Между двумя мирами (СИ) - "shellina"

—… сударь!… лексеевич! — а почему тут дверь, мы же с другой стороны были. Я что же перепутал направление и пополз не в ту сторону?

—… сударь. Слава Богу, — передо мной упал на колени Репнин, бросив взгляд в карету, он стиснул зубы, и снова повернулся ко мне. — Встать сможешь? Али понести тебя?

— Смогу, — его голос звучал как сквозь вату, но хотя бы слова больше не пропадали. Свой голос все еще продолжал звучать в черепушке набатом. Во рту противно от солоноватого привкуса крови. Репнин очень осторожно, словно ребенку помогал мне подниматься, предварительно ощупывая каждый сантиметр тела. Когда я принял вертикальное положение, меня сразу повело в сторону, а звон в ушах снова усилился. Репнин тут же перехватил меня за талию, притянув к себе, заставив закинуть руку ему на плечо. — Петька? — говорить много я пока не мог, поэтому вопросы задавал односложно, но Репнин меня уже понимал с полуслова.

— Жив, все к тебе рвался, насилу удержали. Вроде ничего с ним не произошло страшного, ушибов много, да с лошади соскочить успел, но повело и мордой о землю шмякнулся. Сейчас клык один верхний шатается. Не знаю выпадет али приживется еще. Фридрих тоже жив. Ногу он сломал. Бидлоо лубки наложил и велел лежать. А сам побежал тебя искать. Мы все побежали, когда Цезаря без седока увидели.

— Миних? — я понимаю, дурацкий вопрос. Я и сам уже догадался, что вывесевшаяся из кареты рука и то, что никто не спешит на помощь, означает только одно. Только одно, твою мать! Я знал это, но я хотел услышать.

— Государь, Петр Алексеевич, — Репнин вздохнул и крепче прижал к себе. — Ну, ты же сам все видел.

И тут меня прорвало. Я уткнулся в шею Репнина и всхлипнул, раз, другой… а потом уже не мог остановить злых слез, чувствуя, как тело сотрясается от рыданий, а Репнину становится неудобно меня держать. Он остановился и так и стоял, похлопывая меня по спине, позволяя бить себя кулаком в грудь. И сам только повторял как заведенный.

— Все наладится, государь, все обязательно наладится.

Странно, но, когда моя истерика пошла на убыль, мне стало легче на физическом уровне. Во всяком случае, я смог идти сам, лишь опираясь на Репнина, а не висеть на нем, позволяя себя тащить. Только вот ухо заболело. Так стрелять начало, что тут уж подумаешь, что лучше бы не слышал я на него ничего, чем так мучится.

Пока Бидлоо носился вокруг меня как курица над цыпленком, только что крыльями не хлопал, ну еще бы впервые по-настоящему больного императора увидел, как тут не переполошиться. Когда голова была плотно упакована в бинты, как в тюрбан, а в ухо вставлена корпия с какой-то вонючей мазью, я отмахнулся от Бидлоо, послав того за тростью. С ногами у меня было все нормально, но общая слабость, сохранялась, все-таки контузило меня порядочно, и чтобы ходить уверенно, я и потребовал трость. Так как количество раненных было довольно приличным, включая и императора, было решено остановиться прямо здесь на лесной дороге, послав курьера в Петербург за каретами. Трупы только убрали. Погибло трое гвардейцев, те, кто находил ближе всех к взрыву, кучер, и Миних. Самое странное, что пара лошадей, запряженных в карету, не пострадала. Они даже не слишком поняли, что произошло: на глазах у них были шоры, частично прикрывающие уши, чтобы не понесли в случае чего. Всех погибших пока уложили на наспех сколоченные носилки, чтобы тела не скрючило в той же карете, когда пойдет окоченение. Тела нападающих я велел не в коем случае не трогать и привезти в Петербург в целости и сохранности, сразу поместив в ледник. Еще мало кто знал, что тела могут о многом рассказать, да и я не слишком разбирался в этом, но у меня был опыт начала криминалистики, небольшой курс которой нам читали в университете, да уймы прочитанных детективов. Ничего вместе с Ушаковым и Радищевым начнем новую веху в расследованиях создавать. Правда, повод для этого… Я сжал кулаки. Они ответят мне за это, кем бы в итоге не оказались.

Первым я навестил Петьку, который сразу же затребовал себе такую же трость как у меня и рванул меня сопровождать. Мы с ним в этот момент были как братья — в одинаковых тюрбанах от бинтов.

