Джон Кристофер - Смерть травы. Долгая зима. У края бездны
Его заставили опомниться неожиданные голоса. Метью не сомневался, что в окружности тридцати миль нет никого, кроме них, но, оказывается…
— Мистер Коттер! Билли!
Он не мог поверить собственным глазам: из–за скалы справа выбежал огненно–рыжий человечек.
— Арчи! — завопил Билли и устремился ему навстречу. Они заключили друг друга в объятия.
Тиская Билли, Арчи приговаривал:
— Я услышал голоса, но не знал, кто это, поэтому предпочел спрятаться. Я и подумать не мог, что это вы, мистер Коттер! Как же так?..
Метью уставился на него, ничего не соображая. Наверное, это сон… Однако кудлатая морковная бороденка и морщинистая обезьянья физиономия — самая что ни на есть реальность…
— Господи, Арчи! — услыхал он собственный голос. — Как вы тут оказались?
— Я ловил рыбу. — Он приподнял свою котомку и продемонстрировал ее содержимое. — Смотрите, какие красавцы! Целых четыре штуки!
— А я — то думал, что раз вы ушли из грота, то только на холмы…
— Они подумывали об этом — Эйприл и Лоренс. Но потом решили, что лучше повернуть сюда — вас наслушались. Здесь, мол, спокойнее. Что ж, они оказались правы. — Арчи махнул рукой в сторону громоздящегося на горизонте острова. — Там — куры, здесь — рыбка. До чего я люблю порыбачить, мистер Коттер! Лоренс сам посыпает меня сюда — иди, мол, порыбачь. Славное местечко!
Метью не мог припомнить, когда еще его охватывала радость, сравнимая с теперешней. Он понял, что улыбается во весь рот, как полный идиот.
— Выходит, остальные там, на острове? Все?!
— Конечно! — заверил его Арчи и тоже осклабился, не скрывая удовольствия. — Готов побиться об заклад, они здорово обрадуются, когда вас увидят!
Солнце уже клонилось к закату, однако его отделяло еще немалое расстояние от скалистых зубцов, за которыми ему предстояло провести ночь. Был безоблачный летний день, предвещающий славную погоду и в предстоящие дни.
— Да, — повторил Метью, — местечко здесь и впрямь славное.
КОЛОКОЛ ПО ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ
Когда мы говорим о британской научной фантастике середины XX века, то первыми приходят на ум имена Джона Уиндэма, Артура Кларка, Эрика Фрэнка Расселла — и Джона Кристофера. Однако в отличие от первых трех написать полновесный биографический очерк о Кристофере очень трудно, практически невозможно. И виной тому сам писатель.
Дело в том, что в мире англоязычной science fiction он заслужил примерно такую же репутацию, что Джером Сэлинджер или Томас Пинчон — в американском литературном мейнстриме. Если кто не в курсе, то автор «Над пропастью по ржи» последние несколько десятилетий не только не дал ни одного интервью, но даже ни разу не показался на людях, удалившись в добровольное отшельничество, весьма смахивающее на безумие. А второй категорически запретил публиковать свои фото, и как выглядит в жизни Томас Пинчон, не знают даже его издатели и агенты.
Джон Кристофер до подобных крайностей еще не дошел, но все равно его нежелание предоставлять даже минимальные биографические сведения о себе стали притчей во языцех. Чтобы не плодить лишние кривотолки по поводу своей нелюдимости — особенно странной в мире западной масс–культуры, к которой, за редчайшими исключениями, относится современная science fiction, — писатель сформулировал некое «идеологическое обоснование». Вот как звучит «на том стою» Кристофера:
«Думаю, я должен по крайней мере объясниться, почему обычно отказываюсь отвечать на вопросы личного характера. Многие мои друзья–писатели, даже большинство, получают невинное удовлетворение от подобной саморекламы. Ничего не имею против — но разделять это всеобщее увлечение не намерен. Да, писатель тоже относится к категории public figures (люди, вызывающие общественный интерес. — В.Г.), но все же в меньшей мере, чем актеры, спортсмены и деятели шоу–бизнеса. Именно в знак протеста против безудержной саморекламы последних я не даю интервью, отказываю своим издателям в фотографиях собственной персоны и даже минимальных биографических сведений о себе. Мне кажется, писатель должен писать книги — и писать так, чтобы читатель покупал их, не зная ничего о человеке, их написавшем».
Этому кредо Джон Кристофер следовал всю свою полувековую писательскую жизнь. Хотя до нее была еще одна — обыкновенная человеческая. Жизнь англичанина Кристофера Сэмюэла Йоуда, позже взявшего себе псевдоним, в котором первое имя стало фамилией.
