Лев Прозоров - Перуну слава! Коловрат против звезды
Киевская правительница встала на своих уже опустившихся наземь носилках, глядя поверх голов.
Многоголосое «Знаем!» было ответом – причем иные голоса раздались и из толпы вокруг князя. Видать, не все почитатели распятого бога были рады забранным в железо гостям.
– Верите ли, что княгиня киевская не потерпит напрасной обиды христианам?
Тут ответ был не столь громок и единодушен – но и возражать князю в полный голос никто не взялся.
Стена кольчужников вдруг зашевелилась и раздалась в стороны, пропустив вперед своих щитов человека в чудной одежде – долгополой, будто женское платье, черной, как безлунная ночь. Медно поблескивал крест на груди. Костистая бледная длань – в погребе он жил, что ли? Такой бесцветной кожи Мечеслав Дружина не видел даже у мещеряков и муромы, хоронящихся в лесах еще глубже городцов лесных воинов вятичской земли – откинула на спину черный острый куколь, открыв взглядам столь же бледное острое лицо, черную с проседью бороду, плотно сомкнутый узкогубый рот, внимательные темные глаза, от пристального взгляда которых становилось не по себе. Посреди остриженных под горшок волос, на самой маковке, светлела лысина.
– Мы приветствуем, – низким, сильным голосом, с нездешним выговором, но не ломая слов, произнес чернобородый чужак, – королеву ругов Елену[14]. Я, недостойный, епископ Адальберт, назначенный в окормители королевству ругов, прибыл к твоей королевской милости по твоей просьбе и уговору, заключенному с христианнейшим кайзером Оттоном и матерью апостольской церковью.
Нет, всё же не такой уж ясной была речь чужака. Мечеслав чуть не четверть слов не мог разобрать. Хотя про Оттона он уже слышал, да и имя чужеземца тоже оказалось знакомым.
– Рады видеть твою милость в здравии, – продолжал Адальберт. – Ибо ушей наших достигли в эту ночь тревожные вести – будто сын твой, король Свантеслав, коего я здесь вижу, презрев ради одержимости идолами сыновний долг и почтение, заточил тебя и захватил власть в городе, готовя немилосердную кару христианам.
Святослав нахмурился, толпа за его спиною недобро заворчала.
– Как видишь, это ложь, – княгиня смотрела поверх лысой макушки чужеземца и говорила с явной неохотой – будто ей было бы приятнее, окажись ночные слухи правдой.
– Хвала сладчайшему Иисусу и Матери его! – Адальберт поднял над головою стиснутые ладони. – Вдвойне отрадно это слышать, ибо, едва ступив на землю города твоей королевской милости, я, недостойный, и мои добрые спутники подверглись хуле и опасности, и не от подданного королевства ругов, но от чужака в земле вашей, и принуждены были облачиться, как видишь, в броню, один я остался, как подобает служителю Любви, безоружен, полагая веру доспехом себе и мечом – молитву.
Мечеслав потряс головой. От этого голоса, от пристального взгляда, от ровной вязи полузнакомых слов на него находила какая-то оторопь.
– И вижу я, что не напрасны были молитвы мои, и снизошел Господь к рабу недостойному, ибо твоя королевская милость благополучна. А стало быть, могу я воззвать к твоему суду и защите – не ради себя, ибо предречено нам, несущим Свет и Слово Истины, терпеть хулу и мучения ради умершего за нас и всечасно готовы мы и самую смерть с радостью принять за Него, но ради спутников своих, добрых, достойных и братолюбивых юношей, пришедших помочь мне и поддержать меня, пришедшего сюда во исполнение воли Божьей и твоей королевской милости приглашения.
– Говори, – хмуро подал голос князь Святослав, разглядывая черноризца потемневшими глазами. – Ты пришел как гость моей матери. Если тебе без вины нанесено оскорбление или какой иной урон – я не оставлю его безнаказанным. Кто твой обидчик?
– Вельможному пану князю нет нужды слушать ложь этого стервятника, – врезался в разговор молчавший доселе голос. Из переднего ряда окружавшей христиан толпы вышел седоусый человек, одетый чуть наряднее обычного дружинника. Без кольчуги, он был при мече – точно таком же, какими бились и русины. На голове у него был колпак с необычно высокими косматыми отворотами, украшенный пучком длинных пестрых перьев. Под богатым плащом была дорогая свита, подхваченная широким кожаным поясом. Шел он уверенно – но как-то странно, как-то чересчур плотно прижимал ноги к земле, как-то чересчур высоко держал лицо – и только на втором или третьем его шаге Мечеслав Дружина понял, что медное лицо в сетке морщин и шрамов пересекает ниже бровей белая полотняная повязка. Несколько воинов помоложе подошли и встали за спиною слепца.