Я подошел к Михайлову, который сидел на поваленном дереве, который и послужил причиной остановки, самой банальной, но работающей во все времена.

— Рассказывай, — мой голос все еще звучал глухо, частично из-за контузии, частично из-за пережитой истерики. Все видели мою опухшую рожу, но деликатно отводили глаза, показывая, что все нормально, никто ничего не видит. Правильно, мужчины же не плачут. Какой идиот это придумал?

— Дозорные сообщили, что какой-то малочисленный сброд по кустам шныряет. Я охрану перестроил… не думал, что такое может случиться, — он замолчал, я же смотрел в одну точку. Никто не думал, что такое может произойти. Я тоже не думал. Потому что знал, что бомбы позже изобрели? Идиот. Есть порох, есть картечь, есть болванки, которыми артиллеристы швыряются. То, что бомбы не использовались — не значит, что их так трудно было изготовить и применить. — Христофор Антонович успел выстрелить в гниду эту, и он не в карету забросил свою бомбу, как хотел, я упал вместе с ней, и она рванула почитай сразу. Ну и Христофора Антоновича сразу наглухо, и ребят тоже. Только вот на тебя, государь, Петр Алексеевич, эта засада была устроена. Только супостаты не знали, что на Цезаре ты ехать будешь, да и как выглядишь — не знали, потому что даже не бежали в твою сторону.

— С чего ты взял? — я нахмурился. Если засада была на меня, то возникали вопросы к исполнителям. Они что, совсем идиоты? Куда-то переться даже не выяснив, как выглядит объект?

— Он удивился слишком, Христофора Антоновича увидев, аж отпрянул от кареты и озираться начал, но потом все равно решил в кареты бомбу зашвырнуть, фитиль-то уже догорал, чтобы, значит, самому не взорваться. Так что точно не Миниха так страшно порешить хотели.

— Не знаю, Кузьма Алексеевич, может и на Миниха, перед какими-то подлыми событиями решили нашу армию обезглавить, — я покачал головой. — Думать надо, да Ушакова сюда тащить. А себя не кори, все ты правильно сделал. Только такого предугадать не мог. Сейчас можешь, так что в следующий раз будешь уже настороже, — у Михайлова лицо вытянулось, когда я о следующем разе сказал. Ничего, поживем-увидим, а сейчас нужно Фридриха навестить, ведь может это вообще его папашу учудил, чтобы окончательно от наследника избавиться.

Глава 6

— Кто-нибудь может мне внятно объяснить, почему не осталось в живых ни одного пленного? — прошипел я, чувствуя, как в правом ухе начинает звенеть. Скорее всего, у меня этот звон сохранится теперь на всю жизнь, когда я буду нервничать и вообще пребывать в сильном волнении. Я стоял, опираясь руками на стол, и буравил взглядом сидящих напротив меня Михайлова и Репнина. Они переглянулись и весьма синхронно вздохнули.

— Так получилось, государь, Петр Алексеевич, — развел руками Михайлов. — В горячке боя, да после взрыва у всех просто пелена кровавая на глаза упала, и если до этого кто-то еще пытался захватить татей тех живьем, то потом никто уже себя не сдерживал.

— Да вы издеваетесь, — я рухнул на свое походное кресло и потер виски. Что же получается, кроме трупов, с которых, конечно, можно собрать кое-какую информацию, мы ничего больше не имеем? — Они что-нибудь говорили? Кричали? На каком языке изъяснялись? Хоть что-нибудь известно про этих нападавших? — призванные на этот малый совет офицеры, а они все были офицерами, включая Петьку, переглянулись и неопределенно пожали плечами. — Ну, хорошо, они не молча напали?

— Нет, орали нехристи эти, перекричать друг друга все пытались, — за всех ответил один Трубецкой, который почти успел добраться до этого бомбиста, обеспечившего себе место в истории, посмертно, правда, но обеспечившего. Слава Богу, что почти успел, а не то, лежать бы ему рядом с Минихом.

— Почему нехристи? — я уцепился за брошенное вскользь слово. — Вроде бы вполне европейской наружности тати были, или я чего-то разглядеть не сумел? — я недоуменно смотрел теперь на Трубецкого, который лишь досадливо поморщился, тем самым давая понять, что «нехристь» было высказано в сердцах, и не несло полезной смысловой нагрузки. Тяжело вздохнув, я снова задал интересующий меня вопрос. — Так на каком языке они переговаривались?