Морье Дю - Стеклодувы
Матушка указала пером на строчку в открытой бухгалтерской книге.
– Вполне возможно, – сказала она. – Однако мы с твоим отцом не имеем сомнительного удовольствия состоять в настоящее время с ним в деловых отношениях. Что же касается самого графа де ла Шартр, то о нем мне известно только одно: его замок в Маликорне славится всяческими сумасбродствами и интригами, о нем говорят, что он разорился сам и разорил всех торговцев в округе – никто из них не может получить ни одного су своих денег.
– Все это неправда, – отвечал мой брат, пренебрежительно пожимая плечами. – Я удивляюсь, как вы можете слушать такие злобные сплетни.
– Я не могу считать сплетнями, когда честные торговцы, с которыми хорошо знаком твой отец, вынуждены обращаться за помощью или голодать, отвечала моя мать, – только потому, что твой аристократический друг строит в своем имении театр.
– Поощрять искусство необходимо, – возражал Робер.
– Еще более необходимо платить долги, – отвечала матушка. – Какова стоимость партии хрусталя, отправленного этому полку?
Брат колебался.
– Я точно не знаю, – начал он.
Матушка настаивала на ответе.
– Около полутора тысяч ливров, – признался, наконец, он.
Не хотела бы я в этот момент оказаться на месте брата. Синие глаза матушки подернулись ледком, словно северные озера.
– В таком случае я сама напишу графу де ла Шартр, – заявила она, – и если не получу от него удовлетворительного ответа, то обращусь непосредственно к его высочеству, брату короля. Я не сомневаюсь в том, что либо тот, либо другой будут настолько любезны, что ответят мне и заплатят долг.
– Можете не трудиться, – сказал брат. – Короче говоря, деньги уже истрачены.
Тут начались настоящие неприятности. Я дрожала за брата… Как он ухитрился истратить полторы тысячи ливров?
Матушка отсавалась спокойной. Она оглядела скромную меблировку господского дома, обставленного еще моими родителями.
– Насколько я могу судить, – заметила она, – ни здесь, ни в других помещениях на территории мастерской не заметно следов крупных затрат.
– Вы совершенно правы, – ответил брат. – Деньги были истрачены не здесь, не в Шен-Бидо.
– Где же тогда?
– Я отказываюсь отвечать.
Матушка закрыла гроссбух, встала и направилась к двери.
– В течение трех недель ты дашь мне полный отчет за каждый су, сказала она. – Если к этому времени я не получу удовлетворительного ответа, я скажу твоему отцу, что мы закрываем завод в Шен-Бидо по причине совершенного там мошенничества и добьюсь того, что твое имя будет вычеркнуто из списка мастеров-стеклодувов в пределах всей нашей корпорации.
Она вышла из комнаты. Брат принужденно рассмеялся и, усевшись в кресло, из которого она только что встала, развалился в нем и положил ноги на стол.
– Она никогда не осмелится это сделать, – сказал он. – Это означало бы, что мне конец.
– Напрасно ты так уверен, – предупредила я его. – Деньги надо найти, это несомненно. Каким образом ты их истратил?
Он покачал головой.
– Я тебе не скажу, – заявил он. Несмотря на серьезность момента, на губах у него появилась улыбка. – Денег нет, они истрачены, и их уже не вернуть, а все остальное уже не важно.
Истина обнаружилась довольно необычным образом. Примерно неделю спустя к нам в Ла Пьер приехали из Брюлонери тетушка Демере с мужем и, как обычно, после того, как обсудили новости и сплетни из Парижа, Вандома и других крупных городов, разговор зашел о местных делах.
– Я слышала, что весь Шартр бурлит по поводу маскарада, который устраивали там на днях. На нем были все тамошние красотки, с мужьями или без них.
При упоминании о Шартре я навострила уши и посмотрела на Робера, который тоже сидел за столом.
– Правда? – спросил отец. – Мы ничего об этом не слышали. Но ведь мы в нашей глуши так далеки от легкомысленных затей.
Тетушка, которая была принципиальной противницей всякого веселья, состроила презрительную мину.
– В Шартре только об этом и говорили, когда мы были там две недели тому назад, – продолжала она. – Оказывается, офицеры драгунского полка его высочества и молодые кутилы из корпуса аркебузьеров вроде как побились об заклад: кто из них лучше повеселит местных дам, которые съедутся со всей округи.
– А шартрские дамы, как известно, весьма непрочь повеселиться и очень любят тех, кто предоставляет им такую возможность, – сказал дядюшка Демере, подмигнув моему отцу.
Отец насмешливо поклонился, как бы принимая шутку.
