Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
— Ну и давай, — говорю я ему.
— Трудно, — отвечает Алексей. — Они все же наши люди. Смотрю я на него и знаю, что в тот раз он геройски погиб, отстреливаясь от танковой дивизии СС из именного «ТТ»… А другой, знаю, Власову пойдет служить. И что с ним сейчас делать? Повесить в гараже или оставить как есть, только отправить в глубокий тыл и, лишив возможности предать, позволить стать Героем Труда?
— Да, — говорю, — достали они тебя. А мне, думаешь, легче? Как только сталинский террор закончился, все такие смелые стали, только и норовят спасти сталинизм от товарища Сталина. Да еще и пришельцы…
Вкратце описал ему историю со снами. И свои планы.
— Все верно, — говорит. — Если что — отдай власть мне. Или Жукову. Только не политикам. И я, и ты знаем им цену. Я не выношу американцев, но их политическая система двести лет спасает от диктатуры…
— А сам диктаторских полномочий просишь.
— Только на военное время. А потом пусть по-твоему.
— Если ты захочешь власть сдать… Кстати, не думал, как потом жить будем? Если домой вернемся? После такой власти — и опять никто! Приятно будет доживать пикейным жилетом?
Он засмеялся.
— Ничего. Как-нибудь. За себя я спокоен. Опять картины писать буду. А ты фантастический роман соорудишь — в американском стиле. «Человек, который был Сталиным»…
Посмеялись. Он достал из кармана бриджей серебряную фляжку граммов на триста, протянул мне.
— Попробуй, из графских подвалов. Бочковой коньяк.
— Ты не много пить стал? — спросил я.
— Нет, отнюдь. Даже наркомовскую норму не выбираю. Но стрессы снимаю. Черчилль вон всю жизнь в пять раз больше пил — и алкашом не стал. Так что за меня не бойся… Помнишь, что товарищ Сталин по этому поводу писал? В «Книге о вкусной и здоровой пище», издания 1951 года?
— Помню.
— Андрей, — сказал он, отдышавшись и закурив. — У меня с Жуковым серьезные разногласия. Я предлагаю в первый день войны ввести в промежуток между группами армий «Юг» и «Центр» корпус кавалерии и танковую дивизию в глубокий рейд по их тылам. Рубить коммуникации, сеять панику и так далее.
— А он?
— А он возражает. Представь — десять тысяч кавалерии и полтысячи танков в глубоких немецких тылах. Во вторых эшелонах групп армий. Там ведь почти не останется подвижных соединений. Две-три недели они смогут гулять там, как хотят. И даже, если не вернутся, наворочают такого, что на фронте и две армии не свершат! Я спланировал для них прорыв до Варшавы. По-ковпаковски. По лесам, втихаря, ночами. Придадим им поляков из пленных, коммунистов… Ковпак сходил до Сана и Вислы, стал дважды Героем. А чем регулярная кавалерия и танки хуже крестьян? Доватора можно на это дело назначить.
И тут мне вдруг разговор наш показался сценой из любительского спектакля. Вот бы отключиться от всего, сбрить усы и пойти с Алексеем в знакомый кабачок в подвале на Пушкинской. Мне будет хорошо. Но без усов меня не поймут. Я попался, я в тисках формы, как живой бог, как очередное воплощение Будды…
— Слушай, командарм, — сказал я Алексею, — давай я не буду сегодня больше Сталиным. Я устал. Хоть сегодня, в последний раз.
Глава 7
А июнь все быстрее скатывался к своему самому длинному дню и самой короткой ночи. Но для Берестина уже исчезло это разделение суток на день и ночь, остался один бесконечный рабочий день, прерываемый случайным, как и где придется, отдыхом. Приходилось все самому контролировать, и тащить за шиворот, и бить мордой об стол, и срывать в приступе священной, какой-то петровской ярости кое с кого петлицы, совершая обратный процесс — из генералов в комбаты, потому что разучились многие работать самостоятельно и творчески, а многие изначально не умели, воспитанные в роковое последнее десятилетие, а иные и не хотели — рискуя, но ожидая, что может и обратно все повернуться.
Но дело тем не менее шло, и все чаще Берестин думал, что, пожалуй, он успел и теперь даже без него — обратного хода нет, война пойдет по-другому.
На легких «Р-5» или «У-2» командарм носился по всей гигантской площади округа.
…По узкой, но хорошо укатанной и посыпанной щебнем дороге его провели через линию отсечных позиций второй полосы обороны.
