Евгений Красницкий - Не по чину
— Кого «его»? — Мишка натужно возвращался в реальность после «наезда внутреннего собеседника».
— Этого… боярина Левшу. У него там лодка спрятана… ловко так, даже с дерева разведчики не углядели. И где взял-то…
— Где, где… — недовольно пробурчал Мишка. — Они же на княгинину ладью на лодках напали, вот, видать, одну с собой и приволокли. Похоже, Левша не зря к берегу рвался — бросил бы заложников в камышах, а сам со своими людьми в лодку и поминай, как звали. Лодка-то велика? Шестеро в нее поместились бы?
— Да и больше поместилось бы… только далеко ли они без припаса…
— Неважно! Главное, что ему было куда стремиться. Если лодка большая, могли и княгиню с собой уволочь. Без детей, конечно.
— Ага… но мы-то им не дали! Слушай, Минь, а чего теперь-то делать? Надо, наверное к ночевке готовится. Я отрокам прикажу…
— Ты не знаешь, у нас чего-нибудь вкусненькое есть? — перебил Мишка. — Ну… чтобы детишек побаловать.
От такого зигзага мысли сотника Дмитрий слегка растерялся:
— Это… не знаю. У Ильи-то в обозе, конечно, есть, но до него добираться же…
— А тут? Ни у кого, ничего нет?
— Э… О! У Мотьки, наверняка мед должен быть! — догадался Дмитрий. — Только ему же Левша, зараза, нос вроде бы сломал. Не до медов ему…
— А все же спроси, Мить. Очень нужно!
Глава 2
Идея была проста: пока княгиня возится с боярыней Соломонией, подкатиться к детишкам; ну не посмеют няньки противиться. Угостить лакомством, успокоить, мол, никому больше в обиду не дадим, скоро домой отвезем; потом развеселить как-нибудь — ведь получалось же с нинеиными внучатами. Услышит княгиня Агафья детский смех, увидит довольные мордашки, глядишь, и разговор с ней по-доброму сложится. Какая бы она ни была крутая княгиня-соправительница, а мать есть мать — дети важнее всего.
Было, конечно, в этом что-то… некрасивое — использовать детей в своих целях, но самим-то детишкам от этого никакого вреда. Вот только голос… Мотькино полоскание и то ли компресс, то ли просто теплая повязка согрели горло, и Мишке немного полегчало, во всяком случае говорить, хоть и совсем негромко, он мог почти без саднящей боли.
Все планы порушила «то ли княжна, то ли не княжна»: выбралась из дома, боязливо покосилась на Дмитрия, который раздавал какие-то указания отрокам, и подалась к Мишке.
— Пан Лис…
— Слушаю, княжна… прости, — Мишка притронулся к повязке на горле, — не могу в полный голос говорить.
— Я не княжна.
«Ну вот: облом… впрочем, может, и к лучшему. Но почему, все-таки, «пан Лис?»
— И я не пан, и не Лис. Боярич Михаил, — Мишка вежливо склонил голову, — сотник Младшей дружины Погорынского войска. Прости, не знаю, как величать тебя, красна девица.
— Не Лис? Ой, боярышней Евдокией зовусь, — девица ответно поклонилась и указала на щит с изображением «лиса, несущего сияющий крест». — А как же это? Наставник наш отец Паисий сказывал, что есть у ляхов боярин, нечистого зверя на своем знамени имеющий. Вот я и подумала…
— Ну почему же нечистого? В Писании в «Пророчестве о Вавилоне» вовсе и не лисы упомянуты, а шакалы. Просто ошибка при переводе с греческого на наш язык произошла, шакалы-то у нас не водятся, вот и написали «лисы», а на самом деле там так сказано, — Мишка, в который уже раз, мысленно поблагодарил отца Михаила за науку: — «Шакалы будут выть в чертогах их, и гиены — в увеселительных домах».
— Ошибка?! В Писании?!!
Удивление и возмущение Евдокии были настолько велики, что Мишке невольно вспомнилась старшеклассница из фильма «Завтра была война»: «Как можно спорить с самим Маяковским?!!».
«Вот так, сэр Майкл, века и тысячелетия проходят, а девочки-отличницы не меняются! Меняются только непререкаемые авторитеты: у этой — Писание, у той — Маяковский, а у постсоветских, наверное, Солженицын… или у них какой-нибудь гламурный журнал вместо Писания? Хочешь — не хочешь, а вспомнишь: «Не сотвори себе кумира».
— Да не в Писании ошибка, а толмач переврал… Или постарался, чтобы нам, про тех шакалов не ведающих, понятнее было. Так что, не пан Лис я, и не лях вовсе. Туровские мы.
