Ванька 4 (СИ) - Сергей Анатольевич Куковякин
Солдаты вдали от родного дома наскучались по своим семьям, по женам, по детишкам. На девчушек, что были ими он горькой судьбы спасены, их накопленная ласка сейчас и выплеснулась.
— Кушайте, кушайте. — сладенькие куски им подкладывали.
— Не холодно ли? — заботливо то и дело девочек спрашивали.
Некоторые и свои вещевые мешки развязали и подарки, что для домашних были припасены, им в руки неумело совали.
— Возьмите вот, поиграйтесь…
Так, опять меня Япония догнала…
Дарили-то девочкам всё больше игрушки японские. А, какими они могут быть в солдатском сидоре, если из японского плена мужики возвращаются?
Маше досталась кукла Дарума. Неваляшка это такая, олицетворяющая Бодхидхарму — божка, приносящего счастье.
Я про эти игрушки, опять же благодаря поручику, много чего знал.
Где он теперь? В столице давно уж поди…
Так вот, этот самый Бодхидхарма день и ночь медитировал целых девять лет, смотря при этом на стену. При этом он постоянно подвергался различным искушениям, а однажды понял, что вместо медитации погрузился в сон. Рассердился божок, срезал ножом веки со своих глаз и бросил их на землю. Теперь он с постоянно открытыми глазами мог бодрствовать. Из его же выброшенных век выросло чудесное растение, прогоняющее сон. Это был чай.
Ещё у куколки этой нет рук и ног. Правильно, согласно легенде, что мне поручик рассказал, от долгого сидения у Дарумы отнялись руки и ноги.
Такая вот куколка — безногая и безрукая. У нее большие круглые глаза, но нет зрачков.
Рассказал я Маше про её куклу. Она вежливо поблагодарила.
Второй девочке из села Федора, Анне, повезло на все сто… Ей Фукурума достался. Вертит она в руках фигурку, даже как бы и пообижена. Маше, вон какая красота подарена — фигурка красным расписана, качнёшь — не падает…
Тут же — болванчик просто какой-то.
Ой, тетеря…
— Анна, смотри.
Вращательным движением отворачиваю верх фигурки. Как из открывшегося футляра, достаю фигурку поменьше. Отворачиваю и ей верхушку. Внутри — ещё одна. Скоро на нарах, рядом с Анной, семь фигурок лежали. Ставить стоймя я их не стал. Вагон на стыках немного потряхивает, упадут ещё на пол, сломаются.
— Это — фигурки семи богов счастья, ситифукудзин.
Подаривший фигурку стоял и затылок чесал. Сам он не знал, что из Японии к себе в деревню вёз.
— На нашу матрёшку похожа.
Среди солдат знаток нашёлся. Большинство такую матрёшку-игрушку ещё и в глаза не видели. Только-только матрешки в России появились. Первая — не старше девочек была.
— Наша-то, она, наша, но я японскими корнями. Идею у японцев переняли. Они богов своих друг в друга вкладывали, а мы — девиц.
— Значит, мы их богов в плен взяли…
Солдат из Слободского уезда ткнул пальцем в потолок.
— Ну, как-то так, — не стал я спорить.
Остальным девочкам кокэси были надарены. Куколки такие деревянные. У них цилиндрическое туловище и голова сверху прикреплена. Рук и ног у такой куколки нет. Почему? Про такое мне поручик не рассказывал.
Все кокэси — девочки. Мальчиков нет. Раскрашены как Бог на душу положит.
Девицы наши все уже не малы, а куколками довольны. Дома ни у кого таких нет.
Благодарят солдат они за подарки, краснеют, глазки тупят…
Как уже решил — провожу я до дома Машу с подружкой.
Хотя… Дело это для меня не так и просто. Может, в Вятке Ивана Воробьева до сих пор разыскивают? Уходил-то я из психиатрического отделения не по-доброму… Хоть и Агапит тех двух бьярмов-хранителей топором ухайдакал, но подозрение и вина на меня пали. Сцапают меня под белы рученьки и в кандалы закуют. В Вятке тюремный замок серьёзный, никому из него бежать не повезло.
Может, до самого города и не доезжать? До села девочек по проселкам добраться?
