Доната Митайте - Томас Венцлова
Стихи отца Томас знал с малых лет. Иногда Антанас читал их жене и сыну, спрашивал, нравятся ли она. В молодости сын увидел и недостатки этих стихов, но при отце критиковал их редко, боясь обидеть. Отец рано приобщил Томаса к своим трудам, просил найти в поэзии примеры для очередной статьи или переписать не особенно важное письмо. Позже Томасу довелось даже набросать эскиз рецензии об одной неудачной драме. Кстати, хотя сам Антанас Венцлова в 1932 году в Каунасе писал свою дипломную работу «Символизм в литовской лирике» с марксистских позиций, в списке литературы там доминируют работы русских формалистов. Он любил строгую поэтическую форму – и когда писал сам, и когда анализировал чужие сочинения. Тут позиции отца и сына совпадают.
Понемногу между ними складывались и отношения двух писателей. Здесь очень важна запись, сделанная Антанасом Венцловой в дневнике 4 апреля 1956 года: «Томик прочел маме, по ее словам, просто великолепные стихи. Он готовит себя в ученые, да не выйдет ли из него поэт? Из того, что я слышал (он очень стесняется читать), кажется, что у мальчика яркий и даже крупный талант»[158]. Мать вспоминает, что, впервые прочитав стихи и дневник сына, отец обнял его и сказал: «Отец никогда не завидует сыну, ты на целую голову выше меня как поэт. Но если ты будешь писать такие стихи, я тебе ничем не смогу помочь». Отец очень боялся, что Томас наживет себе неприятности. «Да не нужно мне ничего, правда, не нужно», – Томас не принимал помощи, а тем паче – покровительства, к которому Антанас Венцлова и так, кажется, не был склонен.[159]
Кстати, привычку вести дневник, видимо, сын тоже перенял у отца. Свой дневник, в котором было зафиксировано множество «неблагонадежных» по тому времени вещей, Томас прятал среди отцовских книг, понимая, что без санкции Москвы кагэбэшники не осмелятся обыскивать квартиру Антанаса Венцловы. «Если бы отец его нашел и прочел, он меня бы тоже по головке не погладил[160]».
Приблизительно с того времени, как Томас поступил в университет, идеологические пути отца и сына разошлись, осложнив и личные отношения, и вообще жизнь. В 1954—1959 годах Антанас Венцлова был председателем правления Союза писателей Литвы. Занимая эту должность, человек в большей или меньшей степени становится функционером, обязанным действовать в соответствии с курсом, начертанным «партией и правительством». Творчество сына с этим курсом явно не согласовывалось, и Антанасу Венцлове пришлось пережить немало горьких дней, особенно когда его принуждали публично осудить произведения сына. Первую публикацию стихов Томаса, подписывавшегося тогда «Андрюс Рачкаускас», готовили для XI выпуска альманаха «Юные». Едва появились корректуры этого издания, Томас записывает в дневнике: «Стихи в „Юных“ отец хвалил, и даже очень»[161]. Но в записи от того же дня говорится, правда абстрактно, о тучах, скопившихся над альманахом: «За декадентство и аполитичность альманах грозятся высечь – может, он еще развалится»[162]. В конце января 1959 года должен состояться съезд писателей Литовской ССР, и Антанас Венцлова, председатель правления союза, готовит доклад, черновик которого, как было принято, читают члены президиума и дают «ценные указания». Они требуют, чтобы Венцлова не только сказал что-либо обтекаемо-критическое о молодежной поэзии, но и «конкретно указал» отрицательные примеры, иными словами, кого-нибудь «высек». И председатель указывает: «В творчестве молодых поэтов – полистаем, к примеру, XI книжку альманаха „Юные“ – бросается в глаза аполитичность, склонность к эстетизму, к какому-то надушенному безлюдному пейзажу без признаков новой жизни. Крупные недостатки идейного характера прослеживаются и в подготовленном студентами Вильнюсского университета альманахе „Творчество“»[163]. И в том и в другом издании были заметные публикации сына, и Антанас Венцлова, бесспорно, сознавал, что осуждает он не только других начинающих авторов, но также (или прежде всего) именно произведения Томаса. Может быть, он сознавал и то, что атаки на сына нередко направлены против него самого, «слишком» утвердившегося на советском литературном Олимпе. Сына он в таких случаях не упрекал, но тишина в доме показывала, что отец нервничает и ищет выхода. Сердясь, что сын поддается «дурным влияниям», Антанас Венцлова в глубине души понимал его: «А может, он напоминает мне мою юность? Я ведь тоже был изрядный сорвиголова, ни с кем не считался и чаще всего противостоял всему на свете».[164]
