Василий Звягинцев - Вихри Валгаллы
Леди Спенсер с Берестиным нашла общий язык. Более того, мне показалось, что она всеми силами старается избавиться от имиджа суровой, самостоятельной, надменной женщины и всячески демонстрирует ласковую покорность достигшему вершин славы полководцу.
И мы поехали. Совершенно в стиле Северянина: «Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах, люблю заехать в златополдень на чашку чая в женоклуб…»
Ну, не в женоклуб, совсем в другое заведение, а остальное так и было – плавно покачивается ландо именно на таких, как сказано, рессорах, бархатное сиденье просторно и упруго, Ирина, сидящая рядом, наконец-то совершенно спокойна, очаровательна и женственна, как никогда. Глядя в ее сияющие из-под вуали фиалковые глаза, и представить невозможно, что эта хрупкая лилия совсем недавно бегала по стальным трапам от киля до боевых марсов броненосцев, круто руководила полусотней и больше грубых мужиков, а если и не употребляла соответствующей лексики, так вполне заменяла конкретные слова подходящими по смыслу интонациями.
Она положила мне на руку легкую ладонь, словно невзначай придвинулась поближе, прижалась на мгновение бедром и грудью. Такие мимолетные, незаметные со стороны, но всегда меня жутко возбуждавшие прикосновения она практиковала еще в молодости, когда мы с ней только-только познакомились и ничего еще фривольнее обыкновенных поцелуев между нами не было. Я даже подумал тогда, что эта девочка только прикидывается неопытной скромняшкой, а на самом деле весьма сексуальна и изощренна и провоцирует меня, чтобы потом сразу же потащить под венец.
С некоторыми знакомыми ребятами такие штуки барышни проделывали, тогда достаточно было «обманутой» обратиться в деканат или партком, чтобы безнадежно испортить человеку биографию. Правда, я вовремя сообразил, что уж такой немыслимой красавице, как она, подобные ухищрения ни к чему, и без них стоило ей лишь намекнуть, и самые завидные женихи Москвы (хотя бы и уже женатые) униженно припали бы к ее ногам. Как оно потом и получилось, после моего отъезда в Никарагуа. Секретарь Союза писателей, трижды лауреат, количество сберкнижек у которого едва ли не превышало суммарные тиражи его романов, наплевав на выговор с занесением, бросил ради нее свою жену и года три влачил жалкую участь подкаблучника и «крыши» для ее шпионской деятельности…
А вот сейчас прикосновение едва прикрытой тонким муслином тугой груди и сильного бедра оставило меня равнодушным. Недобрый знак.
– Надеюсь, это все? Историческая миссия завершена? И мы наконец попробуем пожить, как люди? – В ее голосе звучали и страх, и надежда. А взгляд был такой, каким смотрит любящая жена на мужа-алкоголика, не пьющего вторую неделю.
Я постарался ей кивнуть как можно убедительней. А ведь и вправду, вдруг Высшие силы оставят нас теперь в покое?
Ресторан Воронцов выбрал действительно прелестный. Километрах в трех от городской черты, в развалинах обширной виллы византийского вельможи, времен не иначе самого Константина Багрянородного.
Руины мощных, более пристойных средневековому замку стен, крытая дубовая веранда, вознесенная над древним фундаментом и оплетенная лианами, несмотря на май, буйноцветущими. Внизу, насколько видит глаз, бирюзовая, вся в солнечных блестках гладь Мраморного моря. На рейде – боевые корабли и коммерческие пароходы, украшенные флагами расцвечивания.
И тянет меж столбами и колоннами, раскачивая занавески, шелестя глянцевой, словно бы лакированной листвой экзотических растений, обещанный Дмитрием прохладный бриз.
С заднего двора доносится блеяние ждущих заклания барашков, накидывает чадом древесного угля и волнующими запахами готовящихся блюд малоазиатской кухни. Над очагом покачивается на цепях закопченный котел, в котором булькает и шкворчит не то пилав, не то гуляш.
Отчего же мне так грустно сейчас? Причем, похоже, только мне одному. Остальные беззаботно-веселы, оживленны, атмосфера общей приподнятости царит на веранде, словно на студенческой новогодней вечеринке, когда стол уже накрыт, но не все гости собрались, девушки толпятся перед зеркалом в прихожей, нанося последние штрихи тушью и помадой на свои и без того очаровательные мордашки, взбивают щетками начесы, пересмеиваются в соседней комнате, стягивают сапоги и толстые гамаши, расправляют смявшиеся под пальто и шубами пышные колокола юбок, переобувшись, цокают по паркету стальными набойками шпилек… А парни в дальнем углу торопливо разливают по первой, предварительной…
И тут у меня перед глазами будто опустился экран из толстого поляризованного стекла. Голоса друзей доносятся глухо, и яркие краски женских нарядов стали уныло серыми. А сердце осторожно, но жестоко сжимает мягкая когтистая лапа.
