Константин Костин - Неинтересное время
Ни какой от тебя пользы, Сергей Сергеич. Будешь ты пахать и пахать, причем в буквальном смысле этого слова. А не так, как ты привык „пахать“ в офисе с кондиционером и компьютером…
С такими трагическими мыслями Сергей заснул.
Попытался заснуть.
Как только приходил сон, вместе с ним приходили беспризорники. Стоял на пригорке Длинный с наполовину перерубленной шеей. Кривлялся Рыжий в залитой кровью кофте. Чумазик, с отчаянным визгом, опять мчался не него, выставив блестящие шилья. И добегал. В тот момент, когда острия вонзались ему в живот, Сергей выныривал из огромного „тулупа“, орал и врезался головой в потолок. На третьей побудке Кузьмич начал материться уже во весь голос.
* * *— Ну, как там мой новый плямянничек? — Никитич выглядел до отвращения бодро. По крайней мере для Кузьмича, чувствовавшего все свои пятьдесят лет. Каждый год. И даже еще пару десятков лишних.
— Шальной какой-то. — Кузьмич сидел на крыльце, — Всю ночь орал и головой о потолок стукался. Спать не давал.
— Ну, орал… Положи трех, да ясце первый раз — не так заорешь. А сейцас где? Спит? — солнце уже встало, так что для деревенских продолжать спать — признак крайнего лентяя.
— Да не. Всю ночь не спал и поднялся ни свет ни заря. Вон, в туалете страдае.
— Так ён же сяктант. Нябось не то что самогона, вообсце спиртного не пил.
— Не скажи. Сяктант, не сяктант, а самогон вчера глотал как воду. Да и вообсце…
— Што? — насторожился Никитич. Получить зависимого работника, да еще почти бесплатного (за еду и ночлег) — чертовская удача и не хотелось бы омрачать ее какими-то непонятками.
…Может быть думал он и не совсем такими же словами (все-таки крестьянин двадцатых годов), но все дело в том, что точно передать человеческие мысли словами сложно (а часто и невозможно), так какая разница — перескажем мы их с соблюдением крестьянской лексики или так, чтобы понятнее было…
— Да посмотрел, как ён ест.
— Ну?
— Да никак.
— Не ест, што ли? Я же видел, ел он вцера.
— Ест он странно. Как будто солому жуе. Никакого выражения на лице.
Никитич подумал.
— Да и бог с ним. Привяредничать не буде.
— Тосций он какой-то, — Кузьмич прислонился головой к столбу крыльца. Не то, ох не то уже здоровье… Сначала именины, потом встреча с странным парнем, беспризорники, потом опять самогон… Ох…
— Ницего, — Никитич уже решил, что работник ему достался хороший. А что сектант… Да хоть иллюзионист! Деваться ему все равно некуда — ни родни ни знакомых. — Тощий да жилистый. Лишь бы работал. Сейчас работы много… Потихоньку обучиться, а потом… Потом и к торговле подключится…
— Ну да, ну да… — страдальчески
Из распахнувшейся двери туалета показался сектант Сергей. Бледный, почти зеленый, пошатывающийся.
„Одежку ему сменить надо, — хозяйским глазом прикинул Никитич, — а то выглядит как… Как сектант. И подстричь. Со своими патлами и бороденкой больше на попа похож, чем на нормального человека“.
Сергей подбрел поближе и рухнул на завалинку (этого слова он еще не знал и считал, что сидит на фундаменте).
— Доброе утро, — прохрипел Сергей и забился в выворачивающем внутренности кашле.
„И подлечить. На тиф вроде бы не похоже. Простыл, может…“
* * *Все таки в своих расчетах ушлый Никитич малость промахнулся. Не успев добрести до его дома (да и то с поддержкой) Сергей свалился с непонятной болезнью. Его колотило как неисправный миксер, тошнило не то что от еды — от любого запаха. Про понос и говорить нечего — ничего интересного.
Вот и сейчас, вернувшись из туалета, он дополз до лавки и трясся, накрытый огромным тулупом.
Никитич и его жена собрали консилиум на кухне.
— Можа, тиф? Или холера? — пасечник уже начинал сомневаться в полезности своего неожиданного приобретения. Пока что толку мало а возни много.
— Нет, — в третий раз отрезала жена. — Непохоже.
— Можа, сглазил кто? Можа, к Алене отвязти? — Никитич не столько спрашивал жену сколько размышлял вслух.
— Нет, — опять прошелестела та. — Непохоже.
— Тогда што это с ним? Третий день несе как с худого вядра — со всех концов.
— Зелье, — промолвила жена.
— Зелье? Какое…? Зелье…
А ведь верно! Молодец жена. Сергей же говорил, что их поили какой-то дрянью. А перед тем, как повезти на какую-то сектантскую битву еще и накачали сонной отравой. Вот она из него и выходит. Видать, сильная штука.
