Андрей Посняков - Посол Господина Великого

Спустившись – ноги в руки – и к лесу. Гришка впереди – на коленки голые рубаху натягивал – стеснялся, за ним боярыня, плат по пути потеряла – волосы светлые на ветру растрепались, вьются. Обернулся Гришаня – не Софья то – валькирия-дева!

В лес вбежав, остановились. Нет вокруг никого! А холодно, между прочим, особливо Гришане, в рубахе-то одной поди-ка, побегай…

– Где ж они?

Где… Если б знать.

А! Вот, кажется, лошадь заржала. Ага… И тени какие-то в лесу, близ, замаячили…

А вдруг – не те? Вдруг шиши какие лесные, шпыни ненадобные?

Гришаня ветку увесистую с земли поднял, что попалась под руку, вернее – под ногу, за березу толстую спрятался, ежели что… Софья тоже затаилась. Ждали.

– Эй, Гри-и-иша!!! Со-о-офья!!!

Закричали тени-то… Свои!

Боярыня первой навстречу кинулась – волосы по плечам, валькирия!

– Олег!

– Софья…

– Ну, ну! Хватит целоваться-то, успеете. Одежку скорей давайте, замерз однако.

Вскочив на приготовленных лошадей, поскакали. Быстро скакали, проворно. Хоть и не ждал Олег Иваныч столь рано погони, однако Гришаня подгонял – сказал, что обязательно скоро погонятся, и солнце взойти не успеет. Почему так – не сказывал, но говорил уверенно, видно, знал что-то.

– Где, ты говоришь, Ставр-то с людями? – на скаку кричал отрок Олексахе.

– В монастыре мужском, Мирожском, рядом тут, за холмом только.

– Поспешать надо, им собраться недолго. А дорога тут одна.

Как в воду глядел отрок!

Далеко еще было до рассвета – едва Гришаня с Софьей к лесу припустили – как открылись ворота обители женской. Выскочила на коне послушница, разъяренной игуменьей за боярином Ставром посланная. В Мирожском Ставровы люди не долго не копошились. Услыхали только про побег Софьин, собрались споро.

Ставр на скаку усмехался. Нехорошо усмехался – короткий путь знал. Никуда от него Софья не денется, как и вызволители ее, курвины дети. Перехватим, ужо посчитаемся!

Со злостью хлестнув плетью коня, боярин махнул своим людям, чтоб не пропустили лесную повертку. Она, повертка-то, путь скрадывая, к самой реке выходила, к мосту. А уж мост миновать те никак не могли бы, хоть и неширока речка – да не лето! И не зима – лед-то стаял почти.

Там и встретились, у мосточка.

Только обманулись малость люди Ставровы – избавители Софьины уже чрез мосток переехали – да, затаясь, ждали. Уж не совсем был в лесу-то найденный Олег Иваныч, человек житий, предвидел погоню.

А Ставровы-то – ну, скакать к мостику… А мостик возьми да подломись! А и чего б ему не подломиться? Зря, что ли, Гришаня с Олексахой бревнышки пилили, упарились? Дескать, что это удумал еще Олег, свет Иваныч? А тот посмеивался только да приговаривал чудно: «Пилите, пилите, Шура!» Еще Гришаню заставил лед на речке переколоть, как раз под мосточком… Хорошо, нырять не приказал, сатрап персидский!

А вот и пригодилось все!

Аж душа возрадовалась, как полетели Ставровы на всем-то скаку в речку! Кругом вопли да брызги ледяные… А под мосточком Олексаха с самострелом. Попробуй – выберись! Сам Олег Иваныч, с Софьей да Гришей, из лесочка не торопясь выехал – навстречу Ставру-боярину, вражине лютому…

Ага, навстречу… как бы не так!

Хоть Олег Иваныч и не в лесу найден, так и боярин Ставр тоже не в поле валялся. Умен был, сволочь. За людишками своими не очень-то вперед лез. Как мост подломился – успел-таки коня удержать. Развернулся – и вскачь! Миг – и скрылся из глаз. Иди – лови, попробуй! Моста-то нет.

Ну, и черт с ним, с козлом! – сплюнул Олег Иваныч…

Проскакав по лесной дороге, Ставр свернул влево, к скиту, где оставил пешую часть отряда. Добрался быстро – и стемнеть не успело. Ярость ушла по пути, лишь серые, словно из олова, глаза боярина светились обидой и грустью. Подъехав к скиту ближе, он спрыгнул с коня, помочился на придорожную ольху. Тут и людишки вышли….

– Здесь где-то неподалеку должен быть московский отряд Силантия Ржи, идущий от Красного Городка, – оправившись, тихо произнес он. – Сегодня же разыщите его. Ты, Онфим, поедешь со мной во Псков, выкупим из поруба Митрю Упадыша. Пригодится еще шильник. Остальных жду к вечеру в Мирожском монастыре. Все!

Красным кругом выкатилось из-за дальнего леса солнце. В обеих обителях, мужской и женской, звонили к заутрене. Колокольный звон медленно плыл над весенним лесом, над вздувшимся льдом реки, над коричневой от грязи дорогой. Запели в лесу птицы, проталины зазеленели в солнечных лучах первой травой, заголубело небо – по всему, день обещал быть теплым. Звонили колокола, порывы легкого ветра колыхали ветви деревьев. Приближалась Пасха.

Глава 3

Балтика. Апрель—май 1471 г.

Пусть шторм, пусть ветер, все одно!

Нет, мне другое суждено:

Моя погибель – плаха.

Так что ж дрожать от страха?