Вот так, возможно, умирают от инфаркта. Или… Или снова выхватит сейчас меня из жизни бесчеловечный чуждый разум. Возможно, навсегда. И именно сейчас, в минуты торжества и как бы даже счастья! Остановись, остановись, мгновенье, я ведь не хочу, я человек и не желаю быть никем другим, мне наплевать на ваши галактические игры! Мы ведь договорились… Я сам по себе, вы сами по себе, я в ваши игры больше не игрок, оставьте меня в покое или…
Не знаю, в самом ли деле то был момент, предшествующий контакту, нечто вроде эпилептической ауры, или просто мозговой спазм, а может, приступ стенокардии, но чудовищным усилием воли, вроде того, каким я смог открыть межвременную дверь в доме в Столешниковом, мне удалось с этим справиться. Я словно бы выныривал с глубины, когда воздух в легких уже давно сгорел, грудь разрывает болью, и кажется, что еще миг, и ты не выдержишь, вдохнешь густую сине-соленую воду, но продолжаешь, стиснув зубы, рваться вверх. И пробиваешь все же головой колеблющуюся серебристую завесу. Почти теряя сознание, со стоном глотаешь чистый воздух.
Мир вокруг меня вновь стал звонким, полихромным, полным запахов…
Прошло, наверное, лишь несколько секунд, никто, даже Ирина, не успел ничего заметить.
Девушки рассаживались вокруг длинного дубового сколоченного, наверное, в позапрошлом веке стола, уставленного бутылками, кувшинами, блюдами с зеленью, шутливо спорили из-за мест, каждой хотелось сесть так, чтобы иметь перед глазами море и далекий азиатский берег, а не глухую, пусть и историческую, каменную стену.
Я словно бы увидел их впервые. И восхитился. Наши женщины, боевые подруги, оделись очень разно, невольно или вольно подчеркивая глубинную суть собственных личностей.
Ирина в аквамариновом свободном длинном платье, взбитая волна кружев до крайне допустимого приличиями предела открывает высоко поднятую, чуть тронутую загаром грудь. Воплощение спокойной, уверенной в себе, достигшей тонкой грани между юностью и зрелостью женской красоты. С таким же точно невозмутимым достоинством она, пожалуй, могла бы здесь сидеть совершенно обнаженной, почти не вызывая грешных мыслей.
Сквозь нежно-лиловую античную тунику Анны просвечивает тонкая, как у Гурченко в «Карнавальной ночи», фигурка. Точеное лицо в обрамлении распущенных соломенных волос девически прелестно, но влажно сияющие глаза буквально кричат, что день-два назад их обладательница стала женщиной. Завидуйте и преклоняйтесь!
Наташа в цикламеновом муаре, тугой лиф, высокий воротник, пышная складчатая юбка ниже колен словно подчеркивают ровный, доброжелательный ко всем характер, неброскую прелесть женщины и что-то даже пуританское в ее натуре, однако длинный треугольный вырез, спускающийся ниже ложбинки между аккуратных маленьких грудей, заставляет в этом усомниться.
Лариса, изменив пристрастию к черно-алой гамме, обтянулась узким, словно змеиная шкура, металлически блестящим платьем цвета лепестков розовато-фиолетовой императорской хризантемы, спереди застегнутым почти до подбородка, но зато с открытой спиной и разрезами до верхней трети бедер. Прикидывающаяся фригидной феминисткой, коварная и неукротимо-страстная пантера.
И лишь Сильвия предпочла палевый тончайшей китайской чесучи костюм полувоенного покроя. Как раз такие сейчас в Лондоне самый писк. Да и на самом деле, ее мне трудно вообразить в летящем платье с рюшечками и воланчиками. «Железная леди» а-ля Маргарет Тэтчер. Для того, кто не видел ее в другой ипостаси.
Я так подробно сейчас это вспоминаю не потому, что очень меня в нормальной жизни волнуют галантерейные подробности дамских туалетов и то, что эти туалеты под собой скрывают.
Я никогда не был сексуальным маньяком, скорее наоборот, но в тот момент… Я в самом деле будто заново родился и чувствовал себя как семиклассник, направивший бинокль на окна женской раздевалки институтского спортзала. Стук сердца в горле, восхищение, восторг, и легкий стыд, и чувство приобщенности к сладкой тайне…
Мне захотелось вдруг обладать каждой из них. Какой прелестный из этих дам составился бы гарем!