— Так и што делать?
— Што и делаю. Поить. Пока не очистится от отравы.
Сергей период болезни вообще не запомнил. Он даже на смог бы сказать, сколько дней прошло. Они все слились в краткие промежутки нездорового сна между приступами тошноты и посещениями туалета, каждое из которых было маленьким подвигом. Еще запомнилось лечение. Его поили горькими отварами трав, от которых вязало во рту, пичкали тягучим медом с почерневшей деревянной ложки. Еще из глиняной кружки, называемой „крынкой“ Сергей пил литрами простоквашу, по крайней мере так назвала напиток тихая старушка — жена Никитича, его нового начальника („Хозяина“ — даже очнувшийся внутренний голос язвил как-то тускло). Простокваша, которую он покупал иногда в магазине была густая и однородная, нисколько не похожая на те кислые студенистые комочки, которые пришлось пить здесь.
Но все в этом мире заканчивается, в том числе и болезни (иногда правда смертью, но Сергею повезло). Где-то через неделю, проснувшись ранним тусклым утром, он с некоторым удивлением обнаружил, что организм не хочет ни в туалет, ни к тазику (который здесь заменяла плоская деревянная тара, похожая на разрезанную пополам бочку — „лохань“). Не трясет, не колбасит, не ломает. Хочется встать.
Сергей сел на лавке. Помещение внезапно побежало каруселью и что-то сильно ударило в затылок. Второй раз Сергей приподнимался уже более осторожно, тихонечко. Все-таки неделя болезни чувствовалась — тряслись руки, тряслись ноги. В итоге Сергей опять рухнул на лавку. Плюнул на подъем и осмотрел помещение, в котором ему довелось провести уже неделю.
Первое впечатление — чисто. Гораздо чище чем, скажем, у того же Кузьмича.
Закончив рекогносцировку, Сергей сделал еще одну попытку подняться. О, чудо! Получилось! Сел! И не упал!
Ноги, конечно, немного тряслись, но не было той выматывающей дурноты и ощущения, что в твоем животе поселились лягушки, скользкие и непоседливые.
За стенкой-загородкой скрипнула кровать и между занавесками просунулась слегка сонная физиономия Никитича, одетого в белые кальсоны и рубаху. Блин, чем плохо быть крестьянином — просыпаешься уже на работе и начальство всегда рядом… И это еще собственно работа не началась…
— О, плямянницек! Никак выздоровел? Ну, тогда поедим, да и за работу. Сенокос!
Блин… Хорошо иметь домик в деревне…
За занавеской зашуршала и выскочила на свет уже полностью одетая жена Никитича, немедленно метнувшаяся на кухню. А, нет, не на кухню. Жена (как ее зовут-то?) уже вернулась и опустила на лавку около Сергея сверток с одеждой. Без обуви. Кстати, а как ходить? Это у здешних туземцев, как успел рассмотреть Сергей, ноги — как подошва. А он-то — житель городской, босиком ходить не привычный. Ладно, может Никитич чего придумает.
Так, что здесь за моды?… Сергей только что рассмотрел, что сидит в коротких просторных портках, явно не его. Кто, интересно, переодевал?… Вернемся к одежде.
Штаны… Черно-серые, местами заплатки, но аккуратные, практически незаметные.
Сергей хихикнул, вспомнив, как его знакомому добрая мама пришила заплатку. Аккуратную, круглую, красную. На ярко-голубые джинсы. На ягодицу. Парень был без комплексов, поэтому преспокойно ходил в них, не обращая внимания на прозвище „В зад раненый“…
А вот карманов почему-то нет. Кстати, нужно поинтересоваться у хозяина, где трофейный кошелек с денежкой? Или (не дай бог) здесь имущество батрака переходит во владения хозяина?
Дальше шла рубашка-косовортка с потертой вышивкой по краю ворота. Тоже без карманов. К ней прилагался аккуратный поясок, плетеный из веревки.
Натянув не себя предложенное, Сергей стал выглядеть… Ну, примерно так же как и выглядел в реконструкторской одежке. Вот страна, за тысячу лет одежда не изменилась!
Пошевелил пальцами босых ног. Что все-таки обувать? Сапоги? Или эти… лапти?
— Пойдем, — хлопнул по плечу задумавшегося Сергея Никитич, — Жена поесть поставила.
„Поесть“ представляла собой чугунок (хоть что-то он знал по наименованию), полный вареной в мундире мелкой картошки. Тарелки не предполагались. Осторожно присев на лавку (стульев здесь не имелось, похоже, нигде), Сергей понаблюдал за Никитичем.
— Ешь, ешь, — махнул тот рукой.
Сергей осторожно вытащил картофелину, очистил и проглотил. Потом вторую. Третью.