Так придётся по территориям чужих бойцовских артелей идти, а в своё время пару раз я в артели Федора хорошо так засветился. Есть о мне память. Такая, что и головы не сносить…
Перекатывал в голове я мысли так и сяк, варианты разные просчитывал, а потом рукой махнул. Будь, что будет. Нечего раньше времени суетиться, но с поезда всё же не доезжая до Вятки сойти надо…
Глава 24
Глава 24 Встреча
Как я задумал, так и сделал.
В Глазове с мужиками из вагона попрощался. Мало их совсем осталось. В Перми многие вышли.
Кстати, там наш состав вообще расформировать хотели — нечего воздух за казенный счёт по железной дороге перевозить, но что-то к моему удовольствию у начальства не сложилось и нас дальше отправили. Правда, на пару вагонов меньше после Перми паровозу уже тащить за собой надо было — их оставшихся пассажиров по свободным местам раскидали.
Наш — не уплотняли. Мы в составе были на особом счету.
Глазов — город старинный, много веков на вятской земле стоит. Я с девочками по городу прошелся, воспользовался случаем. Может, мне больше в нём и побывать никогда не получится.
На красоту Преображенского собора полюбовался, дамам своим рассказал, что тут дедушка самого Петра Ильича Чайковского городничим был. Собор Маше и Анне понравился, а на упоминание Петра Ильича они не прореагировали. Не известна им такая личность.
В Глазове до нас не один российский император по улицам прогуливался, декабристов через него в Сибирь провезли…
Ничего, что здесь каменные дома по пальцам считаны, а двухэтажные деревянные — редкость, мне и девочкам не зазорно по древним улицам пройтись. Они тут больно интересно расположены. Если, к примеру, в утку превратиться и с высот неба на город посмотреть, то его центральная площадь формой своей представляет глаз, а от него идут семь улиц-ресничек. Весьма символично, если название города вспомнить.
Из Глазова, избегая многолюдных трактов и двинулись мы в сторону села девочек. Сдам их с рук на руки родным матушкам и в столицу двину. Эпические побоища с полицией уезда мне совсем не интересны…
Ну, не всё мне в какие-то переделки попадать. Недели не прошло, как мы стояли у околицы села Федора.
Околица — место важное. Это — граница, разделяющая мир человека и мир природы. Если внутри города, села, деревни хозяином и главным является человек, то за околицей уже властвуют духи полей, лесов, рек, ручьев, отдельно стоящих деревьев, растений, камней…
Околица человеческого поселения — это незримая преграда для враждебных человеку сил и существ. Многие из них просто-напросто перейти её даже и не могут.
Усиливают защитную мощь околицы ещё и опахиванием. Как только в губернии или уезде мор среди людей или скота начнётся, стихийные бедствия непонятно откуда посыплются, или демоны в лесу начнут встречаться, тут же бабы из села или деревни донага раздеваются, в соху впрягаются и ранним утром вдоль околицы замкнутую черту проводят. Через её ни одна зараза не перепрыгнет, никакой шурале не перескочит, овда не перешагнёт.
— Ну, что, девочки, рады?
Я по очереди посмотрел на одну и другую.
Мог бы и не спрашивать, чуть на месте они не подпрыгивали от переполняющих их чувств.
— Спасибо тебе, дяденька Иван.
Маша при этих словах ещё и поклонилась мне.
— Погоди, рано кланяться, до дома я тебя ещё не довёл…
Только-только я и девочки мимо первого с краю дома села прошли, как навстречу нам Павел Павлович, земский фельдшер и любитель бузы встретился. Стоит, улыбается.
— Ну-ка, ну-ка, покажись, какой стал…
Вид у него радостный, как будто Светлое Христово Воскресение и Новый Год сегодня одновременно случились.
— С пол часа я тебя уже поджидаю, а ты ещё и не один…
Павел Павлович пенсне поправил, на моих спутниц внимательно посмотрел.
— А, Маша и Анна… Матери ваши давно уж по вам слёзы льют… Дурищи набитые…
Последнее не к девочкам относилось, а к их родительницам.
— Дядечка Иван нас спас, — Анна, по своей привычке, в разговор старших влезла.
— Ну, домой бегите. Не забыли ещё дорогу?
Фельдшер притворно брови нахмурил.
— Вот я вам клизму сейчас…
Павел Павлович погрозил несостоявшимся ученицам рукодельного мастерства пальцем.
— Ну, а ты — ко мне, — сказано это было тоном, не предполагающим отказа.
— Откуда, Павел Павлович, узнали, что я сегодня в селе появлюсь? — меня просто распирало от любопытства.
— Сон мне был. Явственный такой.
