Джон Кристофер - Огненный бассейн Сборник фантастических романов

Папа, сохраняя спокойствие, сказал:

— У меня нет местного счета. Как мне получить деньги?

— Вернитесь в Англию. — Служащий потер рукой лоб под шапкой. — Мы обойдемся без вас.

Вначале Марта не поверила:

— Это Гернси, здесь все всегда дружелюбны. Я добуду деньги, управляющий в Беркли знает меня. Он уже двадцать лет меняет мои чеки.

Папа ответил:

— Ты не понимаешь, Марта. Все изменилось. Если управляющий на месте, на нем шапка. И если ты будешь спорить, он заподозрит, что твоя шапка действует ненормально. Это не просто местное правило, а полная перемена отношений.

— Но почему? Почему, когда человек надевает шапку, он настраивается против иностранцев?

— Не знаю, но это, наверно, нужно триподам. Они думают, как Юлий Цезарь по отношению к галлам: разделяй и властвуй. Может, если они победят, мы все будем жить в маленьких деревушках, а не в городах. Так легче сохранять контроль.

Впервые я слышал, чтобы кто–нибудь говорил, что мы можем проиграть. Анжела спросила:

— Может, мы пойдем на дачу? — Голос ее звучал испуганно.

Марта резко сказала:

— Они не выиграют, кем бы они ни были. Сколько денег нужно, чтобы купить билеты?

— Три сотни хватит. Но…

Она порылась в своей сумке и извлекла украшения — золотые браслеты, ожерелья, кольца.

— Торговля антиквариатом учит ценить подвижный капитал. Я достану денег.

Папа сказал:

— Я пойду с тобой.

Она решительно покачала головой и потянулась за одной из шапок.

— Нет. Я лучше справлюсь одна.

Между Гернси и Англией действуют две авиалинии. Папа попробовал другую, на случай, если первый клерк поинтересуется, откуда мы нашли средства для уплаты. Второй принял груду местных банкнот без вопросов и записал нас на последний рейс.

Прежде чем покинуть «Эдельвейс», папа приспособил для Энди последнюю оставшуюся шапку. Для Анжелы уже не оставалось, но папа решил, что на ребенка не обратят внимания. Когда мы поднимались от причала, я оглянулся на лодку: еще одно остается позади. Что бы ни лежало впереди, мы уходим в него без гроша, если не считать остатков украшений Марты.

Погода прояснилась, и вторая половина дня была освещена водянистым солнцем. Такси провезло нас по холму, ведущему к Сент–Питер–Порту, и я узнавал знакомую местность. В прошлом все это было частью каникул и предвкушения долгих дней на море и на солнце. Слева на Куинс–роад — вход в Дом губернатора. Что–то новое стояло у входа — деревянная модель полусферы, поддерживаемая тремя паучьими ногами. Надпись под ней я не мог прочесть, но я знал, что там написано.

Мы зарегистрировались рано, и Марта отвела нас в ресторан аэропорта. Она велела заказать все, что нам понравится: деньги, оставшиеся после покупки билетов, за пределами острова не нужны. Она и папа заказали шампанское.

Когда официант открывал его, человек за соседним столиком сказал:

— Миссис Кордрей, не так ли?

Сплошной белый воротничок под черной шапкой свидетельствовал, что перед нами священник, и я узнал в нем викария того прихода, где находился дом Марты; он иногда навещал нас в нем.

Глядя на шампанское, он спросил:

— Отмечаете что–нибудь?

— Мой день рождения. — Она убедительно улыбнулась. — Хотите выпить?

Он согласился, и они поболтали. Он всегда был говорун. В прошлом, однако, он всегда старался понравиться, теперь же стал резким, почти агрессивным. Он спросил, возвращаемся ли мы в Англию, и когда Марта сказала «да», он одобрил, но почти презрительным тоном:

— Много лучше, я уверен. Англия для англичан, Гернси для гернсийцев. Теперь дела во всех отношениях пойдут лучше. Моя мать рассказывала о жизни на острове во время немецкой оккупации: ни машин, ни туристов. Благодаря триподам это может случиться снова. В их благословенной тени мы обретем мир.

— Вы думаете, они вернутся? — спросил папа. Викарий удивился. — Я имею в виду триподов.

— Но они вернулись! Разве вы не слышали новости радио Гернси? По всему миру новые высадки. Теперь они завершат свою миссию и избавят человечество от войны и греха.

Марта сказала:

— Мы не знали. А на острове есть трипод?

— Пока нет. Нужно ждать и надеяться. Как второго пришествия. — Голос у него стал хриплым и искренним. — Может, это оно и есть.

