Андрей Дай - Без Поводыря
– А всего шахт сколько? – решил я все-таки уточнить.
– Три. Сколь же им быть? В энтой вот каторжане роются. А две другие, – он махнул рукой вперед, – там. До них еще верст десять. Да ты не журись, твое благородие. Седня-то уж точно в баньке попаримся и на полатях отоспимся.
Над острогом расплывался в неопрятный блин сизый дым из многочисленных печных труб. На дозорных башнях блестели штыки конвойных. Но если бы не серый, припорошенный то ли сажей, то ли пылью снег с контрастной белой дорогой, могло бы показаться, что в лесном форте никого, кроме солдат, и нет.
– А этим кто возит?
– Так мы и возим. Только редко. Душегубы-то к худому делу привычные, а в норах каменных работать не могут. С артельных мы, почитай, четыре раза короба забираем, а с энтих – только раз.
Подумал, что нужно обязательно встретиться с местным управляющим. Узнать – отрабатывают ли кандальники хотя бы те расходы, что несет на их содержание наша со старым судьей компания. Ну и принять меры, конечно.
Никакой жалости я к заключенным не испытывал. Ни в той жизни, ни в этой. В юности, как все дети городских окраин, брякал какие-то нескладные тюремные баллады на гитаре, мог сносно говорить на фене и имел представление о воровских понятиях. Но тем не менее всегда отлично себе представлял – кто именно сидит за двумя рядами высоченных заборов. Воры, мошенники и убийцы! Допускаю, что какая-то часть из них – совершенно невинны и попали за решетку «благодаря» несчастливому стечению обстоятельств или даже по злому умыслу. Но ведь этих несчастных считаные единицы! А остальные – не более чем озлобленные на весь мир, готовые в любой момент переступить черту люди. И ни о какой воровской романтике тут речи быть не может. Я, простите великодушно, не верю, что зарезавший подельника во время дележа украденного – рыцарь без страха и упрека.
Оба острога на моих рудниках – и вот этот, угольный, Анжерский, и железорудный, на речке Железянке – это попытка дать каторжникам шанс. Помню, как мы спорили с Нестеровским, как подсчитывали – во сколько этот мой идеализм обойдется. Тогда я все-таки сумел старого судью убедить, и все заключенные, выполняющие норму добычи, должны были получать небольшое, но жалованье. Ну и, конечно, все обеспечение продуктами питания, рабочей одеждой и инструментами тоже ложилось тяжким грузом на нашу казну. Отбывший, честно отработавший в шахтах свой срок получал возможность выйти за ворота острога не только свободным, но и имеющим вполне приличные деньги. Подразумевалось, что тратить-то зекам заработанное негде.
Но теперь вот выясняется, что идея не сработала. И, по-моему, тому могло быть два объяснения. Либо закон уголовной стаи преобладает над стремлением заработать, либо средства, ежемесячно выделяемые на жалованье каторжных рабочих, кто-то нагло складывает в свой карман. И чтобы не краснеть потом перед Петром Даниловичем, мне нужно было всего лишь разобраться с ситуацией и принять меры.
Славно было бы отправить сюда Варежку, а неделю спустя вдумчиво изучить отчет – кто, сколько и куда дел. А потом выписать приказ на арест и препровождение в тюремный замок. Только – фигвам, индейская национальная изба, как говаривал коренной житель деревни Простоквашино охотничий пес Шарик. Понятия не имею, где именно скрывается господин Пестянов, да и приказы мои больше силы никакой не имеют. Благо хоть я все еще владелец половины, так сказать, акций «Томскуголь». И по уставу нашего с Петром Даниловичем товарищества на вере имею право «проводить ревизии лично или перепоручать сие назначенным людям». И раз бывший губернатор Герман Густавович Лерхе теперь в неизвестном любопытным жандармам месте, значит, придется назначать людя́, едрешкин корень!
Судженка скоро станет селом – нижние, лиственничные, не менее чем в два обхвата, бревна рубленой церкви даже из-под снега видно. И рядом, так сказать, прямо на главной площади населенного пункта – усадьба, специально выстроенная для дежуривших в деревне казаков. Что бы мы ни делали, какой бы шанс на исправление уголовникам ни давали, – а они, как тот волк, все в лес смотрят. А кто лучше других каторжников по окрестным буеракам отыщет, как не местные же жители?
Ну и, кроме того, кто-то же должен был оказывать силовую поддержку властным структурам в новом Судженско-Троицко-Тундальском промышленном районе. И горному приставу, и правлению. Не дружину же мне личную создавать! Хотя – каюсь, была такая мысль. Пара сотен хорошо вооруженных… гм… сотрудников собственной службы безопасности – отличный аргумент… в некоторых спорах.