Здесь должны были сойтись острия танковых клиньев второй и третьей танковых групп немцев и, соединившись, рвануть на оперативный простор, по кратчайшему направлению к Москве.
То, что Берестин видел, его устраивало. Шесть линий хорошо оборудованных окопов, орудийные дворики и танковые аппарели, соединенные ходами сообщения, обеспечивали надежный и скрытый маневр силами и огнем, промежутки между позициями хорошо фланкировали, лес на сотни метров в глубину подготовлен к сооружению завалов на танкодоступных направлениях, размечены сектора обстрела и составлены огневые карточки и таблицы на каждое орудие. Прорыв такой обороны даже у хорошо подготовленного врага займет не одни сутки.
Берестин со свитой, своей и из местных командиров, миновал окопы боевого охранения. Лес кончился, открылась пологая, чуть всхолмленная равнина, покрытая редким кустарником, пересеченная несколькими ручьями и поблескивающими в зарослях осоки не то озерцами, не то болотцами. На западе, примерно в километре, поднималась гряда холмов.
По карте Берестин знал, что и как здесь размещается, но на местности видел впервые.
До холмов они домчались в минуты.
— Справа и слева минные поля, — сообщил саперный подполковник. — Три линии через сто метров, и все пристреляны.
От площадки у подножия холма, перед которой машины стали, вела вверх бетонная лестница, заканчивающаяся массивной железной дверью. У двери стоял часовой. Потом они шли длинными бетонными коридорами, тоже с железными дверьми по сторонам, и вышли в конце концов в тускло освещенный пасмурным дневным светом капонир. В центре на вращающейся металлической платформе грузно прижималась к смазанным тавотом рельсам длинноствольная пушка солидного калибра.
Старший лейтенант в рабочем флотском кителе, увидев сияющую нашивками и петлицами процессию, отчаянно выкрикнул «Смирно!» и кинулся рапортовать.
— Орудие, конечно, не новое, — извиняющимся тоном сказал оказавшийся тут же морской полковник — командир боевого участка, — но мощное. Восьмидюймовка системы Канэ, дальнобойность сто кабельтовых, то есть почти девятнадцать километров, вес снаряда четыре пуда…
Берестин выглянул в длинную амбразуру, вдоль которой на полозьях могла двигаться полуметровой толщины стальная заслонка.
Вид отсюда открывался великолепный. Распахнутая на десяток километров равнина, с дорогами, рощами, реками и озерами, крышами деревень и бывших панских фольварков. В километре перед УРом тянулся глубокий, разветвленный овраг. Чуть правее виднелась линия железной дороги на Барановичи — Брест — Варшаву. По ней можно было подбросить для усиления обороны железнодорожные транспортеры со стовосьмидесятимиллиметровыми морскими орудиями.
Берестин, как и Марков, не представлял пока, как бы он повел себя на месте немецкого генерала, внезапно упершегося в такую позицию. Расчет-то у немцев на то, что эти УРы давно демонтированы и даже взорваны. Так ведь оно и было в той действительности. Еще одна загадка сталинской стратегии… А теперь вражеским танкам придется наступать десять километров по открытой местности, под огнем тяжелой артиллерии.
Невозможно вообразить, о чем думали наши полководцы. Ну ладно, признали линию ненужной, оставили, разоружили, бросили, пусть зарастает травой и кустарником. Но ведь завозили по две-три машины тротила под бронемассив и взрывали! Да и то некоторые доты только трещины давали. Что, взрывчатку некуда было девать? Рабочей силы выше головы? Новую линию строить не успевали, а чтобы ломать старую — и время, и люди были в избытке… Взять бы кое-кого за усы, намотать на кулак да поспрашивать с пристрастием.
Берестин сплюнул.
Этот центральный узел обороны потянулся по фронту на двести с лишним километров, прикрывая минское, а значит, и московское направление, и взять ее в разумные для немцев сроки им не удастся. Можно только обойти.
Конечно, командиры боевых участков и войск полевого заполнения доложили Берестину о множестве недоделок и прочих трудностях объективного и субъективного планов, но теперь трагедии в этом Берестин не видел. Ничего подобного не имел ни один генерал прошлого сорок первого года. А ведь там, где войска заняли укрепрайоны вовремя — по Днестру на Южном фронте, — немцы с румынами за полтора месяца выбить их так и не смогли, и УРовские батальоны оставили свои позиции по приказу, когда фронт прогнулся аж до Николаева.
Берестин не стал осматривать другие доты, он увидел главное для себя и вновь погнал свой кортеж к аэродрому.
