Вадим Сухачевский - Доктор Ф. и другие
— Что ж, мой друг, задавайте ваши вопросы, — достаточно твердо сказал он.
2
Не следует подыматься.
Следует опускаться.
Тогда будет великое счастье.
Из китайской «Книги Перемен»
Я никак не мог найтись, с чего бы лучше начать. Минуту-другую Брюс терпеливо ждал, затем все же решил прийти мне на выручку.
— Быть может, мой друг, — спросил он, — вам небезынтересно было бы знать, когда и где возник этот Центр. Я, разумеется, имею в виду не его нынешнее наименование и местонахождение.
— Ну, пожалуй... — сказал я, хотя, по правде сказать, это интересовало меня отнюдь не в первую очередь. Однако последовавший ответ философа немедля изменил мое отношение к этому предмету.
— Знайте же, — с неким торжеством в голосе произнес Брюс, — что он существовал всегда! По крайней мере, за последние семь-восемь тысяч лет я вам ручаюсь!.. Да, да, на протяжении всех веков, пока вид homo sapiens существует в своей нынешней, общественной форме. Sic! [Именно так! (лат.)] Всегда! Всегда, и (добавлю) везде!
— Но... я слышал... — (Кажется, дядя говорил что-то такое.) — Я слышал, что Корней Корнеевич в этом Центре — со дня основания...
— Тсс! — философ приложил палец к губам. — Nomina sunt odiosa! [Не надо называть имен (лат.)] Я уже — и сами изволите видеть как! — поплатился за то, что излишне часто поминал всуе самые досточтимые имена. Обойдемся, так что, поелику возможно, без них... Что же касается названной вами небезызвестной особы, то ее причастность, разумеется, несомненна — однако к созданию лишь этого, конкретного заведения. Одного из неисчислимого множества других, подобных ему... Вижу, вы слегка обескуражены, мой друг? Дабы не оставлять неясности, осмелюсь у вас спросить: хорошо ли вы осведомлены об эзотерических знаниях человечества?
— Ну... в некоторых пределах... — промямлил я.
Очевидно, по моему выражению философ понял, что сии пределы еще уже, чем это отображалось у меня на лице.
— Что ж, понимаю, — вздохнул он. — М-да, наша школа в этом отношении... Однако, non scholae, sed vitae discimus [мы учимся не для школы, а для жизни (лат.)], а потому, если вы позволите, возьму на себя смелость несколько расширить в этой области ваш кругозор. Но прежде — все-таки еще один вопрос. Как вы полагаете, для чего существуют в мире тайны?
— Наверно, — после некоторых раздумий ответил я, — для того, чтобы мы их разгадывали...
— Вот! — воскликнул Брюс. — Именно такого ответа я и опасался! Все наш куцый гностицизм! Нет, нет, вы ничуть не виноваты — это наша порочная система воспитания! К сложному явлению мы спешим привязать, наподобие бирочки, некий его смысл — и тем самым вроде бы что-то для себя объясняем. В чем смысл тайны? Говорим: в познании. В чем смысл движения? Говорим: в достижении цели. В чем смысл власти? В чем смысл жизни? Ну, и так далее... Глупые ярлыки, уничтожающие суть! Ибо смысл движения — в самом движении. Достигнешь цели — и самое движение уничтожишь. А смысл жизни, конечно же — в самой жизни, ни в чем ином! Лишь остановив, уничтожив ее, можно к ней прицепить какой-то ярлык и самонадеянно назвать его смыслом. Но жизнь-то — она живая, а ярлык — мертвечина, надгробье, коли хотите. А смысл власти — сама власть. Цель, навроде блага для подвластных, привешивают к ней, когда надобно с теми же подвластными объясняться, то есть когда полновесной власти, в сущности, уже нет... И вот после этого экскурса снова спрашиваю вас: в чем же смысл тайны?
— В таком случае, очевидно, в самой тайне, — не очень понимая, к чему он клонит, ответил я.
— Вот! — возликовал философ. — Вот! Именно к этому ответу я вас и подводил! Настоящая тайна существует ради самой тайны. Разгадка есть ее уничтожение, гибель! Истинные умы всегда это понимали. Мелкие загадки были оставлены как игрушки для суетных умов — пускай себе распутывают. А подлинные, глубокие тайны запрятывались глубоко, сохранялись внутри храмов от прикосновения дурака. Оттого их и называли внутрихрамовыми или, по-иному, эзотерическими. И при каждом древнем храме существовало нечто наподобие... ну, скажем, своеобразной академии для посвященных, для избранных. Подлинные, великие тайны жили только там. Где еще, к примеру, могла быть написана великая «Книга Еноха», подвигнутого на это и просветленного, если верить преданию, самим повелителем всех тайн земных и небесных архангелом Уриилом? Надеюсь, вы заглядывали в этот неиссякаемый кладезь мудрости, мой юный друг?
— Признаться, как-то... — застыдился я своего дремучего невежества.
— В таком случае я лишь завидую вам, ибо у вас все впереди, — ободрил меня философ. — Это, однако, так, отступление. Вернемся к нашему разговору. Так вот, чем в большей затхлости пребывала человеческая мысль в миру, тем более дерзновенной она становилась в этих...
— Центрах... — подсказал я.