Управляющим отдельной командой Суходольский назначил сотника, командующего шестой сотней полка, Степана Никифоровича Глубокого. Отрекомендовал этого пятидесятилетнего матерого казака как человека вдумчивого, не склонного сначала головы рубить, а разбираться после. Но жесткого. По словам Безсонова – так и вовсе жестокого. В сотне у него был идеальный порядок и дисциплина. Но молодые под его начало идти не стремились – мог, если урон казачьей чести и традициям углядит, и плетями приказать выпороть.
А уж въедливый – ужас. Когда сотню свою в промрайон уводил, целый караван припасами нагрузил. И возражений, что, дескать, не на войну собирается и всегда можно в Томск гонцов послать, не слушал. Одних патронов к «спенсеркам» чуть не треть от всего запаса забрал. Еще и скалился – вам-то они зачем? В кого вы тут стрелять собрались? А у меня там одних душегубов – полк! Может быть, поэтому об удачных побегах из шахтных острогов я и слыхом не слыхивал.
В местной, Судженской заставе главным был урядник Колоткин – седой, невысокий и кривоногий, с какими-то подозрительно грустными глазами. Я моих спутников успел заранее предупредить, что нужно говорить: дескать, ревизора из губернии сопровождают. Так что, убедившись, что прибыли мы не по его душу, успокоился и разместил на постой. Мне даже, как представителю каких-никаких, а властей, даже отдельную каморку выделил. Чему я, кстати, был очень рад. Не все, что я делаю, терпит чужие глаза.
Пока топили баню, я достал чистый лист бумаги и перо с чернильницей. И быстренько, пока кто-нибудь любопытный не сунулся, выписал сам себе грозную бумагу. Свидетельство, что господин Шмидт, Генрих Густавович, назначается ревизором и что всем управляющим и приказчикам компаний «Томскуголь» и ТЖЗ требуется оказывать подателю сего всяческое содействие. Ну и, конечно, под страхом увольнения – не препятствовать деятельности господина Шмидта. Честное слово, усилием воли заставил руку остановиться, когда она уже начала выводить вместо «господина» – «лейтенанта».
Объяснил Герочке причину веселья, помахал бумагой, чтоб чернила подсохли, сложил вчетверо и прибрал в серый конверт без подписи. Которого тем не менее прятать не стал, оставил на столе. Пусть особо любопытные удостоверятся, что личность я важная и где-то даже опасная.
Потом достал ножнички и подровнял отросшую до состояния «борода куцая» щетину на подбородке. Светлую, кстати, почти рыжую – к вящему нашему с Германом удивлению. То ли мороз на волосы так влияет, то ли есть-таки в роду у Лерхе истинные, едрешкин корень, арийцы и белокурые бестии.
В сумерках уже, после бани и раннего ужина, накинул полушубок на нейтральный, достойный любого господина со средним доходом костюм, сунул в карман револьвер и отправился гулять по обеим двум улицам рабочего поселка. И вновь обратил внимание на контраст – белая дорога с темными, на закате так и вообще чуть ли не черными, обочинами. Специально остановился, ткнул ногой в сугроб. Интересно стало – весь ли снег испачкан угольной пылью? Оказалось – нет. Слоями. Поверх свежего, только нападавшего – траурная ниточка отложений человеческой деятельности.
Задумался об экологии. Мысли плавно переползли с угольной пыли на снегу на отходы железоделательного производства. Припомнились новокузнецкие удушающие ветра в оставленном, в том, прошлом моем, мире. Пришлось морщить лоб в попытках восстановить в памяти планы Троицкого и Тундальского заводов. Предусмотрены там какие-нибудь очистные сооружения или все-таки нет? Печально будет, если нет. Не хотелось бы оставлять потомкам в наследство лунный пейзаж на месте девственной природы.
Не заметил, как добрел до двух стоящих рядом, стена к стене, приземистых строений с пестрыми вывесками. На одной из них значилось: «Судженская лавка шахтоуправления». Другая, рядом, сообщала, что торговлю ведет томский купец третьей гильдии И. И. Тихонов.
Зашел к купцу. Просто ради любопытства. Цены сравнить. Так-то, по большому счету, и сам поселок, и земля под ним и шахтами была нами с Нестеровским арендована у империи, и окажись торговец слишком жадным, можно было бы и прекратить это безобразие. На счастье для Тихонова, слишком уж больших, по сравнению с губернской столицей, наценок я не обнаружил. Удивился даже, что, несмотря на это, в лавке было малолюдно.
