо воеводы глазастый Йонах. — Экое украшение там на воротах. Уверен, что не копченые в селе? Похоже на их забавы...

Духарев глянул. Да уж, на печенегов очень даже похоже. Жуткое зрелище. К воротам вниз головой был прибит человек. Живот у человека был вспорот — все внутренности наружу. Платье его, пропитавшееся кровью и испражнениями, свисало вниз, на голову. Если бы не серебряный крест, вбитый верхушкой в землю, Сергей и не догадался бы, что замученный человек — священного сана.

Духарев аж зубами заскрипел, сдерживая накатившее бешенство. Сдержал. Превратил ослепляющий гнев в холодную расчетливую ярость. Мысленно поклялся: «Если не дай Бог с Людомилой случилось худое — вырежу всех. А вожаков моим варягам отдам. Пусть поупражняются в технике активного допроса».

Пока Духарев думал, из-за крайней избы выскочила растрепанная баба. За ней — мужик наподобие взятого Велимом: тоже голый и в маске. Баба бежала, вереща, не разбирая дороги... Вдруг споткнулась и шлепнулась в густую траву. Мужик, обрадованный, наддал... И тоже шлепнулся. Раз — и нету. Если видел кто из села — ни за что не догадался бы, что не сами они упали, а гридни духаревские помогли.

Воевода никак не мог решить: сразу к усадьбе идти, или сначала «зачистить» село?

Решил: сначала «зачистить». Одно из его главных правил: не оставлять за спиной ни одного дееспособного врага.

— Велим, скажи всем: по сигналу — войти в село и всех, кто в такой дряни, — Духарев тронул мечом маску пленника, — резать. Других не трогать. Разве что сами полезут.

Велим кивнул. Передал ближним дружинникам. Те — дальше. Духарев выжидал, пока приказ обойдет всю цепочку.

— С этим — что? — Велим показал на трясущегося богумила.

— Я же сказал: всех, у кого личины, — буркнул Духарев, вытягивая из ножен оружие: правой — обоюдоострый меч византийской ковки, левой — узкую легкую саблю из темного «Дамаска». — Всех! — и завыл по-волчьи, поднимая свою дружину.

Гридни Духарева налетели на «игрунов», как коршуны на курятник. Десятка два конных помчались в обход — перехватить самых шустрых. Остальные — цепью, бегом, от хатки к хатке. Нашинковали дюжины три, потом уже неспешно, тщательно прошлись по избам. Кто в маске — резали, остальных выгоняли наружу, где другие сбивали смердов в гурт, как овец. Потом еще раз прошлись. Прирезали еще пяток спрятавшихся.

Мерзостей богумилы успели натворить немало, но мерзостями русов не удивишь. Те же нурманы, бывает, и похуже творят. Но с нурманами пришлось бы повозиться, а этих... Проще, чем дюжину свиней зарезать. Жаль, семя паршивое из чрев здешних опаскуженных баб и девок обратно не извлечь.

— Чужие среди вас есть? — рявкнул Духарев, возвышаясь конной статуей над перепуганными смердами. — Ну-ка!

Из толпы тут же выпихнули двух мужиков и одну бабу.

— Зачем священника убили? — обманчиво спокойным голосом спросил Духарев.

Богумилы молчали. Чуяли нехорошее. Правильно чуяли.

Глава десятая

— Экие у тебя, боярышня, ножки нежные, — воркует голубем еретик. — Беленькие, беленькие. И ручки еще нежней. Будто у младенчика...

Молчит Людомила. Кусает губы, чтоб не заплакать от ужаса и беспомощности. Не слышит она «праведного», только чувствует, только вздрагивает, когда касается ее кожи сальная бородка или влажные пальцы. Неотрывно смотрит Людомила в угол. Там торчит из вороха старого сена черенок серпа. Эх, будь у нее свободны руки...

Но запястья и лодыжки Людомилы привязаны к ножкам скамьи. И еще один ремень перехватывает поперек живота.

— ... Мерзость, мерзость, искушение Сатаниилово, — бормочет «праведный», забираясь рукой боярышне под рубаху...

Людомила смотрит на серп. Ничего в жизни она не желала более, чем сейчас — ощутить в ладони потрескавшуюся деревянную рукоятку...

— Праведный! — в конюшю вваливается еретик в маске.

— Чего тебе? — недовольно бурчит «праведный».

— Дак это... — богумил глядит на распяленную на лавке боярышню, шумно сглатывает слюну. — Чичас станем убивца на кол натягивать. Будешь ему грехи отпускать, праведный Аззанаил, или мы сами?

— Буду, — «праведный» с кряхтением поднимается.

Во дворе тесно от народа. Тут не только богумилы, но и кое-кто из межицкой челяди. Большинство пришли из страха перед еретиками, но есть и такие, кому Пчёлкина смерть — в радость. Пчёлко — управляющий честный, но строгий. Никому поблажек не дает. Не давал...

Старого воина держат двое. Один — крюком за ребро, другой — руками. Чтоб от слабости не упал.

«Праведный» совершает благословляющий жест. Делает знак, чтоб подтащили Пчёлку поближе.

— Нравится тебе сей предмет? — осведомляется еретик, оглаживая гладко оструганный кол. — Видишь, на нем и перекладинка есть, чтоб тебе сидеть удобней было. Сейчас лошадку приведем и посадим тебя на шесток, как кочета. Вот тогда и покукарекаешь!

Губы Пчёлки шевелется.

Аззанаил прислушивается... И вдруг с размаху бьет старого воина по лицу.