Геннадий Марченко - Выживший. Чистилище
– Может, их по этапу сразу отправили? – с надеждой предположил Коля Ремезов.
Коля на воле был путейцем, всегда числился в передовиках, собирался вступать в комсомол, но тут чёрт попутал – стырил какой-то важный болт, который должен был заменить грузило для удочки. Теперь ему грозило от пяти до восьми лет лагерей.
– По этапу? Хм, может, и по этапу…
Как бы то ни было, дошла очередь и до меня. Завернули руки, зафиксировав запястья наручниками, и привели в помещение без окон, где за столом восседали трое, а отдельно в уголке – моложавый сотрудник НКВД в очках с пером и бумагой. Похоже, секретарь.
«Тройка», – всплыло в памяти знакомое слово, и по спине протянуло холодком.
Конвоир велел остановиться метрах в трёх от стола. Три пары глаз равнодушно прошлись по мне, и я понял, что дело попахивает керосином. В центре восседал непримечательный сотрудник органов в петлицах с четырьмя ромбами и звёздочкой над ними. Кажется, большая шишка. По правую руку от него – мужчина лет пятидесяти, в гражданском, вытиравший несвежим платком потную залысину. По левую – тоже в гражданском, с бородкой и в круглых очках, придававших ему сходство с Троцким, чьё имя сейчас склонялось исключительно с негативным оттенком.
Перед энкавэдэшником лежала раскрытая папка. Что там было написано на листах, отсюда не разобрать, но вроде был убористый почерк Шляхмана. Скорее всего, так и есть, зачем-то же меня сюда притащили.
– Сорокин Ефим Николаевич? – ровным голосом поинтересовался сидевший в центре.
– Я.
– Гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства и организации на территории СССР террористической деятельности…
– Что за бред? Вы вообще читали мои показания?
– О том, что вы якобы прибыли из будущего? – вступил сидевший слева за столом. – То есть таким образом вы надеялись на смягчение приговора? На то, что вас отправят на психиатрическую экспертизу и дальнейшее лечение? В таком случае, гражданин Сорокин, вы сильно заблуждались.
– По-моему, это вы сейчас заблуждаетесь, – пробормотал я.
– Товарищ Реденс, продолжайте, – попросил лысоватый.
Вот он какой, этот Реденс, оказывается.
Он прокашлялся.
– Спасибо, товарищ Волков… Итак, гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства…
– Какого именно, может, поясните всё-таки? – не выдержал я. – А то самому жуть как интересно.
Чувствительный тычок прикладом в спину заставил меня податься вперёд, но рука конвоира тут же вернула моё тело на место.
– Ваше ёрничанье вас не спасёт, – устало произнёс обладатель бородки клинышком, сняв очки и массируя покрасневшие глаза. – Скажите спасибо, что мы ещё вам озвучиваем приговор. А то могли бы и без суда, как говорится.
Без суда? Что этот очкарик имел в виду? Я видел, как шевелятся губы майора, опустившего глаза в приговор, и чувствовал, как по спине стекает липкая струйка пота.
– …приговаривается к высшей мере социальной защиты – расстрелу. Приговор обжалованию не подлежит.
Читавший захлопнул папку, и всё поплыло перед моими глазами. Захотелось проснуться и посмеяться над таким реалистичным кошмаром. Но, к сожалению, я прекрасно понимал, что это был не сон, а самая что ни на есть настоящая реальность. Реальность, в которой мне предстояло расстаться с жизнью.
– Пошёл!
Снова толчок в спину, и вот уже два конвоира куда-то ведут меня по коридорам. Спускаемся на несколько лестничных пролётов. Один из охранников открывает металлическую дверь. Впереди – слабоосвещённый продол, справа – вход в помещение. Оттуда появляется немолодой мужчина в форме НКВД, перепоясанной ремнями, с густыми, вислыми усами и в таких же очках в круглой оправе, как у одного из членов тройки.
– Ещё один? – чуть уставшим голосом спрашивает он, как бы констатируя данный факт.
– Так точно, товарищ капитан госбезопасности, – ответил конвоир, протягивая ему документ.
Пока тот читает, до меня доносится вполне различимый запах спирта.
– Ясно, восьмой, значит, сегодня… Не дали чай допить. Ладно, бери колотушку, идём.
Ага, я буквально носом чувствую, какой он там чай пьёт. И на хрена им колотушка, если у этого, в очках, имеется револьвер? Может, оглушить сначала хотят?
Меня опять толкают в спину, а я думаю, что глупо погибаю. Ладно в Чечне, там хоть всё было понятно, а тут… Свои же, суки, кончать собираются! Вижу впереди на полу бурые пятна. Вот она, бутырская Голгофа! Неужто здесь так глупо закончится мой жизненный путь?! И руки скованы, а ногами много против троих вооружённых, подготовленных бойцов не наработаешь. Эх, хотя бы погляжу смерти в лицо!
Останавливаюсь, поворачиваюсь к троице палачей лицом.
