Стивен Кинг - 11.22.63

— Ох, Джонни, не надо, прошу, не надо.

Мы с Диком переглянулись. Всего лишь на секунду, но для меня этого было достаточно, чтобы догадаться, что у нас с ним промелькнула одна мысль: «Длинная еще дорога впереди. Длинная дорога».

Я переехал жить к Дику, в его дом в испанском стиле на улице Сема Хьюстона[581]. По крайней мере, для людских глаз. По правде говоря, я переехал в дом № 135 на Бортевой аллее, к Сэйди. Когда мы ее туда впервые заводили, я боялся того, что мы там можем увидеть, и Сэйди, пусть какая она не была тогда обдолбанная, думаю, тоже набралась этого страха. Но мисс Элли вместе с Джо Пит с факультета домашней экономики позвали нескольких надежных девушек, которые перед возвращением Сэйди целый день там вымывали, отскребали, полировали, не оставив ни одного грязного следа Клейтона. Ковер из гостиной убрали, заменив другим. Новый был официального серого, совсем не жизнерадостного цвета, но, наверное, это был умный выбор; серые вещи мало поддерживают воспоминания. Выбросили также ее порезанную одежду и заменили другими вещами.

Сэйди ни разу и словом не коснулась ни нового ковра, ни нового гардероба. Я не уверен, что она их даже заметила.

Дни я проводил там, готовил пищу, работал в ее маленьком садике (который захиреет с наступлением очередного знойного лета в Центральном Техасе, но совсем не засохнет) и читал ей «Холодный дом» Диккенса. Мы с ней также приохотились к нескольким дневным мыльным операм: «Тайная буря», «Молодой врач Мелоун», «Из этих корней», но нашим любимым сериалом стал «Край ночи» [582].

Сэйди сменила прическу: вместо центрального пробора она начала причесывать волосы на манер Вероники Лейк[583], с правой на левую сторону головы, таким образом, когда наконец сняли повязки, ее самые плохие шрамы хоть как-то были прикрыты. Впрочем, это не должно было продолжаться долго, первая реконструктивная операция — командная работа четырех врачей — была назначена на пятое августа. Эллиртон сказал, что понадобится, по крайней мере, еще четыре операции.

Поужинав с Сэйди (она почти не ела, разве что чуточку поковырялась в своей тарелке), я ехал к Дику, так как маленькие города преисполнены больших глаз вместе с языкастыми ртами. Было лучше, чтобы после заката солнца те большие глаза видели мою машину на подъездной аллее Дика. А когда уже спадала тьма, я пешком преодолевал две мили назад к Сэйди, где спал на новом раскладном диване до пяти утра. Почти никогда мой сон там не бывал беспрерывным, так как редко случались ночи, когда меня не будила своими воплями, просыпаясь от кошмаров, Сэйди. В дневное время Джонни Клейтон оставался мертвым. После наступления тьмы он вновь и вновь подкрадывался к ней с ножом и револьвером.

Я заходил к ней, успокаивал, успокаивал ее как только мог. Потом она иногда брела со мной в гостиную, чтобы выкурить сигарету, прежде чем двинуться назад в спальню, всегда осторожно прижимая волосы к истерзанной половине лица. Она не разрешала мне менять повязки. Делала это сама, в ванной, за закрытой дверью.

После одного особенно тяжелого кошмара, переступив порог спальни, я увидел ее голую, она стояла возле кровати и всхлипывала. Ужасно похудевшая, буквально изможденная. Сброшенная ночная рубашка лежала на полу. Услышав меня, она обернулась, одной рукой прикрывая себе грудь, второй лобок. Волосы колыхнулись вслед за ее движением, на правое плечо, и я увидел те напухшие рубцы, грубые швы, складку плоти у нее под глазом.

— Прочь отсюда! — заверещала она. — Не смотри на меня такую, ну почему ты не уберешься отсюда прочь?

— Сэйди, что с тобой? Почему ты сняла с себя рубашку? Что случилось?

— Я обмочилась в кровати, ясно тебе? Должна теперь все перестелить, поэтому прошу тебя, убирайся отсюда прочь, дай мне переодеться!

Я подошел к подножию кровати, схватил сбитое в кучу одеяло и закутал в него Сэйди. Когда я уже подвернул вверх верхний край, спрятав за ним, словно за воротом, ее щеку, она успокоилась.

— Иди в гостиную, только осторожно, не перецепись об одеяло. Покури там. А я поменяю постель.

— Нет, Джейк, она грязная.

Я взял ее за плечи.

— Так мог бы сказать Клейтон, а он мертв. Немного обоссанная, вот и все.

— Ты уверен?

— Да, а пока ты еще не пошла…

Я отвернул импровизированный ворот. Она съежилась, закрыв глаза, но осталась стоять. Едва сдерживаясь, но это уже был прогресс. Я поцеловал эту обвисшую плоть, которая теперь заменила ей щеку, а потом вновь подвернул одеяло на место.

