Алексей Кулаков - Наследник
Служка, двигаясь неслышимой тенью, принес и поставил простой деревянный кубок с горячим медовым сбитнем. А хозяин митрополичьих покоев, даже его не заметив, сокрушенно вздохнул и покачал седой головой: что-то будет дальше? Нрав великого государя переменился, от прежней мягкости, почитай, ничего и не осталось – жестокосерд, скрытен, на ближних своих глядит так, будто в чем подозревает… О-хо-хо, как-то оно сложится дальше? Впрочем, как бы ни переменился Иоанн Васильевич, одно у него осталось по-прежнему. Даже более того – как начинает вести речь о детях своих, так явно умиротворяется, а если касается первенца, так и вовсе светлеет ликом. Радует его наследник, радует. Смышленостью своей, даровитостью, разумением, а особенно – тем, как держит себя. Будто и не девять лет ему, а все пятнадцать. Истинная царская кровь!.. Макарий огладил бороду и внезапно вспомнил то, что видел сам: седмицы две назад, на заутрене в Успенском храме, дядя наследника боярин Никита Романович положил племяннику руку на плечо, вернее, попытался положить, – как ее тут же резко сбросили, и окольничий Захарьин-Юрьев повторять своего начинания не рискнул. Потому как не в том уже возрасте царевич Дмитрий, чтобы ему прилюдно обиды чинить. Хм… правду, значит, ему поведали – не терпит мальчик чужих прикосновений, только от батюшки, братьев да личной служанки. Нелюдим, на сверстников внимания не обращает. Занятно… Еще людишки поговаривают, что временами у него очень тяжелый взгляд становится – особенно когда он чем-то раздражен. И веет чем-то таким, нехорошим. Собственно, именно это и послужило одной из причин сегодняшнего приглашения наследника на небольшую беседу. А второй причиной была необходимость совета государю – вчера он, радостный и одновременно слегка озадаченный, поведал Макарию о просьбе своего первенца. Который очень настойчиво пожелал научиться лекарскому делу, видя в наставниках личного царского врачевателя Арнольда Линзея. Хм… не только личного, но и вообще единственного на данный момент. Потому как врачеватель Ральф Стендиш второй месяц не встает с ложа и, по всему, вряд ли вообще когда-то встанет, медленно угасая от грудного кашля. Что же он за врачеватель такой, что самого себя вылечить не в состоянии? Тьфу!.. Кхм, о чем это он? Ах да! Попросил его государь о совете – стоит ли дозволить сыну подобную блажь? И приличествует ли наследнику православного царя вообще заниматься подобными науками?
– Владыко?
Кивнув комнатному боярину, Макарий почти сразу ласково улыбнулся, приветствуя царевича Дмитрия.
– Проходи, отрок. Садись вот здесь, поближе, дай на тебя посмотреть. Вырос как, окреп! Совсем скоро взрослым станешь…
Мальчик в ответ на приглашение со всем вежеством еще раз поклонился, уселся и принял предложенный ему сбитень. Чуть-чуть отпил, устроил кубок в переплетении кистей, кои опустил на колени, и вопросительно уставился на хозяина. Вопросительно и ОЧЕНЬ выразительно. Что же, улыбнулся про себя митрополит, слухи определенно не врали.
– Батюшка твой, великий государь Иоанн Васильевич, поведал мне о твоей просьбишке малой. Скажи, отрок, для чего ты хочешь познать лекарское дело?
– Чтобы исцелять болезни.
Перед мысленным взором церковного иерарха промелькнуло видение толп нищих и убогих, заполоняющих Кремль.
– У кого же?
– Своей семьи.
– И только?
Еще один выразительный кивок, и видение нищих и калек бесследно растворилось. Остался лишь мальчик, мать которого умерла от неизлечимой болезни, и его детское желание защитить братьев и сестру от подобной участи.
– Гм… отрадно.
Глядя на то, как мальчик опять пригубил подостывший сбитень, митрополит начал склоняться к тому, что врачевательское учение можно и разрешить. С некоторыми ограничениями, конечно, – но все же.
– Что ж, благословляю тебя на сей труд. А ведь у меня для тебя и подарок есть. Мне сказали, что ты книги любишь?.. Подай-ка вон тот сверток. А лучше сам его и разверни.
Освобождаясь от плена посконной тряпицы, на свет показалась небольшая, но изрядно толстая книга в невыразительно-коричневой кожаной обложке, без каких-либо надписей и украшений. Юные руки аккуратно огладили заметно засаленные уголки переплета, подцепили и перевернули первую страницу…
– Книга глаголемая Вертоград Прохладный, избранная от многих мудрецов о различных врачевских вещах, ко здравию человекам пристоящих.