Отец и сын по-разному откликались на многие важные события того времени, но оба выражали свой отклик в стихах. Например, в 1949 году Антанас Венцлова написал публицистическое, соответствующее официальным требованиям того времени, стихотворение «После Будапештского суда», в котором говорится о процессе Ласло Райка: «Нанятый Белградом-Вашингтоном / Сидит здесь шпион, палач, бандит, <…> Человечество, взгляни в лицо Ласло Райка – / Это он нацелился ножом в твою грудь»[165]. Райк – старый коммунист, сидевший до войны в тюрьме, прошедший в 1936 году гражданскую войну в Испании, в послевоенное время ставший министром внутренних дел. В 1949-м ему сфабриковали дело, состоялся показательный процесс, о котором и говорится в этих стихах. Венгерская революция 1956 года началась именно с перезахоронения останков Райка, во время которого на улицы Будапешта вышло около полумиллиона человек. О подавлении этой революции свидетельствуют трагические «Стихи 1956 года» Томаса Венцловы. Значительно позже, в 1987-м, он написал «Инструкцию», которую венгерский литературовед и переводчик с литовского Эндре Бойтар считает лучшим стихотворением о венгерской революции[166]. Это одновременно и инструкция, как возложить гвоздику к памятнику Юзефа Бема в Будапеште, у которого тридцать лет назад началось венгерское восстание, и размышления об этом восстании, своей судьбе, о смелости и страхе, а еще о том, что ожидание, к которому приучают «равнины, степи, мгла» этого края, исполнено надежды.
Надежду питает аллюзия к стихотворению Циприана Норвида «Траурная рапсодия памяти Бема». Вот как звучит последняя часть этой рапсодии: «И поплетемся вдаль с песнею похоронной, / Урнами в двери стуча, посвистывая, как непогода, / Так что рассыпятся в прах стены Иерихона, / И спадет пелена с глаз и сердец народа. <…> Дальше-дальше».[167]
В 1958 году, когда Пастернаку присудили Нобелевскую премию, Томас Венцлова с друзьями написали русскому поэту поздравительное письмо. Антанас Венцлова, напротив, говорил на III съезде Союза писателей о «контрреволюционном и слабом в художественном отношении романе Пастернака», а присужденную поэту премию называл «провокацией поджигателей холодной войны»[168]. Значительно позже Томас Венцлова напишет: «Пастернака мой отец осуждал, это правда, но мы уже тогда были на совершенно разных позициях, и ничего иного я от него ожидать не мог. Отец был коммунистом и левым старого покроя (тем больше я обрадовался, когда он через несколько лет отказался осудить Синявского и Даниэля по просьбе „Известий“)».[169]
Наверняка в семье случались и весьма пылкие дискуссии по общественным, политическим и другим вопросам, но в общем и Антанас, и Томас справлялись с ситуацией, понимая, что узы, которые их связывают, куда важнее, чем идейные или другие размолвки. Это доказывают и письма, сохранившиеся в архиве Антанаса Венцловы. В мае 1964 года Томас пишет отцу: «Часто думаю о Тебе (кстати, заново перечитал „Серебро севера“ <…> и получил удовольствие). Мне очень жалко, что я так часто Тебя задевал, говорил разные глупости, не ценил множество прекрасных вещей и не чувствовал, что всякие, настоящие и надуманные расхождения во мнениях ничего не значат в сравнении с человеческими отношениями и доброжелательностью. Я всегда получал ее от Тебя больше, чем Ты от меня, и сейчас я постоянно думаю о том, что больше так нельзя»[170]. В июле 1970 отец пишет сыну: «Мне очень жалко, что из-за болезненной нервности я поступил нетактично и оскорбил Тебя. Прости меня. Я любил Тебя маленького, любил, когда лишился Тебя во время войны, люблю и сейчас».[171]
Со временем отношения отца и сына становятся все более партнерскими. В 1967 году Антанас Венцлова отдыхает и работает в Паланге. Оттуда он пишет сыну письмо, в котором анализирует его публикации в прессе, напоминая ему, что «до сих пор в нашем мире все еще существуют два мира» (иначе говоря, ужасный капиталистический и хороший социалистический). Отец сомневается в выбранных сыном авторитетах («Нельзя забывать о литературных творцах давнего и недавнего прошлого и настоящего, которые ценнее и Мандельштама, и Цветаевой, и даже Пруста»), но одновременно ему важно мнение Томаса: «Хочу с Тобой посоветоваться насчет моей рукописи. Писать ли дальше? Будет ли это кому-нибудь интересно и нужно? Эти вопросы грызут меня все болезненнее»[172]. Желание узнать мнение сына, посоветоваться с ним становится лейтмотивом писем и, без сомнения, бесед.
