Гибель титанов ч.2 - Дмитрий Чайка
— Вот бы надел тут получить! — мычал Шишка чуть ли каждые пять минут, чем доводил Владимира до белого каления.
— Надел! Надел! — злился Владимир. — Будет тебе надел. Заткнись только!
— Да! — радостно щерил редкие зубы Шишка и преданно смотрел на хозяина. — Вот бы! Дом с садом. Поля свои. Корова! Волы! Это ж богатство такое!
— Вот ведь дурень! — вздохнул Владимир, у которого представления о богатстве были несколько иными.
Войско взяло в осаду Беневенто. Все окрестные хутора германцев разорили аварские всадники, которые вязали людей сотнями и гнали на восток, в Атернум, где грузили на корабли, идущие на север. Там их перепишут, разобьют по семьям и погонят еще дальше, в земли ляхов, где раздадут по весям. Пригожие бабы замуж пойдут, крепкие мальчишки-сироты — в Сотню, а остальных разбросают широко, чтобы они и не увиделись больше никогда со своими соседями. Вот так государь император вернул этих людей ровно туда, откуда они когда-то пришли, освободив самые лакомые куски итальянской земли для себя.
Римлян почти не трогали, и они с затаенным ужасом смотрели на жутких всадников и пехоту с вислыми усами. Новичков в Италию не посылали. Сюда пришли новые хозяева этой земли, которые жадно смотрели по сторонам. Ведь все это теперь принадлежит им. Они это кровью своей заслужили и верностью государю. И только один человек не разделял всеобщего восторга.
— Мать говорила, что каждый всадник немыслимых денег казне обходится, — напряженно думал Владимир. — А ну как деньги закончатся? Или неурожай какой? Или засуха? Или торговля упадет? Взбунтуются ведь воины. У ромеев сколько раз так бывало. Императора Маврикия так и вовсе убили, когда он решил жалование понизить. А тут вон земли сколько. Дай всаднику надел побольше, и пусть его крестьяне кормят. Франки не дураки, и лангобарды тоже не дураки. Повезло нам, что они всей силой не выступили, костей бы не собрали. Или не повезло? Нет, наверное, не повезло. Так и было задумано. Отец не станет собственное войско губить.А насчет крестьян подумать надо будет. Хорошее это дело, печенкой чую. Только мать сказала, что императором мне не бывать, потому как младший сын. Ну да ладно, придумает что-нибудь. Она у меня умная.
* * *Мария, сидевшая на кресле рядом с мужем, с любопытством наблюдала, как ткач устанавливал какую-то необычную прялку и раскладывал мотки шерсти. Она, как и любая знатная женщина того времени, умела обращаться с иголкой и даже вышивала в молодости. Но теперь она это занятие забросила, ибо незачем пальцы колоть. Нужды в этом нет, а соблюдать старинное римское благочестие глупо. О нем позабыли давным-давно.
— Остроумно! — сказал Самослав, когда ткач, находившийся на грани обморока, трясущимися руками крутанул колесо и начал сучить нить. Император видел что-то похожее в деревне, в прошлой жизни, на дедовом чердаке, да только тогда уже разучились работать на прялке местные бабы. Вот и валялась она там, брошенная за ненадобностью.
Император повернулся к руководителю Ремесленного приказа, который стоял рядом и теребил в испуге золотую пуговицу расшитого позументами форменного кафтана. Боярин Нечай, первый на этом посту словен, разволновался не на шутку. Он выгрыз свое место с боем, поднимаясь по ступеням, и вот такой залет. Это слово с легкой руки государя, тогда еще князя, вошло в обиход прочно и заняло там положенное ему место. Рядом стоял Горан, который сверлил недобрым взглядом и ткача, и боярина, отчего приводил их обоих в трепет.
— Что думаешь? — спросил Самослав.
— Думаю, государь, ножной привод надо приделать, — сказал боярин, которому страшно не хотелось, чтобы началось обсуждение бардака в его собственном ведомстве.
— Да, дельная мысль, — кивнул Самослав. — Только этого мало. Подумайте, как мельничное колесо к этому делу приспособить.
— Подумаем, государь, — склонился боярин и бросил ткачу кошель с серебром. — Завтра ко мне придешь, скажу, как дальше будет.
— Доли в мануфактурах на Приказ Большого дворца перепишешь, — сказал Самослав Горану. — Всех причастных — соль рубить на десять лет. Всех, кроме троих. Имущество виновных — в казну.
— А тех… — Горан помахал рукой в воздухе. — Подьячий, купец и тот, кто по голове бил?
— Повесить, — ответил император. — Подьячего — прямо у окон приказа. Чтобы другим неповадно было.
— Слушаюсь, — склонился Горан и вышел.
Самослав и Мария остались вдвоем. У нее оставался один очень важный вопрос, ответа на который она так и не получила за все эти годы. Мария повернула к мужу голову, украшенную расшитой камнями диадемой. И она, и Людмила получили титул августы, чем повергли в шок весь мир. Но, как говорил в свое время император Гай Октавиан Август: «Меня не волнует, милый мой Тиберий, что люди говорят обо мне дурно. Главное, что они не могут сделать мне ничего дурного». Вот и ей с Людмилой никто ничего сделать не мог, а потому они обе носили свои диадемы с достоинством, и каждая из них втайне почитала себя главной.
Мария слегка отошла от той моды, что сама ввела когда-то, и надела расшитое золотом шелковое одеяние с пурпурной перевязью-лором. Этот длинный кусок ткани считался таким же символом власти, как диадема, а потому она стала одеваться, подражая императрицам Мартине и Григории. Ей теперь плевать на моду, она выше всего этого. Мария, получив божественный титул, сама почти что стала божеством, и прекрасно это осознавала.
В отличие от нее, Самослав своим привычкам не изменял, и лишь пурпурный плащ и сапоги выделяли его из толпы воинов. Носить пестрые тряпки он считал полнейшей глупостью. Он солдат, а не баба. Пусть женщины наслаждаются, меняя шелковые платья в цвет настроения. Ему это ни к чему. И содержать штат евнухов, подобно Константинополю, он тоже не позволил. Тупой кол в задницу за этот жуткий промысел никто
