Порождения войны - Яна Каляева
— Будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби, — процитировала Саша.
— Тоже мне, овца среди волков, — усмехнулся Бокий. — Смотри, Гинзбург, может, останешься? Ты по-прежнему нужна здесь.
— Вы ведь знаете, Глеб Иванович, что я уеду.
— Ну как знаешь, — ответил Бокий. — Поезд твой послезавтра, успеешь передать дела. Инструктаж получишь в дороге. Телефонируй мне по прибытию. И потом не реже чем раз в три дня. Будем на связи столько, сколько это возможно.
* * *— Похоже, тупик. Нет здесь никаких зацепок, — сказал Донченко.
— Могу я надеяться, что вы наконец закончили копаться в моем белье? — спросила хозяйка дома, пожилая дама с горделивой осанкой. — Скоро ли вы освободите меня от своего общества?
Еще час назад элегантная и уютная комната превратилась в сущий бедлам: ящики комода выдвинуты до предела, вещи вытряхнуты из шкафов, все сдвинуто с места и перемешано. Была наводка, что в этом доме находится склад подпольной организации, которая занимается вербовкой людей, снабжением их и переправкой через линию фронта. Однако, к разочарованию троих чекистов, тщательный обыск не подтвердил этого. Не удалось обнаружить ни оружия, ни поддельных документов, ни снаряжения в сколь-нибудь значимых количествах.
— Вы не имеете права вламываться в мой дом и разорять его! — заявила дама.
— Мы же предъявили вам ордер на обыск, — устало сказала ей Саша. — А если вы так хотите освободиться от нашего общества, ради всего святого, покиньте комнату. Не украдем мы ничего. А думать вы мешаете.
Дама смерила Сашу презрительным взглядом, вышла и уселась на кушетку в просторном, выложенном дубовым паркетом коридоре.
— Вот моя мать так же говорила жандармам: вы не имеете права, — сказал Донченко. — Они раз в месяц приходили с обыском после моего ареста, по расписанию.
— И что жандармы, как реагировали? — полюбопытствовала Саша.
— Да никак, — пожал плечами Донченко. — Просто делали свою работу. Прямо как мы сейчас.
— Что-то здесь беспременно должно быть, — сказал Тарновский. — Не мог это быть ложный сигнал, голову даю на отсечение.
Саша кивнула и уставилась на разбросанные по полу смятые, перемешанные вещи. Обычная одежда разных стилей и размеров. Саша взяла в руки черное кашемировое мужское пальто. Прикасаться к дорогой ткани было приятно. Элегантный, должно быть, человек носил его. Шелковая подкладка, наборные роговые пуговицы… все, кроме одной. Третья сверху категорически не подходила: простецкая желтая латунная пуговица смотрелась на шикарной вещи неуместно.
Ничего примечательного по нынешним скудным временам в этом не было. У самой Саши на гимнастерке были нашиты пуговицы трех разных видов. И все же что-то в этом пальто цепляло взгляд. Саша повертела его в руках и обнаружила внизу на подкладке запасную роговую пуговицу. Почему не воспользовались ей, а пришили вопиюще неподходящую желтую?
Саша еще раз быстро перерыла вещи, зная теперь, на что обращать внимание. На одной шинели и на двух разных сюртуках были нашиты такие же желтые пуговицы в районе груди.
— Здесь ничего нет, — сказала Саша громко. — Мы уходим, товарищи.
— Погоди, но как же… — начал было Тарновский.
Повернувшись спиной к дверному проему, за которым сидела дама, Саша состроила зверское лицо.
— Уходим, нет ничего, — повторила она, отчаянно гримасничая.
— Желтая пуговица на самом видном месте, — сообщила Саша о своей находке, когда они отошли от дома. — Ну опознавательный знак же. Зачем, правда, нашивать их так далеко от фронта… видать, господа офицеры сами себе пуговицу перешить не способны даже во имя спасения Отечества от большевистской проказы, или как там у них.
— А почему мы тогда ушли, не изъяли вещи и не арестовали старуху? — спросил Донченко.
Человеком он был хорошим, но опыта оперативной работы у него было еще меньше, чем у Саши.
— Потому что так у нас была бы одна связная, которая едва ли многое знает. И набор одежды с желтыми пуговицами. А теперь у нас есть опознавательный знак, по которому станем вязать офицерье в прифронтовой полосе пачками.
— Неплохо, — признал Тарновский. — Саша, напишешь ориентировку завтра?
— Завтра вы уже будете все делать без меня, — Саша приосанилась. — Я уезжаю на фронт.
— Нет, ну как тебе это удалось, — возмутился Тарновский. — Я, между прочим, тоже все время пишу рапорты о переводе.
— Ты здесь гораздо полезнее меня, — улыбнулась Саша. — Слишком ты хороший оперативник, на свою беду. А я вот надоела Бокию своей бестолковостью… А ты, — обратилась Саша к Донченко, — ты пишешь рапорты о переводе на фронт?
— Я не такой особенный, как вы двое, — ответил Донченко. — Работаю там, куда партия меня поставила. То есть я понимаю, все это очень героически, конечно — не отсиживаться в тылу, а рваться на передовую. Но сейчас никто не знает, где завтра пройдет линия фронта.
— Это верно, — сказал Тарновский и достал из кармана пижонской кожанки жестянку из-под зубного порошка. — Будете?
Саша отрицательно качнула головой. Кокаин она пробовала лишь однажды и потом неделю мучилась носовыми кровотечениями, а удовольствия не получила никакого.
— Стыдно, товарищ, — сказал Донченко Тарновскому.
— Не злись, — ответил Тарновский. — Мы — топливо революции, а топливу положено сгорать.
— Мы, — укоризненно ответил Донченко, — воплощаем то будущее, за которое сражаемся. Как бы тяжело ни было, мы должны
