Рава Лориана - Тучи над страной Солнца

-- Скажи мне, а Асеро похож на своего деда? -- спросил Томас у Инти после того как спектакль окончился.

-- Старики, которые ещё помнят Манко, говорят, что очень похож даже внешне. Хотя они не встречались и не могли встретиться, так как Асеро родился уже в правление Горного Потока. Но иные говорят, что душа Манко вернулась на землю в своём внуке.

-- У вас верят в возможность такого?

-- Обычно нет. Но некоторые считают это возможным.

-- А что думаешь ты?

-- Я не амаута и привык думать о более приземлённых вещах. О том, каков Асеро, ты сможешь сам составить мнение завтра, ибо завтра тебя примут со всеми церемониями во дворце.

От неожиданности Томас не нашёлся, что ответить.

Несмотря на всё, что он уже узнал, брат Томас перед встречей с Первый Инкой невольно трепетал. Будучи человеком довольно застенчивым во всём, что напрямую не касалось его убеждений, он боялся навлечь на себя гнев владыки, допустив какую-нибудь пустяковую неловкость. Больше всего его смущало то, что с Первым Инкой придётся обедать, а в Тавантисуйю для него всегда было затруднительно выбирать такие блюда, чтобы не нарушать монашеских обетов, ведь здесь почти во всё добавляли мясо или рыбу. Временами он ловил себя на грешной мысли: а не плюнуть ли на это окончательно, и не есть ли без разбору то же, что и все? В конце концов, разве это определяет близость к Богу? Но нет.... Конечно, не соблюдая посты, о которых они не имеют никакого понятия, тавантисуйцы не грешат, но он в своё время связал себя обетом, а значит, всё-таки будет виноват перед Богом, если нарушит его, хотя ему порой было жалко огорчать кухарок, старавшихся накормить гостя всем самым лучшим. Ну а если теперь, пренебрегая дорогой кухней, он оскорбит Первого Инку? Он бы, может, и объяснил бы ему причины своего отказа, но легко ли это будет сделать в публичной обстановке?

Впрочем, всё произошло легче, чем он ожидал. После не очень долгого торжественного приёма брату Томасу было велено пройти в сопровождении Инти во внутренние покои дворца. До того брат Томас представлял себе дворец в виде огромного здания, снаружи дворцовый комплекс и впрямь казался огромным, но внутри всё оказалось не так. Внутренние покои отделялись от внешних садом, и сами по себе были невелики, на родине Томаса в домах такого размера жили зажиточные горожане. Внутри был накрыт стол, за которым их ждал Первый Инка безо всякой свиты.

-- Приветствую вас, -- сказал он, и, видя, что брат Томас уже собирается упасть ниц, жестом остановил его и поспешно добавил, -- Не надо. Здесь, во внутренних покоях, можно обойтись без поклонов и прочих церемоний. На самом деле, все эти традиции порой утомляют, но я не могу их отменить, народ не поймёт этого.

-- Приветствую тебя, потомок Солнца, -- сказал брат Томас, -- но скажи, неужели ты и в самом деле веришь, что твой род ведёт начало от дневного светила?

-- Верю ли я? -- спросил Первый Инка, -- откровенно говоря, не знаю. До одиннадцати лет я рос, совершенно ничего не зная о своём высоком происхождении, и сложись обстоятельства иначе, и не узнал бы. Я точно помню, что ничем не отличался от своих сверстников, правда, учитель отмечал у меня способности выше среднего уровня, но и среди тех, в чьём роду точно не было богов, порой встречаются даровитые люди. Может, мы по природе ничем не отличаемся от других людей, но сила традиций такова, что правителя могут выбрать только из нашего рода. Если бы я предложил сделать моим преемником кого-либо не являющегося потомком Манко Капака, меня бы просто не поняли. Даже моё не вполне чистое происхождение в своё время далеко не всех устраивало, ведь я являюсь потомком Солнца только по матери, но не по отцу. Если же я начну нарушать традиции, то это чревато междоусобицей. По этой же причине мы, инки, не можем принять вашу веру, хотя порой в глазах христиан это может показаться "тупым языческим упрямством".

-- Я не буду пытаться обратить тебя в нашу веру, ибо понял, что вы не можете этого сделать с чистым сердцем. Я понимаю, что вы опасаетесь нас, но я клянусь тебе, что у меня и в мыслях нет причинить тебе зло. Скажи мне, могу ли я видеть женщин твоей семьи или ты запретил им выходить?

-- Мы женщин не запираем, -- улыбнулся Первый Инка, -- но только они сами боятся тебя. У моей матери остались о белых людях слишком неприятные воспоминания, да и моя жена, хотя до того ни разу в жизни белых людей не видела, всё равно боится тебя, христианин.

-- Но почему?

