Василий Звягинцев - Андреевское братство

— Ха! Вот взял и пришел. Исключительно усилием воли. Посмотреть захотелось, так ли уж прекрасен твой загробный мир. Увы — разочарован.

— Пришел? Вот просто взял и пришел? А как обратно уйти — знаешь?

И я понял, что знаю. Этим знанием меня снабдили, провожая в неблизкий путь, как летчика парашютом. Сразу стало легко на сердце. А то ведь я с момента «переселения души» ощущал неявную, но неизбывную тоску, постоянную, как зубная боль. Именно такую, что, по описаниям, сопровождала в царстве Аида проникающих туда древнегреческих героев.

Даже когда держал за руку Елену. Но там я думал, что это от страха за нее.

— И меня сможешь вывести? — в голосе Артура прозвучала отчаянная, на грани истерики надежда.

Насколько же здешний Артур отличается от тех своих ипостасей, в которых я успел его узнать.

Был он нечеловечески жестоким зомби, был вполне благожелательным, хотя и заторможенным получеловеком, спокойным и расчетливым организаторм спасения Аллы, приятным, хотя и погруженным в себя спутником в океанском плавании… Сейчас же — издерганный, измученный, пытающийся бодриться, но глубоко несчастный человек.

Плохо все-таки на людей смерть действует. Даже такая необычная, как ему досталась. Вообще-то Гоголь об этом уже писал. Интересно, чисто эмпирически постиг суть проблемы или же?..

— А там, внизу (тут же я удивился, почему я сказал именно так? Подсознательно вообразил, что нахожусь на небе? А не правильнее ли предположить, что внизу как раз мы, в подземном царстве, Аиде, Тартаре, как там еще, а мир людей — над нами.), что ты будешь делать? Где тело возьмешь? Твое-то мы… — я осекся. Прилично ли говорить человеку, пусть даже такому, что его тело мы опустили в море, в пластиковом мешке, куда вместо традиционного ядра или колосника насыпали килограммов тридцать стреляных гильз.

— Похоронили? Ну и ладно, на том спасибо. Ты же помнишь, что мы с Верой умели?

— Да уж помню, такое как забудешь.

— Выберемся — материализуюсь… Теперь это у меня должно легко получиться. Мне бы только барьер пробить.

Я подумал, а как же будет с Верой, вдруг она действительно скитается по этим призрачным пустошам, но совсем уже одна, оглашая окрестности тоскливыми стонами? И спросил об этом Артура.

— Здесь я ее не чувствую. Может, она вообще барьер не перешла, там осталась?

Я пожал плечами. Говорить о том, что и ее тело, одетое в жесткий черный пластик, растворилось в неуютной штормовой глубине океана, не хотелось. А про судьбу «души» я судить некомпетентен.

— Может быть, с Земли мы ее быстрее найдем? Она, в отличие от меня, не грешница, а мученица. На «серую зону» не осуждалась.

— Это, получается, «серая зона» и есть? — спросил я.

Артур на сей раз промолчал. Он стал сосредоточен и мрачен. Выходит, он тоже понял, что даже на охаянной им после смерти Земле все же лучше, чем здесь? Но я же по-прежнему не знаю, каково ему было там, у нас. И, пока я еще «жив», в том смысле, что не прошел через процедуру смерти в физическом смысле, а брожу в астрале лишь мысленно, вообразить и примерить к себе то, что испытал Артур, так же не в силах, как и в день нашего первого знакомства.

— В общем, обещанный рай. Так это у вас называется? И давно ты тут?

— Тебе, может, и рай, если ты не нормальный покойник, а в качестве туриста здесь пребываешь. Для меня же — настоящий ад. И время для меня здесь тоже не существует. Иногда кажется — годы прошли, иногда — несколько часов. По твоему счету — мы давно виделись последний раз? И где?

Я ответил, что в телесном виде — три недели личного или сто тридцать лет исторического времени «назад», смотря как считать, а в «духовном», если так можно выразиться, позавчера.

Но та же вновь обретенная мудрость подсказала мне, что ни жалеть его, ни поддаваться на простенькую ловушку возвышенных эмоций не стоит. Это он сейчас такой подавленный и тихий. А вот если вспомнить сценку перед дверью бункера? Как тебе с твоими христианскими чувствами, господин Ростокин?

Говорил мне как-то битый-перебитый жизнью полицай-президент города Гамбурга:

— Не верь преступникам, Игорь, никогда, ни при каких условиях не верь. Пускай валяются в ногах, плачут, землю грызут, матерью клянутся, самые душещипательные истории рассказывают — не верь. Плюй на любые презумпции, это — для адвокатов и присяжных. Имеешь хоть пять процентов убежденности, что перед тобой профессиональный преступник, — не снимай пальца со спуска пистолета. Лучше выстрелить и объясняться с прокурором, чем лежать на всеобщем обозрении под накрытой национальным флагом крышкой гроба…

Мудрые слова.