Двухмачтовый когг «Благословенная Марта», принадлежащий почтенному ливонскому негоцианту Иоганну Штюрмеру, вышел из Нарвского порта в конце апреля и взял курс на восток. В трюмах корабля находились бочки с сельдью, несколько десятков штук доброго фламандского сукна и кипрская медь в крицах. Все эти товары хитрый купец, пользуясь ганзейским запретом, надеялся выгодно сбыть в Новгороде, взамен на мед, воск и «мягкую рухлядь», как русские называли меха. Если бы попался «рыбий зуб» – моржовые клыки – герр Штюрмер охотно взял бы и его, правда, не очень на это рассчитывал – вряд ли к маю в Новгород возвратятся лихие ватаги ушкуйников, что промышляли моржа за Мезенскими землями. Кроме груза, на судне находилось четверо пассажиров: добрый знакомец капитана новгородец Олег с друзьями, в числе коих был и один очень красивый юноша с большими золотисто-карими глазами – младший сын одного из немецких баронов, ехавший в Новгород по делам. О том, что на самом деле это была знатная новгородская дама, боярыня Софья, знал только один капитан герр Иоганн Штюрмер. Штюрмер взял Софью на судно, не очень-то считаясь с дурными приметами – женщина на корабле, – но не потому, что в приметы не верил, а по личной просьбе Олега и рыцаря Куно фон Вейтлингера, волею магистра Вольтуса фон Герзе занимавшего не последнюю должность в Ордене. Фон Вейтлингер был членом капитула – высшего Орденского правительства, и ссориться с ним хозяину «Благословенной Марты» было никак не с руки. Впрочем, он и не собирался ссориться, наоборот – рад был угодить.

Кроме самой «Благословенной Марты», вышедший из Нарвы караван насчитывал еще с десяток судов, включая большой трехмачтовый когг новейшей постройки, с высокими узкими надстройками на корме и носу, не выступающими за борта, как обычно, а скорее даже чуть заваленными внутрь. Когг этот – боцман «Благословенной Марты» называл его шведским словом «хольк» – отличался быстротой и маневренностью, правда, вот остойчивостью на волне с судном Иоганна Штюрмера он вряд ли смог бы поспорить. Да и насчет скорости – хоть и две мачты у «Марты», а идет под ветром – любо-дорого взглянуть – обшивка днища вгладь сделана, не внакрой, как принято было. Оттого и брызг меньше, и скорость выше. Хоть и ненадежной считалась такая постройка – да ведь все чаще именно так и строили теперь корабли, что в Любеке, что в Лондоне. Именно так, как недавно рассказывал Иоганну приятель, Пауль Бенеке, был перестроен недавно на Данцигской верфи грузный парусник «Петер фон Россель». И не корабль получился – сказка! Быстрый, как ветер, на любой волне ловок – последняя мачта, бизань, латынский косой парус несла, что ловил любой ветер…

Вот на такой-то кораблик и походил тот трехмачтовый хольк, что шел теперь впереди каравана.

Попутный ветер выгибал дугой паруса, и корабли ходко шли вперед, зарываясь в волны так, что тучи белых брызг достигали форштевня. По правому борту тянулась узкая полоска низкого болотистого берега. Небо у горизонта сливалось с морем.

Большую часть времени Олег Иваныч проводил в каюте, со сказавшейся больной Софьей. Та старалась крайне редко показываться на палубе, что было вполне понятно – опытный матросский глаз вполне мог распознать женщину под мужским платьем. Поэтому и не шастала по палубе Софья, терпеливо сидела в каюте, не раздражая суеверных матросов, коих на судне насчитывалось полсорока человек. Бедный Олексаха тоже выбирался наружу редко, правда, по иной причине – лежал в лежку – маялся, сердечный, морской болезнью – как только ступил на палубу, в Нарве еще, так сразу же и выворотило его наизнанку. Так и не отпускало.

А вот Гришаня с удовольствием болтался по всему кораблю, от бака до юта. Помогал матросам ставить паруса, травил с ними байки – познаний в немецком на это хватало – один раз даже, с разрешения капитана, залез в «сорочье гнездо» – смотровую площадку на грот-мачте, заполненную каменьями да запасом стрел – на случай нападений пиратов, коих на Балтике было – каждый второй, не считая каждого первого. И ста лет не прошло, как прогремела на все поморские города жуткая слава витальеров и ликеделлеров, «друзей Бога и врагов всего мира». Эти пиратские братства наводили ужас на всех, об их вождях – Клаусе Штертебеккере и Годеке Мехеле – ходили жутковатые легенды. Наряду с жестокостью пиратам приписывалась и некая порядочность – так, говорили, что, прежде чем напасть на несчастное судно, ликеделлеры предлагали договориться – оставляли сдавшемуся купцу восьмую часть товара, остальное же доставляли по месту назначения. Кроме обычного морского разбоя, пираты периодически грабили все прибрежные города, до которых только могли добраться, – а не разграбленные облагали данью. Помощью пиратов в те времена не брезговали пользоваться и короли – сами понемногу промышлявшие разбоем, – и Ганза, объявившая войну пиратам. Датская королева Маргарита – особа, не страдавшая излишком гуманности, – для борьбы с пиратами призвала крестоносцев, в начале 1401 года, после упорных морских сражений, пиратские базы были разгромлены, а их вожди – казнены. Очевидцы рассказывали, что когда казнили Клауса Штертебеккера, он попросил исполнить свою последнюю просьбу – сохранить жизнь тем пиратам, мимо которых он сможет пробежать с отрубленной головой… Обдавая окружающих хлещущей из шеи кровью, он пробежал мимо одиннадцати и упал только тогда, когда, несколько озадаченный подобной нечеловеческой прытью, палач сообразил подставить обезглавленному пирату подножку…