Отметив на удивление звонкий голос царственного молчуна, Макарий негромко пояснил:
– Книгу сию собственной рукой написал Николай Любчанин, лечец деда твоего, государя Василия Иоанновича, в году семь тысяч сорок втором от Сотворения мира. За три года до своей смерти.
– И через год после смерти деда моего.
– Хм?..
Разговор определенно начинал приносить удовольствие. Как-то резко вспомнились слова духовника царевича Агапия про то, что подопечный частенько ставит его в затруднительное положение своими вопросами… Острый ум в столь малом возрасте – это очень хорошо!..
– Все верно. Быть может, ты хочешь спросить меня о чем-то еще?
Согласный кивок тут же предварил первый вопрос:
– Отче, ты знал бабку мою, государыню Елену Васильевну. Какая она была?
– Хм?.. Царственная. Сильная, если ты понимаешь, о чем я, отрок. Умная и весьма прозорливая.
Вспомнив дела дней минувших, Макарий немного расслабился, отпил сбитня и настроился на благодушный лад.
– Отче. А ты не знаешь, кто именно из ближних бояр ее отравил?..
– Кхе-кха-кха!..
– Отчего же, сыне мой Уар[24], ты не даешь себя остричь? Ведь сказано святым апостолом Павлом: не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него?[25]
Вместо ответа довольно рослый для своих девяти (уже три месяца как) лет мальчик повернулся к небольшой книжной полке, что была до этого у него за спиной, уверенно подхватил средних размеров том и раскрыл его на одной из многочисленных закладок. Затем отошел немного в сторону, оставив указательный палец на нужном месте.
– Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла, глава одиннадцатая, стих четырнадцатый. Гм… Что же, сыне, хвалю за знания твои и усердие. Отрадно мне видеть…
Но вслед за первой книгой пришел черед и второй. Тихонько зашуршали листы желтоватой пергаментной велени, вновь коснулся строчек древнего устава палец, и духовник царевича Дмитрия заметно упавшим голосом прочитал:
– Притча о Самсоне и Далиле.
Новый шелест пожелтевших от времени пергаментных страниц и легкое движение руки, слегка чиркнувшее кончиками ухоженных ногтей по блеклой, но (к некоторому сожалению священника) очень четкой миниатюре, изображающей трех апостолов. К сожалению – потому что у всех троих, как на грех, были длинные волосы.
– Э-э?.. М-да.
Отец Агапий отчетливо вздохнул и в очередной раз вспомнил того милого и послушного мальчика, коим был его духовный сын всего какой-то год назад.
– Хорошо, оставим это, до времени.
Подойдя к массивной подставке для книг и лежащему на ней громадному фолианту, он ненадолго задумался, затем рассеянно перекинул десяток страниц.
– Чти, отрок. Отсель и до самого конца.
Царевич тут же согласно кивнул и удивительно быстро заскользил специальной резной костяной указкой по ровным наклонным строчкам младшего полуустава[26].
– Вслух?..
Движение указки даже не замедлилось. Да и вообще было незаметно, что царственный ученик услышал своего наставника, что последнего весьма и весьма огорчало.
– М-мдам!..
Через довольно короткое время костяной кинжальчик замер на последней строке «Сказания о десной руке святого Иоанна Предтечи, крестившей Господа», а внимательный взгляд насыщенно-синих глаз приобрел явственный вопросительный оттенок. Агапий на это лишь беззвучно вздохнул, в который уже раз сокрушаясь упрямству царевича. А заодно поражаясь его же умению донести до остальных все свои желания. Вот как сейчас, например, – даже и малого звука не сорвалось с юных губ, а духовнику стало понятно, что от него ждут новых заданий или поучений.
– На сем ныне и закончим. Уроком[27] же твоим будет переписать до дня субботнего кафисм[28] осьмнадцатый из Псалтири. Все ли понял, отрок?
Увидев согласный кивок, святой отец еще раз тихонечко вздохнул, одним слитным движением перекрестил ученика, после чего и убыл из светлицы. Оставив дальнейшую заботу о тяжеленном фолианте с интригующим названием «Жития святых» на девятилетнем хозяине покоев.
«Вот интересно, и с кого это такую толстую кожу содрали на обложку, а? Листы-то понятно, безвозмездный дар от новорожденных телят на богоугодное дело».