— А как же… ведь отец Паисий сказывал… и Лис у вас намалеван…
«О, Господи! Ну, девки… порожденья крокодилов! Вот так и поймешь, почему Пушкин был противником женского образования».
— Я тебе, боярышня, потом объясню, прочему у нас Лис на щитах. Тебя ведь с делом каким-то ко мне послали?
— Ой, да! Княгиня Агафья Владимировна велит вашему старшему к ней явиться.
— Ну, велеть она может… Гм, ладно. Передай, что скоро буду.
— Она велела немедля!
— Угу. Как только, так сразу.
— А? — не поняла Евдокия.
— Скажи, что внял и не замедлю явиться пред княгинины очи. Только вот нужные распоряжения отдам, и сразу приду.
— Княгиня Агафья… — начала было снова боярышня, но Мишка набычился и, уставившись ей в глаза, шевельнул искалеченной бровью.
— Ступай. Передай княгине, что прибуду немедля, как смогу!
Девица, кажется, обиделась: поджала губы, вздернула подбородок и, развернувшись на месте, засеменила к двери. Ну, прямо тебе оскорбленное достоинство во плоти. Мишка чуть не сплюнул вслед. Знаком подозвал к себе ближайшего отрока и велел сыскать Елисея и Елизара, чтобы бросали все и бежали к нему.
Пока дожидался близнецов, отроки Артемия вытолкали из дома какого-то мужика с разбитой в кровь мордой и в разрезанной от ворота до рукава одежде. В прорехе виднелась кровавая полоса на теле: похоже, кто-то пытался перехватить ему горло ножом, но то ли не дотянулся, то ли сам мужик успел отшатнуться…
— Артю… — Мишка поумерил голос, — Артюха, это еще что за диво?
— Лях, под лавкой схоронился, где раненые лежат. Там угол темный, ну вот он, видать и… того. Вон, видишь? — Артемий указал на разрез на одежде мужика. — Зарезать его, похоже, хотели, да вывернулся как-то. Ну, а морду… это уже мы, чтобы не рыпался.
— Ладно, с ним потом разберемся. Вы там хорошо все посмотрели, больше никто по темным углам не прячется?
— Нет, Минь, все проверили. Там только княгиня со своими, да раненые… Все без памяти, а один уже помер, — Артемий обмахнул себя крестным знамением. — А княгиня-то грозна… раненых велит наружу выкинуть, все равно, мол, помрут… а еще про тебя спрашивала: кто, да что, да откуда?
— И что ты?
— А что я? Ты же не говорил, что можно рассказывать, а чего нельзя, вот я пеньком и прикинулся: мне велено только дом от посторонних очистить, а потом господин сотник сам придет и все, что надо, скажет.
— А она?
— Сердитая… даже вроде бы кинуться в меня чем-то хотела, да под руку ничего не попалось.
— Господин сотник, отроки Елизар и Елисей по твоему приказу явились!
«Ну, прям Электроники! И такие же белобрысые… Ладно, придётся изображать господина сотника со свитой».
— Вольно, отроки! — близнецы дружно приоткрыли рты, то ли удивляясь тому, как тихо говорит начальство, то ли прислушиваясь. — Быстренько почиститесь, приведите себя в благообразный вид, шлемы снимите… гребешки с собой?
— Нет, господин сотник, в сумке у седла. Сбегать?
— Артюш, а у тебя гребешка с собой, случайно, нет?
— Есть, — Артемий полез в кошель, висящий на поясе.
— Дай им причесаться, а ляха этого держи под присмотром, потом поспрашиваем. Только сам не уходи, впереди пойдешь, вроде как дорогу мне показываешь.
— Теперь вы, — Мишка принялся инструктировать причесывающихся и отряхивающихся отроков. — Подшлемники уберите… ну вот, хотя бы в подсумки. Шлемы держать на согнутой руке вот так. Помните, что я вам говорил на Княжьем погосте? Сейчас пойдем к княгине Городненской, так что ведите себя благообразно. Стоять по бокам от меня и чуть позади. Я поклонюсь — и вы кланяйтесь, я на колено опущусь — и вы так же, как и я. В разговор не встревать… впрочем, вежество вы и сами понимаете. Так, причесались? Ну-ка дай мне гребень.
Мишка поправил прически близнецам и принялся причесываться сам.
— Артюш, как я выгляжу?
— Красавец! Хоть под венец!
— Поскалься, поскалься у меня… вот в ухо-то заеду. Серьезное дело — с княгиней беседовать идем.