– Я не прячусь от обвинения, вельможный князь Киевский, – слепец приподнял руку в дружинном приветствии, прямой раскрытой ладонью вперед и вверх. – Я сам обвиняю этого человека в том, что он принес беду и злодейство в дом, в котором был гостем. Я обвиняю его в том, что он, раб Мертвеца, принёс и сюда свою чёрную порчу. Благодарение Богам – я повстречал его снова, повстречал на земле пана князя! Я – Властислав, воевода из земли сынов Леха. Может, в Киеве слыхали моё имя.
Из земли сынов Леха?! Но ведь князь-пращур Вятко оттуда привел свой народ! Мечеслав изумленно разглядывал слепого воина. Пожалуй, это было потрясенье не меньшее, чем обнаружить, что сидел за одним костром с сыном Ольга Освободителя. Вот так, лицом к лицу повстречать пришельца из сказочной земли предков!
– Я знаю его, князь, – громко и мрачно произнёс Ясмунд. – Это славный воин, и я не слышал о нём дурного.
Властислав коротко поклонился на голос. Кивнул и князь Святослав, в знак того, что слышал слова дядьки.
– Тот ли это человек, которого обвиняешь ты, епископ Адальберт? – последние слова князь выговорил медленно, будто пробуя на вкус чужое звание и чужое имя.
– Именно он, король Свантеслав, – скорбно качнул лысой макушкой чернобородый епископ. – Увы, сей одержимый безумец, слепец телом и душою, со своими людьми, словно разбойник, поднял мятеж в городе твоей матери, и встал на пути моём и моих спутников, и с науськанной им чернью взял храм Божий, в коем мы со спутниками принуждены были скрываться от его неистовства, будто некую крепость, в осаду, грозя мне и понося святое имя Господне.
– Долг хозяина – защищать гостя, – подала голос Ольга. – Даже поселянин не даст в обиду пришедшего в его хижину. Тот же, кто поднял руку на княжеских гостей…
– Я не ищу его крови, твоя королевская милость, – теперь на епископа, осмелившегося перебить правительницу Киева, с негодованием уставился даже безмолвный человек-ошкуй. – Он уже довольно расплатился за безумие свое, и достаточным будет, если твоя королевская милость удалит несчастного идолопоклонника из города своего и земли.
Возмущенный гул с трех сторон ответил на эту речь черноризца.
– Ты просишь суда или сам взялся судить, епископ? – светлые, густые брови Святослава сошлись к переносице, и вверх через лоб полегли резкие морщины. – Тебя я выслушал. А сейчас выслушаю его. Говори, пан Властислав.
– Раб Мертвеца жалуется вельможному пану князю на разбой, – нерадостная улыбка обнажила желтые крепкие зубы под густыми усами. – Так пусть покажет хоть царапину на своем теле или теле одного из своих людей! Я же могу показать рану, принятую по его вине – не в честном бою – а через подлость и коварство!
Старческая длань накрыла лицо хозяина, будто ощупывая, уцепила пальцами повязку – и сорвала её, обнажая ввалившиеся веки над пустыми глазницами.
В толпе киевлян несколько голосов вскрикнули, когда старый лях повернулся поочередно во все стороны, давая разглядеть увечье.
– Вот сделанное по его слову, и это – меньшее из зол, что он причинил в нашей земле, в земле, в которую его тоже впустили, будто гостя! И не о том я горюю, что потерял глаза, а о том, что сделал это его наущением тот, кто был мне вместо сына! Наш правитель, наш Мечислав… мой Мешко!
Мечеслав Дружина вздрогнул, услышав от незнакомца имя, так похожее на его собственное. Нет, и впрямь там, в закатных краях, жили сородичи вятичей!
– Это он заморочил своей злой ворожбой моего Мешко. Это он научил его разорять древние святыни нашего племени и поклониться Мертвецу. И сюда он пришёл за этим же.
Киевляне отозвались ропотом.
– Слово твоего ляха против слова епископа, – ответила Ольга на взгляд сына.
– Если государи позволят… – Мечеслав мысленно дал себе изрядного тумака – Синко Бирич, отнюдь не воин, сумел подойти к нему так бесшумно, что вятич и не расслышал ни шагов, ни шороха дорогой одежды. – Тут слово против слова, и рана против угрозы, и оба тяжущихся – чужеземцы, так что поручителей у них нету. По обычаю и закону русскому в таких случаях положено решать дело полем – поединком, дабы Боги дали победу правому. Таков же обычай, как я слышал, и в земле сынов Леха.
– Так, пан, – качнул перьями на мохнатой шапке воевода Властислав. – Нам ведом этот обычай.
Синко благодарно наклонил высокую шапку.
