Джон Холм - Король и Император
Гханье отнюдь не нравились доходившие до него слухи о странном короле, благодаря которому все это стало возможным. Хорошо, что король не христианин. Вполне приемлемо, что он не преследует христиан – халиф Кордовы тоже их не преследовал, вместо этого облагая налогами, которые не мог бы взимать с правоверных. Но невозможно поверить, что он Сын Бога, еще один воплощенный Иешуа. Еще того хуже, если он не сын Единого Бога, которого исповедовали и христиане и мусульмане, а сын языческого божка, одного из многих. Гханья ощущал ужас, который всякому монотеисту внушают идолопоклонники.
К ужасу примешивались серьезные опасения: однажды путешественники услышали впереди зловещий гул, и вскоре увидели марширующую им навстречу колонну в пятьсот человек, со стонущими волынками и развевающимися знаменами с изображением молота. Креста на знаменах не было, потому что это были люди Пути, больше не подчеркивающие свой союз с христианином Альфредом. Гханья, съехав на обочину, рассматривал их вооружение: обычные пехотинцы франков в металлических рубахах, сильные воины с топорами и мечами, но двигающиеся на удивление медленно, и другие воины, коротышки со странными тяжелыми луками за плечами, а в хвосте колонны мулы везли с дюжину машин, сделанных из дерева и веревок. Дротикометы и камнеметалки, объяснил арабам проводник, катапульты, которые могут разрушить любые стены, пробить любую броню и щиты. Но больше всего Гханья нахмурился из-за веселых лиц и оживленных разговоров воинов – это было знакомое ему iqbal, предвкушение победы, за которой последует еще много побед.
Однако по прибытии в город, который чужеземцы называли своей столицей, Гханья ощутил, как чувство превосходства снова поднимается в нем, словно плоть входящего в гарем халифа. Городишко не потянул бы даже на предместье Кордовы. Его каменная башня была новой и крепкой, но невысокой и единственной во всем городе. На базаре народу было меньше, чем при дворе повелителя правоверных. С одного конца города был виден другой! Вместо толпы просителей, осаждающих неприступных камергеров, они обнаружили единственного человека, который даже не пытался притвориться, что король слишком занят, чтобы принимать кого бы то ни было. Разумеется, для такого короля большой честью будет предложение дружбы халифа Кордовы, потомка Пророка и заместителя Аллаха на земле!
Гханья окончательно обрел уверенность, готовясь к аудиенции с хозяином людей и кораблей. «Мы должны произвести на них впечатление, – размышлял он, – моим собственным богатством или ученостью Мухатьяха – ни с тем ни с другим варвары наверняка раньше не сталкивались». Беспокоило Гханью только то, что в этой далекой стране он должен во всем полагаться на искусство своего переводчика, еврея Сулеймана.
* * *– Кто такие евреи? – краем рта спросил Шеф. Иностранные послы стояли перед ним в большом зале для аудиенций, и один из них – не хозяин, а переводчик – стоял впереди остальных. Он только что представился, но употребленное им слово для Шефа ничего не значило.
Стоящие позади короля советники коротко посовещались. Затем, пока личный толмач Шефа отец Бонифаций переводил титулы гостей на английский, Скальдфинн, жрец Хеймдалля, шагнул вперед. Знаток языков и переводчик, он знал все, что было известно на Севере о других народах.
– Евреи – это народ с Востока, они распяли Христа, – сказал Скальдфинн. – Очевидно, кто-то из них еще остался.
– Христа распяли римляне, – возразил Шеф, – германские воины из римского легиона.
Он говорил со спокойной уверенностью, словно сам был тому свидетелем.
– Христиане предпочитают обвинять евреев.
– А те люди в длинных тонких одеждах? В кого верят они?
– Мы зовем их магометанами. Они верят в Пророка, который появился незадолго до нашего времени. Их Бог и Бог христиан – это почти одно и то же, но они не верят в божественность Христа, а христиане их Мухаммеда даже за пророка не считают. Между мусульманскими и христианскими королевствами всегда шла война. Однако мусульмане принимают христианских подданных и евреев и обращаются с ними честно.
– Как и мы, значит.
– Да, за исключением того…
– За исключением чего? – Шеф все еще слушал вполуха, как отец Бонифаций долго и нудно переводит неприкрытую лесть, чрезмерно рассыпанную Сулейманом.
– За исключением того, что они считают все три народа – мусульман, христиан и евреев – людьми Книги. Все остальные, по их мнению, не исповедуют настоящего Бога, который в этих трех религиях един, хотя верования разные.