— Ага, вижу, вы начинаете понимать! — обрадовался он. — В них — само будущее рода людского, ибо оно, это будущее, не могло бы реализоваться, если бы кто-то не смог в него заглянуть. Приведу пример: что бы осталось от нас всех, если бы мудрец Ной не обладал способностью к заглядке в будущее, не сумел бы предугадать известное вам бедствие и предпринять также известные меры?.. — Увы, — тяжко вздохнул после паузы философ, — со временем человечество мельчало, мельчали, посему, и тайны, его занимавшие; так полновесный золотой дукат разменивают на нищенские медяки. Какие-то зернышки еще оставались у тамплиеров, что-то кое-как сберегли алхимики. Масонам — тем уж вовсе остались крохи. Все стало вырождаться в мирскую суету, в заурядное фокусничество. Тут и мирская наука поспешала — не ведая, так сказать, о корешках, урывала себе какие-то вершки. Но что-то, что-то, хвала Господу, все-таки удается еще сохранить! Благо, есть еще на земле места, где не одним только сиюминутным знаниям отдается должное! И, несмотря на всю мизерабельность своего нынешнего положения, я, клянусь, при всех посланных мне испытаниях, благодарен судьбе за то, что она направила меня, недостойного, именно сюда!.. — Философ замолк, переводя дух, глаза его горели каким-то нутряным заревом.
Я обвел взором неприглядный, захламленный чердак и с сомнением спросил:
— То есть, вы хотите сказать, что именно здесь хранилище неких непостижимых тайн, без которых немыслимо существование?..
Брюс подтвердил:
— Вы зрите в самый что ни есть корень! Именно так: решительно, немыслимо!
— И под этой крышей творится нечто...
Философ, однако, перебил меня:
— Минутку, мой друг! Я хотел сказать: все именно так — но, как говорится, cum grano salis [Буквально «с крупицей соли» — с оговоркой (лат.)], с одной лишь горьковатой grano salis! Многое утрачено с веками. Увы, ржа времени губительна и беспощадна! Суетные веяния пробрались и в сие место. Да еще прибавьте сюда печальную историю нашего отечества на протяжении последнего столетия, — многое ли тут, скажите, могло сохраниться? С печалью вынужден констатировать: почти все, чем нынче Центр занимается — досужие фокусы и более ничего! Какие-то полеты небритых личностей (быть может, вы нечто подобное наблюдали?), какие-то шаровые молнии и прочая балаганная мишура! Право же, порой совестно наблюдать! О, если бы я не знал, что есть еще нечто, никакие кандалы, видит Бог, не удержали бы меня здесь! — На миг его согбенная спина распрямилась. — Неужто вы думаете, что ради каких-то ярмарочных фокусов, детских забав философ Иван Брюс стал бы прозябать на этом недостойном чердаке, живя одной лишь крохотной надеждой, что когда-нибудь ему простятся его прегрешения молодости?!
— Однако вы сейчас говорили — есть еще нечто, — напомнил я ему.
— Именно! Именно так! — подхватил он. — Рад, что вы столь внимательны!.. И до той поры, пока это нечто не обратилось совсем в сущее ничто, я счастлив жить надеждой, что когда-нибудь стану и сам к этому прикосновенен! Собственно, из всего того, чем нынче занимается этот Центр, истинных тайн, полноправно заслуживающих столь громкого наименования, всего лишь не более как две, — но какие, Боже, какие! Вы, осмелюсь сказать, даже не представляете себе, сколь возвышенным должен быть разум, который дерзнет прикоснуться к ним!
Видимо, при этих его словах на моем лице слишком отчетливо выразилось сомнение, ибо философ спросил:
— Вы, я догадываюсь, задаетесь вопросом — кто сей величественный ум, способный посягнуть?..
— Да, — пришлось признаться, — я здесь уже не первый день, и как-то, простите, во всем окружении Корней Корнеича не обнаружил пока что никого, кто мог бы хоть в малой мере, так сказать, соответствовать...
Брюс укоризненно покачал головой:
— Ах, молодой человек, молодой человек! Вы кажетесь мне достаточно проницательным, поэтому заклинаю вас — остерегайтесь поверхностных оценок! Привычный ход рассуждений неминуемо вас подведет. Вы судите по вершине айсберга, — в основном только ее-то вы и имели удовольствие лицезреть, — оттого впали в обычнейшее заблуждение. Вероятно, вы исходите из того, что мудрость — великая награда, и маршальский мундир — для нее самое достойное одеяние. В действительности все обстоит прямо наоборот. Истинная мудрость — это тягчайшее испытание, и рубище — ее покрывало! — Философ было снова опасливо огляделся по сторонам, но решимость пересилила. — Кто такой, в сущности, наш Корней Корнеевич? — сказал он. — Администратор, не более. А «мудрый администратор» — это такая же нелепица, такой же оксюморон, как, например, «кошерный боров» или как «милосердный палач». Без администраторов (как, впрочем, и без палачей) тоже, конечно, не обойтись, но те, кто наделен истинной мудростью, не рвутся к чинам и к злату, они принимают правила игры такими, какими эти правила заданы. Когда вы, даст Бог, попадете в Центр — о, с какими подлинными титанами разума сведет вас тогда судьба! Злато им ни к чему, они знают себе истинную цену. И сильные мира сего знают, что не обойдутся без этих, пребывающих в безвестности... Ну да я несколько отвлекся. О чем бишь мы?