– Говорят, празднество продолжалось чуть ли не до самого рассвета, продолжала тетушка. – Пили, танцевали, гонялись друг за другом вокруг собора самым бессовестным образом. Я слышала, что аркебузьеры истратили целое состояние на это свое развлечение.
– Я нисколько не удивляюсь, – заметил отец. – Поскольку эти господа берут пример с придворных нового двора в Версале, этого следовало ожидать. Будем надеяться, что они могут позволить себе такую роскошь.
Робер неотрывно глядел в потолок, делая вид, что погружен в размышления или что заметил какое-то пятно на штукатурке.
– А что драгуны его величества? – спросила матушка. – Какова была их роль во всем этом деле?
– Мы слышали, что они проиграли пари, – ответил дядя. – Обед, который они дали, не шел ни в какое сравнение с маскарадом. Во всяком случае, драгуны теперь расквартированы в каком-то другом месте, а аркебузьеры, у которых короткий срок службы, вероятно, почивают на лаврах.
Надо отдать должное матушке – ни одно слово об этой эскападе не коснулось ушей отца, но она сразу же уехала с Робером в Шен-Бидо, оставив на меня все хозяйство в Ла Пьере, несмотря на то, что я была еще так молода, и оставалась там, пока Робер не возместил своим трудом убытки, изготовив собственноручно точно такую же партию хрусталя, какая была отправлена драгунам его высочества.
Была весна тысяча семьсот семьдесят седьмого года. Долгосрочная аренда шато и стекловарни в Ла Пьере, которые были нашим домом в течение такого долгого времени, оканчивалась. У сына мадам ле Гра де Люар, к которому перешло по наследству имение, были другие планы, и мы с тяжелым сердцем простились с красивым домом, в котором родились и я, и Эдме, и где выросли три наших брата, ставшие теперь взрослыми юношами.
Мы с Эдме и, конечно же, Пьер и Мишель считали Гра де Люара захватчиком, посягающим на наши права, – неужели только потому, что он сеньор и владелец Ла Пьера, он считает себя вправе отдать имение другому арендатору или приезжать туда, чтобы жить там несколько месяцев в году? Что касается самой стекловарни, которую мой отец из скромной домашней мастерской превратил в один из самых значительных "домов" во всей стране, то она должна была перейти к другому мастеру, и, скорее всего, снова захиреет в чужих неумелых руках.
Наши родители смотрели на вещи философски, более спокойно, чем мы. Мастер-стеклодув должен быть готов к тому, что ему придется сняться с насиженного места и искать новое. В старину стеклодувы всегда были "бродягами", они перебирались из одного леса в другой, нигде не задерживаясь подолгу, не больше, чем на несколько лет. Мы должны почитать себя счастливыми, ибо выросли в Ла Пьере, провели там все свое детство. К счастью, срок аренды Шен-Бидо, так же, как и Брюлонери, истекал не скоро оставалось еще несколько лет, – так что семья могла выбирать, на чем остановиться.
Отец, мать и мы с Эдме перебрались в Шен-Бидо, а мальчики – Робер и Пьер – отправились в Брюлонери. Мишель, которому к тому времени исполнился двадцать один год, решил на время совсем уйти из семьи, чтобы набраться опыта, и работал в Берри, что возле Буржа. Все три моих брата, для того, чтобы их можно было отличать друг от друга в деловых кругах, сделали к своей фамилии добавление: Робер стал называться Бюссон л'Эне, Пьер – Бюссон дю Шарм, а Мишель – Бюссон Шалуар. Шарм и Шалуар – это крохотные фермы, принадлежавшие моим родителям, – они получили их на основании брачного контракта, когда поженились.
Матушке эти добавления показались ненужными и нелепыми.
– Ваш отец и его брат, – говорила она мне, – никогда не думали о том, что нужно отличаться друг от друга. Они были "братья Бюссоны" и довольствовались этим. Впрочем, если Роберу угодно называть себя Бюссон л'Эне, может быть, это поможет ему осознать лежащую на нем ответственность и остепениться, наконец. Если он не может выбрать себе жену, которая бы его сдерживала, мне придется сделать это самой.
Я думала, что она шутит, ведь Роберу было уже двадцать семь лет, и он был вполне способен выбрать жену самостоятельно. Поначалу я не поняла и того, что ее участившиеся поездки в Париж вместе с отцом и стремление познакомиться с семьями купцов, с которыми у отца были дела, связаны с решением женить Робера.
Только после того, как они все трое стали ездить вместе, останавливаясь в Шеваль Руж якобы для того, чтобы обсудить дела, касающиеся двух стекловарен, и матушка, возвращаясь домой, стала как бы случайно упоминать имя мсье Фиата, зажиточного торговца, у которого была единственная дочь, только тогда я поняла истинную причину этих визитов.