— Как ты мог? — спросила она не раскрывая глаз. — Она же отвратительная.

— Да нет. Это просто частичка тебя, Сэйди, женщины, которую я люблю. А теперь пойди, побудь в гостиной, пока я здесь все поменяю.

Закончив перестилать постель, я попросился полежать с ней вместе в кровати, пока она заснет. Она вздрогнула, почти как тогда, когда я отодвинул одеяло, и покачала головой.

— Я не могу, Джейк. Извини.

«Мало-помалу, — напоминал я себе, телепаясь с первыми лучами рассвета через весь город к Дику. — Понемногу».

Двадцать четвертого апреля я сказал Дику, что у меня есть в Далласе определенное дело, и спросил, не мог ли бы он побыть с Сэйди, пока я не вернусь оттуда около девяти. Он охотно согласился, поэтому в пять часов дня я сидел напротив терминала компании Грейхаунд[584] на Южной Полк-стрит, возле перекрестка 77- го шоссе и недавно построенной четырехполосной автомагистрали І-20[585]. Я читал (скорее прикидывался, что читаю) новенький роман о Джеймсе Бонде «Шпион, который меня любил».

Через полчаса на стоянку возле терминала заехал знакомый универсал. За его рулем сидела Рут Пейн. Из машины вышел Ли и открыл заднюю дверь. Оттуда вылезла Марина с Джун на руках. Рут Пейн осталась за рулем.

У Ли было только две поклажи: вещевой мешок из оливково-зеленого брезента и прошитый оружейный чехол с ручками. Он поднял их в работающий на холостом ходу «Синикрузер»[586]. Бросив беглый взгляд на билет, водитель взял у Ли рюкзак и винтовку и положил их в открытую багажную секцию.

Ли подошел к двери автобуса, потом обернулся и обнял жену, расцеловав ее в обе щеки и в губы. Взял у нее ребенка, ткнулся носом под подбородок Джун. Девочка засмеялась. Ли тоже смеялся, но я заметил слезы в его глазах. Он поцеловал Джун в лобик, сжал ее в объятиях, потом возвратил Марине и вприпрыжку поднялся по ступенькам в автобус, не оглянувшись.

Марина пошла к машине, из которой Рут Пейн теперь уже вылезла и ждала. Джун протянула ручонки к старшей женщине, и та, улыбаясь, ее приняла. Так они там постояли немного, смотря, как садятся в автобус пассажиры, а потом уехали.

Я оставался на своем месте, пока автобус в 18:00 не отправился в рейс, точно по графику. Солнце, которое уплывало кровью, склоняясь к закату, проблеснуло в окошке, за которым висела табличка с названием маршрута, сделав на миг ее невидимой. И потом я вновь смог прочитать те три слова, которые подтверждали, что Ли Харви Освальд исчез, по крайней мере, на некоторое время, из моей жизни.

НЬЮ-ОРЛЕАНСЬКИЙ ЭКСПРЕСС

Я подождал, пока он выедет по эстакаде вверх на трассу І-20, а потом прошелся два квартала туда, где оставил свою машину, сел за руль и поехал назад в Джоди.

Позвоночная чуйка, вновь она.

Не имея на то никаких конкретных причин, я уплатил майскую аренду за квартиру на Западной Нили-стрит, хотя должен был бы уже начать экономить доллары. У меня было лишь неясное, тем не менее, мощное ощущение, что должен сохранить за собой оперативную базу в Далласе.

За два дня до начала Кентуккского дерби я поехал на Гринвил-стрит с твердым намерением поставить пять сотен долларов на то, что Шатоге придет к финишу в первой тройке. Решил, что так я меньше там запомнюсь, чем, если бы ставил на него как на жеребца-победителя. Машину я оставил в четырех кварталах от «Финансового обеспечения» и не забыл ее закрыть — осмотрительность, необходимая в этом квартале города даже в одиннадцать утра. Сначала я пошел быстро, но потом — вновь без всяких конкретных причин — шаги мои начали замедляться.

Через полквартала от замаскированной под уличный ломбард букмекерской конторы я совсем остановился. Я вновь увидел того букмекера — без солнечного козырька в это дополуденное время, — стоя в косяке своего заведения, он курил сигарету. В мощном потоке солнечный света, обрамленный острыми тенями косяка, он был похож на какую-то фигуру с картины Эдварда Хоппера[587]. В тот день он никак не мог меня увидеть, так как смотрел на машину, которая стояла возле бордюра на противоположной стороне улицы. Это был кремового цвета «Линкольн» с зелеными номерными знаками. Выше номера шла надпись СОЛНЕЧНЫЙ ШТАТ. Это еще не означало, тут зазвенел обертон. Вовсе не обязательно это должно было означать, что машина эта принадлежит Эдуардо Гутьерэсу из Тампы, букмекеру, который завел себе привычку приветствовать меня словами: «Вот и мой янки из Янкиленда». Тому, который почти наверняка приказал сжечь мой прибрежный дом.