Из скудных, разбросанных по разным источникам сведений о его первой — долитературной — жизни в сухом остатке можно выделить следующее.
Кристофер Сэмюэл Йоуд родился 16 апреля 1922 года в небольшом городке Ноусли, расположенном в графстве Ланкашир. Будущий писатель едва успел закончить частную школу в соседнем графстве — Винчестер, как его призвали в армию: началась Вторая мировая война. Военные годы Йоуд провел радистом в Средиземноморье: он служил в Гибралтаре, Северной Африке, Италии. А после демобилизации проработал несколько лет клерком в различных конторах и агентствах.
Получив в конце 1940–х годов грант от Фонда Рокфеллера («Которому останусь благодарен до конца своих дней», — отметил писатель в одном из интервью, однако на какие такие самостоятельные исследования он получил грант, мне выяснить не удалось), Йоуд начал писать прозу. Первые произведения, в том числе научно–фантастические, он публиковал под своим именем. И с 1958 года числил себя профессиональным писателем, обзаведясь сразу несколькими псевдонимами, среди которых читатели научной фантастики запомнили один: Джон Кристофер.
Еще известно, что он был дважды женат, и от первого брака у него осталось четыре дочери и один сын. И что, прожив долгие годы на крошечном островке Гернси в проливе Ла–Манш, Сэмюэл Йоуд в конце концов осел в приморском же графстве Суссекс.
Вот и все. Дальнейшее относится уже всецело к творчеству писателя Джона Кристофера.
Первой его научно–фантастической публикацией стал подписанный своим именем рассказ «Рождественское дерево» (1949), напечатанный в кэмпбелловском журнале Astounding Science Fiction. Все дальнейшее творчество писателя можно естественным образом разделить на три периода: ранние рассказы (в частности, составившие цикл об «управленцах» близкого будущего, в котором роль национальных правительств играют транснациональные корпорации); затем — «романы–катастрофы», и, наконец, научно–фантастическая проза для детей и юношества.
Первый период прошел для писателя под знаком его собственной «истории будущего» — правда, уступающей по масштабам аналогичным построениям Айзека Азимова, Роберта Хайнлайна, Кордвайнера Смита, Ларри Нивена и других американских коллег Кристофера. Рассказы цикла, составившие сборник «Двадцать второе столетие» (1954), объединены главным героем — Максом Ларкином, директором одной из могущественных корпораций. В XXII веке они почти полностью подмяли под себя нации с их правительствами, так как те явно не справились с глобальными катастрофами, обрушившимися на человечество.
Да и другие рассказы того же периода, не вошедшие в цикл, вполне могут восприниматься как своеобразное оглавление к книжной полке, на которой собраны более поздние романы Кристофера. За которыми прочно закрепился ярлычок «романы–катастрофы».
Под словом «катастрофа», как легко догадаться, понимается не их якобы ужасающий провал на рынке, а описываемые автором катастрофы глобальные: экологическая, демографическая, природная и прочие. К прочим относятся полная стерилизация обоих полов в результате пандемии («Новое вино»), скатывание цивилизации к новому средневековью («Оружие») и даже поголовная безграмотность в результате запрета всех книг («Время мира»).
Впрочем, не менее успешно Джон Кристофер использовал и более традиционные сюжеты научной фантастики, при этом стараясь перевернуть много раз повторенную коллегами идею как–то по–новому, по–своему. Уж если это привычная история очередного вундеркинда с врожденными сверхспособностями, то пусть маленький «сверхчеловечек» родится от союза марсианки и мужчины с Земли (рассказ «Пары не нашлось»)! А если в будущем преступника–убийцу и сошлют в места не столь отдаленные, то пусть это будет отдаленность во времени — например, Германия 1933 года, спустя день после назначения Гитлера рейхсканцлером («Приговор»)…
Но все же не рассказы принесли славу Кристоферу–писателю, а его романы–катастрофы, продолжившие знаменитую британскую традицию. У истоков ее стояли еще Герберт Уэллс и Артур Конан Дойл, а их дело продолжили, вместе с Кристофером, Джон Уиндэм и Джеймс Стюарт. И даже Нобелевский лауреат Уильям Голдинг, знаменитый роман которого «Повелитель мух» можно условно считать произведением о катастрофе (в данном случае локальной, но наводящей на глобальные обобщения), в результате которой люди скатываются из цивилизации в первобытное варварство…
