Совок-5 - Вадим Агарев
Я поднял от стола глаза и увидел его, стоявшего за табуретом. Подследственный нетерпеливо топтался, а лицо его светилось переполнявшим его счастьем. Клиент окончательно созрел!
— Конечно, пойдём! — бодро подтвердил я его радужные перспективы, — Вот только напишем сейчас пару бумажек и сразу уйдём! — добавил я.
— Что напишем? — Алёша перестал нетерпеливо сучить ногами, обутыми в затрапезные тапки, кустарно пошитые из голенищ старых кирзовых сапог.
Скорее всего и эта обувь тоже была частью "выгодного" обмена одеждами моего подследственного с каким-то прошаренным его сокамерником.
— Так, признание напишем! — удивился я непонятливости душистого перца, — Признание в том, как Мухортов Вениамин Семёнович, склонил тебя к участию в организованной им преступной группе. Как он, коварный, заставил, опять же тебя, наивного, мошенническим путем изымать из оборота вашего литературного общества дефицитные книги! — монотонным менторским голосом продолжил я формулировать текст раскаяния. — Или твои лидерские амбиции не позволят тебе пойти на суд рядовым членом шайки? Тебе, Вязовскин, зазорно, что ли получить меньше восьми-девяти лет?! Ты дурак, что ли, Алёша?! Уверяю тебя, четыре года в условиях вечной мерзлоты гораздо лучше чем те самые восемь-девять лет! Уж ты мне поверь!
Отравитель общаговской атмосферы являл сейчас образ выброшенной на берег рыбы. Которая хватала ртом воздух, но находясь при этом в несвойственном для рыб положении "стоя".
— Я не могу этого написать! — жалобно проблеял Алёша, — Дядя Веня брат моей мамы! — по щекам книголюба опять потекли слезы. Я понял, ему очень не хотелось возвращаться в свою новую, но, судя по всему, не очень приветливую обитель.
— Так чего ты тогда мне тут голову морочишь! — недоумённо округлил я глаза, — Так бы сразу и сказал, что решил строить криминальную карьеру и, что в тюрьме тебе нравится! — я начал с неторопливой аккуратностью собирать со стола свои бумажки.
Алексей Мордухаевич рухнул на тюремный табурет и уже рыдал без всякого стеснения. Он даже не пытался как-то себя сдерживать.
— А ну прекратил истерику! — прикрикнул я и по-данилински прихлопнул ладонью по столу, — Чего ты тут разнылся, как баба? На вот лучше, почитай! Я протянул плаксуну заготовленное и отпечатанное на нюркиной машинке постановление об изменении ему меры пресечения с содержания под стражей на подписку о невыезде.
Взяв в руки документ, Вязовскин принялся его читать. От волнения его лицо, кроме слез, взмокло от испарины. Видимо, дойдя до главного, он поднял на меня страдальческие глаза.
— Ну что, Алексей, домой поедем или ты в камеру хочешь вернуться? — по новой начал я его искушать, — Я хорошо понимаю твои сомнения — баландёры скоро обед начнут разносить...
Упоминание о местных разносолах было решающей соломиной, которая переломила поясницу всем сомнениям Алексея.
— Я напишу! — глубоко и со всхлипом вздохнув, он вернулся на жесткое сиденье тюремной мебели.
— Конечно напишешь! — подтвердил я его решение сдать своего родного дядю честных правил, — И напишешь ты, Алексей, не то, что захочешь, а то, что я тебе скажу! Понял? — уже безо всякой приветливости уперся я суровым взглядом в его всё-таки китайские щелки.
— Понял! — с тяжелым вздохом прошептал Вязовскин. — А вы меня не обманете? — робко спросил он.
— Не обману, — успокоил я его, — Напишешь всё, как надо и я отвезу тебя домой! — пообещал я. — Или подождать тебя, пока ты на обед сходишь? — не смог удержаться я.
— Нет, нет! — опять подпрыгнул с табуретки, в недалеком прошлом агрессивный бздун, а ныне, вполне добродушный парень с пристойными манерами. — Я лучше дома покушаю!
— Ну дома, так дома! Может ты и прав, чего сокамерников объедать, пусть они тебя добрым словом за лишнюю пайку вспомнят! — не стал настаивать я.
Графоманили мы с Алёшей больше часа. И это при том условии, что, как ни крути, а он был каким-никаким, но литератором. С Судаком я провозился бы дольше.
К разоблачению майора Мухортова мы с Алексеем подошли основательно. Под мою диктовку и с существенными подробностями от самого раскаявшегося. Мой подследственный со всей своей принципиальностью изобличил замполита Октябрьского РОВД в длящемся и много-эпизодном преступлении. Начав излагать, он уже и сам не мог остановиться. Кроме самой криминальной схемы, были указаны места хранения книг, добытых преступным путем и сеть их реализаторов. Вырисовывалось вполне себе резонансное дело. Это и хорошо, и не очень. Значит, надо страховаться с большей основательностью, чем я предполагал до этого.
На всякий случай, я продиктовал Алёше текст заявления о преступлении на своё имя и на имя прокурора Октябрьского района. Мужика тоже следовало обезопасить по максимуму. Протокол допроса, касательно вновь открывшихся обстоятельств, я исполнил также в двух экземплярах. Закончив наконец-то с писаниной, я начал собирать бумажки в портфель. Щелкнув пряжкой, я поднял глаза и увидел, как по лицу раскаявшегося бздуна сползают горошины пота. Алексей Мордухаевич всерьёз полагает, что я его сейчас кину! Мне его стало жалко. Но, наверное, зря стало жалко. Это ведь он сейчас рассудил так, исходя из своих повадок. Н-да...
— Ты точно, жрать не хочешь? — не смог я себе отказать в иезуитсткой выходке, — Ну тогда пошли на волю! Не замерзнешь так? На улице-то пока не май! — я критически оглядел одёжку и модельную кирзовую обувь страдальца.
— Нет-нет! Всё хорошо! — заверил меня Алексей Мордухаевич и от нетерпения даже начал приплясывать, не обращая внимания на слетающие тапки.
— Ну смотри сам! — хмыкнул я и нажал на кнопку вызова конвоя.
Попросив дежурного подержать все-таки запаниковавшего Вязовскина в пустующей "привратке", я пошел оформлять его освобождение. Через полчаса мы с гражданином Вязовскиным уже колесили по городу в сторону его дома. Не верящий до конца в своё счастье бздун, крутил головой, жадно рассматривая грязные улицы и бережно держал в руке свой самый главный сейчас для него документ — справку об освобождении. С его тюремной фотографией в левом нижнем углу.
С достоинством прошествовав мимо сидящих на лавке тёток, мы поднялись на этаж и Алёша торжественно нажал на кнопку дверного звонка. Мои опасения, что никого дома не будет, оказались напрасными. Когда дверь открылась и дородная Дора Афроимовна со стоном раненой самки слонопотама прижала к себе вызволенного из узилища сынишку, я с
