Сергей Шхиян - Покушение
— А что, вы можете менять не только внешность, но и рост? — удивилась я.
— Конечно, я могу сделаться много выше, если встану на ходули, — засмеялся он. — Но, знаете ли, мне гораздо удобнее существовать именно таким, не очень высоким человеком, — добавил он.
— Наверно небольшой рост помогает в вашей воровской профессии? — подсказала я.
— Воровской профессии? — удивленно переспросил он. — А, вот вы о чем! Знаете ли, вообще-то, я ворую крайне редко, и только по большой нужде. Мне больше по сердцу другие острые ощущения.
Евстигней замолчал, и мне осталось только его спросить, с какой планеты он сюда свалился. Понятно, я этого не спросила, а задала самый женский вопрос:
— Вам нравится на меня только смотреть?
Он ответил не сразу, и, начав говорить, даже немного смешался:
— Я могу быть близок с женщинами, но мне больше нравится ими, то есть вами, любоваться. Ну, может быть в мыслях, я и мечтаю о чем-то другом, — он не договорил, отвернулся и, словно оправдываясь, объяснил. — В жизни почему-то все происходит грубее и примитивнее, чем в грезах.
Я, честно говоря, его не очень поняла. Какой смысл мечтать об идеале. Мне кажется, настоящая жизнь много интересней, чем пустые грезы.
— Вам нравятся яркие, живые сны? — так и не подняв глаз, спросил Евстигней.
— Не знаю, мне редко снится что-то необычное. Может быть только последнее время, — сказала я и, догадавшись к чему он клонит, замолчала.
Необычное, вернее будет сказать, нереальные любовные приключения снились мне только тогда, когда Евстигней был где-то рядом и подглядывал за мной. Сгоряча я чуть не спросила, не его ли это затея, но удержалась. Если он сознается, то наши отношения станут другими, а мне этого не хотелось.
— Да, конечно, сны нам редко бывают подвластны, — грустно сказал он и тут же заторопился. — Ну, мне пора. Может быть, вам что-нибудь нужно?
— Да и очень многое, — с тайной надеждой ответила я. — У меня ведь нет ничего, кроме гребешка. Сами посмотрите, как я вынуждена ходить. А что будет, когда совсем износится платье? У меня даже нет простой ночной рубашки!
— Я об этом как-то не думал, — сознался он.
Дай вам волю, так вы бы нас, женщин, держали исключительно в постели голыми, в крайнем случае, в переднике возле плиты на кухне, подумала я.
— Может быть, вам что-нибудь нужно украсть? Вы скажите, я мигом, — предложил он.
— Ничего не нужно красть, у меня есть деньги, я могу все, что надо, купить, но как попасть в мануфактурную лавку, я не знаю!
— Тогда почему вы просто не пойдете на торг и не купите все, что вам нужно? — удивился он.
— Потому что я под арестом! — сердито ответила я.
— Сейчас все ваши конвоиры пьяны, я сам видел, давайте сходим вместе, я вас с удовольствием провожу. Кто вас среди ночи хватится?
Мужская тупость нас женщин иногда доводит до полного исступления.
— Именно сейчас, среди ночи, самое время ходить по лавкам! Они же все закрыты! Кто же по ночам торгует?! — возмутилась я.
Евстигней задумался, потом предложил:
— Давайте, я утром куплю все, что скажете, а потом как-нибудь вам передам.
Пожалуй, это был единственный выход. Однако, представляя, как мужчины умеют покупать женскую одежду, спросила:
— А вы сможете?
— Конечно, смогу, купить — дело нехитрое.
Я так не думала, но выхода у меня не было и пришлось согласиться. Я подробно рассказала, что мне нужно, дала ему деньги, и мы распрощались. Евстигней соскочил с подоконника и как будто растаял в ночных сумерках. В предвкушении будущих радостей я даже не докончила шитье и легла спать.
Утром, когда я проснулась, узелок с обновами лежал возле моей кровати.
Я вскочила и начала рассматривать, что он мне купил. Мой маленький поклонник не обманул — покупки оказались для него делом не хитрым. Он купил в точности все, что я просила. Единственная неточность состояла в том, что он почему-то ориентировался не на мой, а на свой рост. Пытаясь надеть на себя сарафан, потом рубаху, я чуть не заплакала от огорчения.
Когда я застряла головой в узкой прорези рубахи, из окна послышался знакомый голос. Евстигней был доволен и едва ли не горд собой:
— Ну, вот видите, все купил, как и обещал!
— Спасибо, только лучше оставьте это себе! — в сердцах ответила я, уже окончательно переставая обращать внимание на то, в каком виде я все время предстаю перед ним.