Шеф некоторое время размышлял, слушая сбивчивый двойной перевод – арабскую речь Гханьи еврей Сулейман перекладывал на своеобразную латынь, с которой отец Бонифаций переводил на смешанный англо-норвежский жаргон, принятый при королевском дворе. Наконец Шеф поднял руку. Переводчики сразу замолчали.
– Скажи им, Бонифаций, что, как я понял, они не считают нас людьми Книги. А ты, Торвин, покажи им одну из наших книг. Покажи ему свою книгу священных преданий, написанную рунами. Бонифаций, спроси, не думает ли он, что мы тоже люди Книги?
Гханья поглаживал свою бороду, а огромный человек в белой одежде и с молотом на поясе подошел к нему, протягивая какой-то фолиант. Посол велел взять книгу Сулейману, чтобы случайно не осквернить себя.
– Из чего она сделана? – пробормотал он по-арабски.
– Они говорят, что из телячьей кожи.
– Ну, слава Аллаху, не из свиной. Значит, у них нет бумаги?
– Нет. Ни бумаги, ни свитков.
Оба непонимающе глядели на руны. Сулейман всмотрелся попристальней.
– Смотрите, господин, в этих буквах нет закруглений. Одни прямые штрихи. Я думаю, эти буквы происходят от зарубок, которые они делали ножом на дереве.
Острым глазом Шеф углядел легкий презрительный изгиб рта Гханьи и сказал стоявшим позади людям:
– Это не произвело на них впечатления. Вот увидите, переводчик вежливо похвалит книги и не ответит на наш вопрос.
– Посол халифа рассмотрел вашу книгу, – решительно начал Сулейман, – и восхищен искусством переписчика. Если у вас нет мастеров по изготовлению бумаги, мы пришлем вам указания. Мы тоже не знали этого искусства, пока нас не научили пленные из одной далекой империи, которых мы захватили в сражении много лет назад.
Сулейман не подобрал для «бумаги» другого латинского слова, кроме papyrium, «папируса», уже известного Бонифацию, хотя тот предпочитал пергамент. К тому времени, когда перевод дошел до ушей Шефа, «бумага» превратилась в «пергамент», что не было ни новым, ни интересным.
– Вежливо поблагодари и спроси, что привело их сюда.
Все его советники, англичане и норманны, христиане и люди Пути внимательно выслушали длинный рассказ о нападениях на острова, о греческом флоте и франкских солдатах, о железных людях и греческом огне. Когда Сулейман упомянул о последнем, Шеф снова вмешался и спросил, видел ли его кто-нибудь из послов собственными глазами. Ряды разомкнулись, и вперед пропустили молодого человека: юношу с таким же смуглым орлиным лицом, как у его хозяина, но, как отметил Шеф, с выражением самодовольного превосходства, которое у него недоставало такта скрыть.
Юноша медленно поведал свою историю.
– У тебя очень зоркие глаза, – заметил Шеф в конце рассказа.
Мухатьях покосился на Гханью, увидел его кивок и не спеша извлек свою подзорную трубу.
– Мой наставник, Ибн-Фирнас, – сказал он, – самый мудрый человек в мире. Сначала он научился исправлять слабость своего зрения, используя стекла особой формы. Потом, в один прекрасный день, следуя его указаниям и по воле Аллаха, я открыл, что два стекла делают далекое близким.
Он направил длинную, обтянутую кожей трубу в открытое окно, по-видимому испытывая свои всегдашние трудности с ее фокусировкой.
– Там, – в конце концов заговорил он, – девушка с непокрытым лицом склонилась над колодцем, набирает в ведро воду. Она очень красивая, подошла бы для гарема халифа, ее руки обнажены. На шейной цепочке у нее висит… висит серебряный фаллос, клянусь Аллахом!
Юноша расхохотался, а его начальник неодобрительно нахмурился: мудрее не высмеивать дикарей, даже если их женщины не имеют стыда.
Шеф вопросительно посмотрел на Гханью, дождался согласного кивка и взял странный предмет у юноши, не обращая внимания на его недовольство. Он глянул на широкий конец трубы, взял со стола тряпку и аккуратно протер стекло, ощупывая его форму. Сделал то же самое с узким концом. Ему и прежде доводилось замечать, глядя через толстое зеленое стекло – в его стране это был лучший материал для окон, его могли позволить себе лишь самые богатые, – как искажаются очертания предметов. Значит, такое искажение может быть не только помехой, но и приносить пользу.
– Спроси его, почему один конец должен быть уже, чем другой?
Тарабарщина переводчиков. Ответ: он не знает.