Только как их соотнести с происходящим? Чего еще я могу ожидать плохого от Артура? Здесь, в воображаемом астральном псевдомире. И тут же я вспомнил о своем задании. Забытом в навалившихся треволнениях. (Может, для того они и были мне ниспосланы, чтобы забыл?) Мне ведь нужно добиться от Артура согласия поискать точки сопряжения реальностей.

Об этом я его и спросил. И сразу, хотя он и попытался скрыть душевное движение, увидел, как проскользнула по его лицу тень.

— Ты правда знаешь выход?

— Должно быть, знаю. А ты продолжаешь верить, что мы в загробном мире? У меня несколько другая информация.

И, как сумел, объяснил ему теорию Новикова — Удолина. В том числе и о таинственных Держателях Мира, ведущих в бесконечной Гиперсети миллионолетнюю Игру.

— Значит, по-твоему выходит, что мы вообще никто? Не более, чем два электрона, болтающихся внутри гигантской компьютерной схемы? И как же, в таком случае, отсюда уйти? Ты представляешь, как такое возможно — чтобы, пробив изоляцию провода, элементарные частицы запорхали на свободе?

— Не верится? А проклятой «душой» в чистилище себя понятней ощущать? Ты же вроде бы биофизиком был? Атеистом или как?

— «Пожил» бы в подобном качестве с мое, не знаю, чем ты бы стал себя ощущать и во что верить…

Вполне возможно, что он и прав.

Глава 5

По договоренности с друзьями я должен был провести здесь для начала два часа. После этого они начнут обратную медитацию, создадут условия для выхода. Как группа обеспечения помогает разведгруппе с «языком» пробиться из вражеского тыла через передний край и нейтральную полосу.

Только меня вдруг пронзила мысль, до того неприятная… Кто-нибудь из них знает, как соотносится время там и здесь? Даже Артур, старожил загробного мира, признался, что ничего в этом деле не понимает. А все мои беды начались как раз с того, что ухитрился Артур через свою «серую зону» проскочить в роли покойника аж на две недели раньше своей собственной смерти.

Что, если тамошние два часа растянутся здесь на месяцы и годы?

— Ладно, Артур, спокойно, сейчас мы попробуем сами… — Я попытался восстановить в памяти формулу возврата. Константин Васильевич ее мне перед началом камлания сообщил, как и некоторые несложные приемы погружения в транс. И я точно помню, что повторил ее вслух. Да и формула-то очень простая и короткая, буквально в несколько слов, только, к сожалению, не русских. Не ошибиться бы.

— Возьми меня за ремень на всякий случай, — сказал я Артуру. — И повторяй слова синхронно со мной. Желательно — без искажений, а то может получиться, что чего-то противоположного пожелаем… — Совет мой, конечно, был не так чтобы очень мудр и совершенно непрофессионален, однако же… Если что-то получится, мы с ним будем хоть как-то связаны. Если не выйдет — мы и так и так ничего не теряем…

Замысел мой был прост. В магию слов я не верил. Но предполагал, что если вообще в Гиперсети, в пространстве мыслей, где мы, по определению, пребываем, есть кто-то или что-то, заинтересованное в моем существовании, то оно позаботится обо мне независимо от каких-то слов. Пусть даже я и ошибусь в их транскрипции. Кому нужно — догадаются, что я имею в виду.

Однако я недооценил силы этой магии. Нас с Артуром встряхнуло и швырнуло куда-то так, что, теряя в очередной раз сознание, я успел подумать о том, что техника безопасности у них совершенно не отработана. Психический удар оказался не менее сильным, чем перегрузка у пилота, нажавшего рычаг катапульты.

Мелькали в глазах и мозгу огненные вспышки всех цветов спектра, вертелись искрящиеся колеса, которые могли оказаться как результатом возбуждения зрительных нервов каким-то внешним энергетическим воздействием, а могли — и я этого не исключал — видимыми с какой-то неведомой точки самыми натуральными галактиками. Шульгин мне кое-что рассказывал о собственных ощущениях при проникновении в Гиперсеть.

Только у него этот процесс происходил значительно плавнее и, если можно так выразиться — осознаннее.

Нас же с Артуром носило, вертело, подбрасывало вверх и обрушивало вниз совершенно так, как брошенную в Ниагарский водопад пустую бочку.