Похоже, до него дошло, что с одеждой что-то не так, и когда я с трудом, освободила голову от рубашки, он, от греха подальше, спрыгнул с подоконника во двор и оттуда повинно сказал:
— Ничего страшного, я сейчас схожу и все поменяю. А лучше, давайте пойдем в лавку вместе, чтобы сто раз попусту не бегать.
— А как же арест! — окончательно рассердилась я. — Что, если меня хватятся и подумают, что я убежала?
— Ну и что, арестуют снова и все дела. Да и кто вас хватится, после вчерашнего ужина еще все спят, если мы поторопимся — вполне успеем.
— А где здесь лавка? — не в силах устоять против искушения, спросила я.
— Недалеко, в селе, минут за десять дойдем.
— Кто же открывает торговлю на рассвете? — усомнилась я.
— Здесь, в Комарово, люди встают очень рано, — лукаво ответил он.
Мне так хотелось, наконец, обрести подходящую одежду, что я не устояла.
— Ладно, пошли. Подождите минутку, я сейчас буду готова.
Надев платье и сапожки, я связала в узелок неудачные обновы, вылезла из окна и следом за Евстигнеем побежала к ограде. Мы пролезли сквозь щель в частоколе и направились к недалеким от усадьбы крестьянским избам. Было еще совсем рано, село только просыпалось, и я удивилась, почему в такое время уже открыта лавка.
Мы вышли на сельскую дорогу и, обогнав стадо коров, быстро пошли к центру. Село оказалось не из бедных с хорошими избами и аккуратными изгородями. Во всем чувствовался немецкий порядок. Когда мы подошли к лавке там, несмотря на раннее время, толпилось довольно много народа.
— Что это они здесь делают? — спросила я Евстигнея.
— Думали, что начался пожар, — хладнокровно объяснил он. — Кто-то ударил в набат вот все и сбежались.
Мне стало понятно, как он в такую рань сумел купить мне одежду. Мы прошли сквозь толпу крестьян, и вошли в лавку. Заспанный хозяин узнал Евстигнея, без интереса посмотрел на меня и начал ругать баловников, зря разбудивших ни свет, ни заря все село. Договориться с ним оказалось несложно. Я вернула неподходящие вещи, подобрала себе рубашку, сарафан и кое какие мелочи, расплатилась и спустя час мы уже вернулись назад, в имение. Когда я тем же путем, что ушла, через окно забралась в свою комнату, из моих стражей еще никто не успел даже проснуться.
Нехитрая история моего короткого побега не стоила бы того, чтобы о ней рассказывать, но в то утро я запаслась самым лучшим оружием против всех напрасных обвинений, к тому же это был последний день моей относительной свободы. К вечеру мы уже въехали в Петербург, и скоро я стала настоящей пленницей.
Города не видела. Только слышала, как окованные железом колеса и стальные подковы лошадей гулко стучат по брусчатке столичных улиц. Я, сжавшись в комочек, сидела в темной карете, с плотно зашторенными окнами и трусила.
Вяземский еще во время дневного кормления лошадей сказал, что ему предписано привезти меня в Зимний дворец. Мои спутники наперебой старались оказывать мне знаки внимания и хоть как-то ободрить. Я видела, что все меня жалеют и хотят помочь, но никто не знает, что нужно для этого сделать. Потом я простилась со всеми поочередно и села в карету. Больше встретиться со своими вынужденными тюремщиками мне не довелось.
Мы долго ехали по мощеным улицам, потом четверть часа стояли на месте, как я догадалась, перед какими-то воротами, въехали во двор и, наконец, окончательно остановились. За стенками кареты была слышна чья-то негромкая речь. Потом я услышала, как Вяземский отдал команду, и лошади моих кирасиров зазвенели копытами по каменной мостовой.
После этого довольно долго ничего не происходило. Я вслушивалась в незнакомые звуки, но там, в дворцовом подворье, судя по всему, текла обычная ночная жизнь.
Мой приезд не вызвал ни у кого никакого интереса. Я попыталась ловить мысли окружающих. Какой-то, оказавшийся неподалеку человек, скорее всего часовой, лениво отметил про себя, что в карете привезли какого-то преступника и начал вспоминать о недавнем свидании с женщиной. Он мысленно корил ее за плохой прием, скаредность и подозревал в неверности.
Прошло никак не меньше часа, когда, наконец, открылась дверца кареты и в нее заглянула полная старуха в ватном салопе и оборчатом парчовом чепце. Она была со свечой в руке. Всунув ее внутрь кареты, она подслеповато уставилась на меня, осветила лицо и велела выйти наружу. Я молча повиновалась.
Была поздняя ночь. Старухе хотелось спать, и она сетовала, что еще за докука свалилась ей на голову и как бы скорее от меня отделаться. Я вышла, встала на каменную брусчатку двора и осмотрелась, куда забросила меня судьба. Карета стояла в каком-то дворовом закутке, со всех сторон огороженном стенами кирпичного здания с красивыми окнами.
