ОТМА. Спасение Романовых - Алексей Колмогоров
Анненков несся через поле для крокета, перескакивая воротца, а на другом его конце уже рычали чудовища, стремительно сокращая расстояние.
Впереди за деревьями замаячила громада Замка на Пруду. Но и по мосту через пруд уже бежали навстречу стражи с собаками. Анненков с ходу перемахнул через парапет и ухнул с высоты двух саженей в воду, которая сначала поглотила его, а потом вытолкнула и поставила на ноги. Он стоял по пояс в воде, а над парапетом уже выросли гривастые львиные морды мастифов. Кажется, они готовы были броситься в пруд, но нет – стояли, опершись передними лапами о парапет, и смотрели вниз, как зрители с галерки.
Собаки и стражники метались по берегу, кричали и лаяли, дымили факелами, но в воду лезть не торопились. Анненков стоял посреди пруда перед Замком с темными окнами.
– Настя! – закричал он. – Настя! Настя!
Собаки ухали утробно, оглушительно, будто осадные орудия. Воины загомонили громче. Анненков многих узнавал. Заметил и начальника стражи, с которым несколько раз встречался по вопросам охраны государя. Если бы Анненкова не знали здесь в лицо, вероятно, уже застрелили бы.
– Настя! Таня!
Собаки бесновались.
– Ольга! Маша!
Стражники смеялись и обменивались впечатлениями.
– Ваше величество!
Анненкову почудилось какое-то движение за темными окнами. Они были там, но не хотели его видеть.
– Отма-а-а-а! Отма-а-а-а!
Мерцание факелов отражалось в воде. Он словно застрял в раскаленной лаве.
– Отма-а-а-а! Отма-а-а-а! – Как заклинание. – Это ошибка! Государь, нельзя завтра ехать!
Стражи громко совещались, как бы так вытащить безумца из воды, чтобы не замочить ног. На мосту показался толмач Юмжегин.
– Господин Анненков, вам следует уйти, – сказал он.
– Я хочу видеть государя!
Толмач покачал головой.
– Отма-а-а-а! Отма-а-а-а! – кричал Анненков. – Государь, для кого эта жертва?!
В своей комнате Анастасия стояла у окна и с верхнего этажа смотрела на фигурку, кричавшую в луже. Выбежала в залу, где в темноте отсвечивала золотом двухметровая статуя сидящего Будды. Дверь в покои Николая была открыта. Настя увидела отца, стоящего на коленях. По стенам плясали отблески пламени, отраженные водой.
– Господи, спаси и помилуй … да минует меня чаша сия, да минует меня… – услышала Настя.
Анненков кричал:
– Во имя чего жертва? Бреннер сумасшедший! Демон! Сатанист! Не верьте ему!
– Да минует меня … минует … минует, – молился царь.
Настя плакала под яростным взглядом Будды. Из своих комнат показались Ольга, Татьяна и Мария, встали в дверях, смотрели на Анастасию. Она вернулась к себе, легла и накрыла голову подушкой.
Анненков закашлялся. Кричать больше не мог и что делать – не знал. Стражники тоже утомились и замолчали. С мостика на Анненкова смотрел толмач.
– Леонид Петрович, пойдемте, – сказал он печально. – Государь велел мне проводить вас домой.
23 мая 1937 года
Москва. ЦПКиО имени Горького
Она закрывает тетрадь.
– Дочитала? – спрашивает он.
– Сцена в горах последняя?
Он кивает.
– Значит, ты их не спас …
Он пожимает плечами.
– Я не знаю.
Он сидит со стаканом вина у двери, открытой в ночной Нескучный сад.
– Не спас … Поэтому меня спасаешь?
За дверью листва зеленеет лишь в прямоугольнике света, а за его границей слипается черными комьями. В парке смолкла музыка, и можно слышать невидимых сверчков.
Она сидит на кровати с закрытой тетрадью на коленях.
– Ты говорил, не пьешь, а второй день не просыхаешь.
– С тобой вошел во вкус.
– Ты их не спас … А меня?
– Что?
– У тебя не написано, что случилось со мной.
Она листает тетрадь, находит нужную страницу, читает вслух:
«…Еще пара заборов с разбегу – и я во дворе Шагаева перед его горящим домом. И – мимо, мимо … вижу дверь в избу, и она уже занимается огнем … у крыльца вижу мертвую собаку, а дальше … сын Шагаева. Сабельный удар почти отделил голову от тела, и она лежит, свернутая на сторону …»
Ее голос пресекается сдавленно. Он оглядывается: она плачет.
– Прости, – говорит он.
Она глубоко вздыхает и снова читает, совладав с голосом:
«…я уже у забора …. Над крышей рвется пламя, и дым стелется над землей, и в окнах дым и пламя … А в конце улицы в дыму я снова вижу их – Машу и двух казаков, всего двух. Всего два выстрела … И я оставляю дом за спиной, с маузером в руке бегу за ними через кусты и сухой бурьян».
Она закрывает тетрадь. Сглатывает слезы. Говорит, стараясь не сорваться.
– Андрей и собака убиты. Собаку звали Буян – я помню. А где же я? Что со мной? Ты меня не видел?
Он молчит.
– Ты видел меня? Ты ведь не обо всем пишешь? Я заметила! Ты, наверно, много чего пропустил!
– Это все придумано.
– Почему же так придумано, что папа и Андрей убиты, а я нет? Где я?
– Я не знаю …
– Ты убил меня?
Он качает головой.
– Ну, может, как-нибудь случайно?
Он отворачивается. Она впивается глазами в его затылок.
– Ты убил меня?! Там убил, а здесь спасаешь?!
Она встает с постели, подходит к нему, сжимает его голову ладонями и поворачивает к себе, будто хочет свернуть ему шею.
– Ты убил меня?!
Он больше не может. Плачет.
– Что?! Говори – что?! – кричит она.
– Я видел тебя в окне … Изба уже горела со всех концов и крыша … Я не мог … Марию уводили, у меня не было времени.
– Ты бросил меня в горящем доме?! Ребенка восьми лет?!
Она так сжимает его голову, что белеют пальцы. Оба плачут.
– Я не мог! Не было ни секунды! А если бы я погиб там, в избе? Что бы стало с ними?!
– Ты принес меня в жертву! Ребенка!
– Я не мог!
– Ты убил меня!
– Это все придумано!
– Чего же ты ревешь?!
– Того мира нет!
– Где-то я горю в избе …
– Мы все горим где-то …
Она отпускает его, падает ничком на кровать.
– Убийца!
Он уже не плачет.
– Спасая кого-то, убиваешь кого-то другого. Всегда так, если речь идет о жизни и смерти. Закон равновесия.
– Нет у бога такого закона, – бормочет она.
– Ну да … Только мне не рассказывай.
Вдруг до него доходит:
– Бог? Какой бог? Ты же комсомолка!
– Я теперь уже не знаю, кто я …