***

Первое испытание было, когда объявили посадку. Сколько помню, тут всегда проверяли пассажиров из боязни террористов. Папа сказал, что теперь, когда все в шапках, проверка не нужна, и оказался прав. Нас даже не просветили в поисках металла. Мы прошли через помещение для улетающих и почти сразу на поле.

На линии использовались небольшие машины с пилотом, помощником и двумя стюардессами. Взлет прошел нормально, взлетели мы на запад, затем, когда самолет набрал высоту, пилот повернул на северо–восток, к Англии.

Нам это направление не годилось: каждую милю пришлось бы проделывать в обратном направлении. Больше того, поскольку мы не знали, каков запас топлива, каждый галлон мог стать критическим. Папа встал и пошел в передний туалет; стюардессы находились сзади и готовили кофе. Мы с Энди дали папе время добраться до дверей пилотской кабины, затем последовали за ним.

Это было второе испытание: заперта ли кабина? Папа повернул ручку — дверь открылась. Когда помощник повернулся, папа протиснулся внутрь, а я вслед за ним перекрыл дверь. Папа достал из кармана пистолет Марты и сказал:

— Беру на себя руководство. Делайте как я говорю, и никто не пострадает.

Я боялся — на мгновение даже был уверен, — что ничего не получится. Обычно угонщики — чокнутые, а экипаж здоров; на этот раз все наоборот. Под шапкой пилот будет делать не то, что считает правильным, а то, что прикажет ему трипод. Если трипод захочет, чтобы он разбил самолет с ним самим и сорока пассажирами на борту, пилот не будет колебаться.

Оба летчика смотрели на пистолет. Пилот сказал:

— Чего вы хотите?

— Курс на Женеву.

Он колебался, казалось, долгое время. Наша надежда была на то, что он, увидев наши шапки, не подумает, что мы против триподов. Наконец он пожал плечами:

— Ладно. Пусть будет Женева.

7

Пилот Майкл Харди воспринял угол легче, чем я ожидал. Он спросил папу, почему тот хочет лететь в Женеву, и папа ответил, что его жена в Швейцарии, а полеты запрещены. Мне это показалось нелепой причиной, но Харди воспринял ее как должное. Я решил, что одно из общих воздействий шапки заключается в том, что люди перестают быть любопытными. Стюардессы и пассажиры, казалось, вообще не беспокоятся из–за происходящего. Шапка, вероятно, действовала и как транквилизатор.

Насколько беззаботен пилот, выяснилось, когда он ввел данные нового курса в компьютер.

Он зевнул и сказал:

— Тютелька в тютельку.

Папа спросил:

— Что это значит?

— Топливо. До Женевы хватит, но ни грамма для отклонений. Будем надеяться, что с погодой повезет.

Одна из стюардесс принесла нам кофе, и пока мы пили, пилот разговаривал. Он сказал, что всегда хотел летать; школьником он жил у аэропорта Гэтуик и все свободное время смотрел на самолеты. До последнего времени он рассматривал свою работу как промежуточный этап — ему хотелось водить большие трансатлантические самолеты.

Жуя бисквит, он заметил:

— Теперь мне смешно, когда я об этом думаю. К чему беспокоиться?

Папа спросил:

— Вам теперь хватает местных линий?

Харди помолчал перед ответом.

— Я провел несколько лет, перевозя по небу людей со скоростью сотни миль в час. А зачем? Они не менее счастливы у себя — даже более. У моей жены доля в ферме, и я думаю, что лучше помогать ей, чем летать. Людям не нужны самолеты, да и машины и поезда тоже. Знаете, что бы я предпочел? Лошадь и двуколку. Вот это мне действительно нравится.

В середине полета он еще раз сверился с компьютером и выяснил, что запас топлива еще меньше, чем казалось.

— Рискованное дело, — сказал он спокойно. — Лучше было бы в Париж.

Папа ответил не сразу. Может, он ждал, что Харди что–нибудь добавит или прояснит ситуацию. Женева означала для него Ильзу и для всех нас — спасение от триподов. Но это означало также поставить под угрозу жизнь всех в самолете.

— Летим в Женеву, — сказал он наконец.

Харди кивнул:

— Пусть будет Женева. Надеюсь, встречный ветер не станет сильнее.

Больше ничего не было сказано. Я вспоминал все фильмы о катастрофах самолетов, которые видел. Однажды у Энди его мать говорила о том, что боится летать — она никуда не поедет, если нужно лететь в самолете. Я считал тогда это глупым, но сейчас мне так не казалось. Мы сидим в металлической трубе в милях над землей, и если горючее кончится, наши шансы на выживание почти равны нулю. Я представил себе, как секунда за секундой пустеют баки с бензином, и почувствовал, что потею.