– Так стреляй, – говорю очкастому. – Хочу перед смертью посмотреть на твою рожу.
Тот будто очнулся от состояния какой-то задумчивости, с интересом посмотрел на меня, поглаживая пальцами потёртую кожу кобуры. Конвоиры, не зная, что предпринять, вопросительно посмотрели на главного в этом коридоре.
– Забавно. Что ж, так даже интереснее.
Он извлёк из кобуры револьвер, покрутил барабан и вскинул руку на уровне моего лба. Я непроизвольно зажмурился, вспомнив в этот момент почему-то не своё детство, не сына и уж тем более не бывшую, а Бармалея. Интересно, если существует реинкарнация, я могу возродиться в следующей жизни пауком?
– Стойте! Пётр Иванович! Товарищ Магго, остановитесь!
Медленно открываю глаза и вижу, как по коридору летит запыхавшийся комендант Бутырской тюрьмы.
– Фух, успел, – со свистом дышит Попов, вытирая рукавом вспотевший лоб.
– Что такое? – с досадой спрашивает палач, опуская ствол.
– Звонок… От Фриновского. Приказ отправить дело Сорокина на доследование.
– Твою мать! – вполголоса выругался Магго. – Что ещё за новости?
– Это не ко мне, мне приказали – я выполнил. Хорошо, что успел.
Да уж, хорошо. Мелко закололо кончики пальцев – к онемевшим конечностям стала возвращаться чувствительность. Было такое ощущение, будто меня вытащили из моей шкуры и потом снова в неё засунули. Больно, но приятно. Значит, ещё поживем.
Глава 4
Живой! – Кржижановский и Куницын чуть ли не одновременно обняли меня, а ещё несколько человек крепко пожали руку, словно поздравляя с возвращением с того света.
По существу, так оно и было, я находился всего в одном мгновении от ухода из мира живых. Мгновении, которого было достаточно, чтобы спустить курок направленного в голову револьвера.
– Мы думали, вас, как и многих, повели на расстрел, – сказал комбриг. – Даже попрощаться не успели, так быстро вас увели. Ну, рассказывайте, какой срок дали?
– Так ведь на расстрел и повели, – подтвердил я. – Тот самый Магго, которого вы поминали, Павел Иванович, уже курок взвёл. В последний момент Попов прибежал с криком, что Фриновский велел отправить дело на доследование.
– Видно, есть у вас заступник кто-то там, наверху, – покачал головой Коган. – Но надолго ли хватит этого заступничества…
На несколько минут воцарилось гнетущее молчание. Каждый думал о своём. Может, кто-то даже завидовал, допуская, что вот его как раз и кончат в подвале Пугачёвской башни и по его душу никакая шишка звонить не будет.
– Так что же, получается, вами заинтересовался сам Фриновский? – наконец нарушил молчание артиллерист.
– Второй раз, – напомнил я. – Сначала морду бил, а теперь из-под пули вытащил.
– Возможно, он также просто исполнил чей-то приказ, – предположил Коган.
– Над Фриновским, если я не ошибаюсь, стоит Ежов, а над Ежовым… В общем, вы и так знаете, – констатировал комбриг.
– А может, и правда в деле нашли какие-то недоработки? Уточнят – и снова под суд, и, возможно, с тем же исходом, – добавил «оптимизма» прислушивавшийся к нашему разговору Станкевич.
– Типун вам на язык, – отмахнулся Коган. – Лично я предпочитаю верить в справедливый исход. Уверен, Ефим Николаевич, что ваше дело на расстрельный приговор никак не тянет.
В этот момент распахнулось окошко в двери, в котором показалось тщательно выбритое лицо конвоира:
– Всем встать!
Затем провернулся ключ в замке, и вошли двое.
– Куприянов!
Лицо нашего сокамерника тут же посерело, но он, покачнувшись, всё же нашёл в себе силы сделать шаг вперёд.
– Руки за спину, на выход.
Несчастный Куприянов обвёл взглядом камеру, словно пытаясь запомнить наши лица, и, обречённо опустив голову, двинулся к выходу. Уже в дверном проёме он обернулся и, прежде чем ему рукояткой револьвера промеж лопаток придали ускорение, крикнул:
– Прощайте, братцы!
Дверь захлопнулась, вновь провернулся ключ, и камера опять погрузилась в гнетущее безмолвие.
– Сидим тут, ждём, пока нас по одному не отправят на бойню!
Огромный, под метр девяносто, широкоплечий капитан Кравченко, на которого с опаской поглядывали даже уголовники, в сердцах двинул кулаком по стойке шконки, так что та покачнулась, а за ней и соседние. Кравченко в камере находился почти неделю. По национальности украинец, он служил на западной границе, полгода назад его перевели в Москву. Не успел семью в столицу перевезти и обжиться, как последовал арест. По мнению капитана, он стал жертвой чьего-то навета. Ему инкриминировали связь с польской разведкой. То есть ситуация близкая к моей, здесь тоже попахивало шпионажем.