-- Некогда одна старуха, обладающая даром видеть будущее, ещё в юности предсказала ей, что будет у неё счастливый брак, множество детей и высокое положение в обществе, но только она может встретить белого человека, который отнимет у неё все это, и обречёт её на горе и позор, -- помолчав, Инка добавил, -- Но даже если этому предсказанию суждено сбыться, я не думаю, что речь в нём идёт именно о тебе, ведь Инти сказал, что мне тебя опасаться нечего, а Инти в таких вопросах ошибается очень редко, -- последние слова Асеро сказал с улыбкой. Инти улыбнулся в ответ:

-- Иные на эту тему шутят, что Солнцу с небес видно всё, и ничто не может от него укрыться. Конечно, это преувеличение, но ты был прав, когда сказал, что я умею читать в сердцах не хуже, чем это положено у вас священнику.

В эту минуту дверь приоткрылась, и вбежал гонец, вручивший Инти пакет, помеченный алой лентой. Монах уже знал, что здесь это означает высокую важность послания.

-- К сожалению, мне придётся вас покинуть, ибо письмо, скорее всего, потребует незамедлительных распоряжений.

-- Надеюсь, что это не связано с угрозой войны? -- спросил Асеро.

-- Едва ли. Во-первых, даже если допустить утечку, весть о провале миссии Андреаса ещё не могла достигнуть берегов Испании, да и к тому же прислали бы это в первую очередь тебе, а не мне. Скорее всего, какие-то внутренние дела. Бывает, что и не столь уж срочные вещи метят красной каймой, чтобы решить дело побыстрее, хотя на самом деле оно ждёт.

И Инти вышел. У монаха по спине бегали мурашки, ему отчего-то казалось, что письмо о нём и теперь у него будут большие неприятности. Вдруг по неведомым причинам его бросят в тюрьму и даже казнят? Страх перед тираном так въелся ему в душу, что теперь, вопреки очевидности, опять начинал терзать его. И во многом чтобы преодолеть его, он решился спросить:

-- Скажи мне, Инка, почему тебя обвиняют во стольких убийствах и казнях? Ты не кажешься мне жестоким, но когда я готовился отправиться сюда, я учился вашему языку по книгам эмигрантов, и они рассказывали мне, что ты способен казнить даже за косой взгляд. Почему о тебе говорят такое?

-- Те кто, покинул нашу страну, предав её, волей-неволей вынуждены ненавидеть меня. Они мечтают, что я буду свергнут и казнён, распространяя про меня самую отвратительную ложь и клевету, обвиняя меня во всех мыслимых или немыслимых преступлениях. Ведь любую смерть сколько-нибудь известного человека приписывают лично мне, идёт ли речь действительно о казни врага-изменника, казнённого по суду, о честном ли человеке, павшем от руки убийцы, или даже о жертве несчастного случая или болезни.

-- Скажи, а Горного Льва действительно убил ты? Ты мне кажешься таким благородным, не могу представить, чтобы ты мог подсылать кому-либо убийцу!

-- Увы, я вынужден был сделать это. Горный Лев сговаривался с испанцами, чтобы они помогли ему сесть на престол, а он отдал бы им на растерзание нашу страну.

-- И всё-таки подсылать убийц -- это неблагородно.

Инка усмехнулся:

-- А благородным было бы самому скрестить с ним шпагу в честном поединке? Как в ваших романах про рыцарей?

-- Пожалуй да, так было бы честнее.

-- Но это значило дать ему прийти сюда с войском, -- ответил Асеро, -- Тогда ценой этого "благородства" были бы города, обращённые в руины, по крайней мере сотни тысяч убитых и искалеченных, многие женщины были бы обесчещены, многие другие стали бы вдовами, а дети бы осиротели... Получается, что "благородство" королей в вашем понимании покупается ценою жизней и страдания многих тысяч простых людей, не так ли? А многого ли стоит такое благородство за чужой счёт? Ведь у вас благородство короля или рыцаря важно прежде всего в глазах других королей или рыцарей. Но для нас, инков, важнее всего благо нашего народа.

Брат Томас ничего не ответил. Мысль была слишком новой для него и потому ему требовалось время, чтобы её обдумать и усвоить. Инка продолжил:

-- Да и к тому же кто в реальной жизни ведёт себя "как благородный рыцарь"? В ваших романах они сплошь верны своему слову и куртуазно ухаживают за прекрасными дамами. Только у нас слишком хорошо помнят, как они обращались с нашими женщинами. Я долгое время не понимал, как то, что пишут в ваших романах соотносится с тем, что испанцы творили в реальной жизни. Потом я понял -- все благородные правила у вас применяются только в особых случаях. К женщинам испанский дворянин будет относиться почтительно только если они -- знатные дамы, а честное слово соблюдать можно только отношении тех, кто кажется соответствующим вашим весьма сомнительным стандартам благородства, -- Первый Инка улыбнулся одновременно и иронически, и грустно. А если внушить себе, что встретившийся тебе чужеземец жесток и труслив, а женщина -- развратна, то это сметает все моральные ограничения и можно делать с ними всё, что захочется. Не так ли мыслят ваши идальго на деле?