Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
Присутствующие явно были удивлены таким резким переходом от сталинской категоричности к академическому тону незнакомого командарма. В то время и на таком уровне обычно разговаривали по-другому.
После короткой паузы сидевший у дальнего конца стола бригинженер сказал:
— Ну, это очевидно — сильную противотанковую артиллерию.
— Совершенно верно. Но, прошу заметить, мы пока не располагаем артиллерией, способной решать данную задачу. Не имеем подходящей организационной структуры артчастей, соответствующей матчасти. И не всегда нам удастся вовремя определять направления главных ударов. Если противник использует, допустим, пятьсот танков одновременно… Поэтому напрашивается вывод — надо иметь мощное и маневренное противотанковое оружие в каждой роте, даже каждом взводе.
— Это не новость, — разочарованно сказал тот же бригинженер. — Противотанковые ружья известны давно, но итоги польской кампании не подтвердили их эффективности.
Берестин подошел к нему, остановился рядом.
— Вы правы. Эффективность была невысокая, хотя это, возможно, объясняется не только техническими причинами. Но мне начинает казаться, что вы — представители самого революционного направления в артиллерии — сами до конца не представляете, на что годится ваше изобретение. Вот я, прошу прощения за нескромность, имел возможность довольно долго думать над вашими реактивными снарядами. И возникают довольно простые идеи. Например, взять снаряд с одной направляющей, поставить на легкий станок, и… — Берестин с ожиданием посмотрел на присутствующих, без спросу взял со стола Сталина папиросу и закурил.
— Рассеивание… — подал кто-то голос.
— Точно! Такие ракеты известны с прошлого века и из-за рассеивания сошли со сцены. Ваш отдельно взятый снаряд тоже имеет порядочное рассеивание. Хотя на Халхин-Голе летчики попадали эрэсами в самолеты японцев… А теперь идем дальше. Уменьшаем вес заряда вдвое, танку хватит, вместо фугасного делаем кумулятивный. — На листе бумаги Берестин заранее изобразил схему и предъявил ее сейчас присутствующим. — Вместо активно-реактивного двигателя делаем вот такой, попроще, а чтобы запускать снаряд, нам потребуется приспособление… — Алексей предъявил соответствующие эскизы.
Дело пошло. Посыпались вопросы, на которые ракетчики отвечали друг другу уже сами. Берестин только направлял разговор. Понадобится порох с иными весьма специфическими свойствами? Пожалуйста: вот его формула и характеристики.
«Хорошо, — подумал Берестин, — что в этой реальности не принято задавать лишних вопросов. Взять хотя бы этот порох: молодые гении наших дней стали бы добиваться, как выведена формула, да где, кто испытывал и почему им об этом неизвестно…» А здесь товарищ Сталин прервал свою олимпийскую созерцательность, спросил: «Все ясно, товарищи? Опытный экземпляр представить на испытания через две недели, ответственный за проект бригинженер… — Он не вспомнил фамилии и указал трубкой: — Ну вот вы… Вы вольны вносить любые необходимые изменения, при условии сохранения оговоренных здесь тактико-технических данных. Все свободны». И окрыленные ракетчики покинули кабинет. Удивителен и неизъясним ход человеческой мысли, об этом Берестин задумывался уже давно. Одни озарения опережают свое время на тысячелетия, а вроде бы лежащие на поверхности идеи, для которых созрели и технические возможности, и социальная обстановка, не реализуются годами, а то и веками.
Отечественные народовольцы с упорством, достойным удивления, но не поощрения, рыли тоннель под насыпь, чтобы взорвать царский поезд, и — опоздали, хотя трудились два месяца без отдыха, потом Степан Халтурин таскал за пазухой динамит в подвал Зимнего дворца, собрал три пуда, разнес в щепки целое крыло здания, убил семнадцать солдат охраны, а царь уцелел. Невероятной сложности достигла тактика бомбометания, появилась и философия этого дела, а казалось бы, чего проще? Винтовка Бердана № 2 имела прицельную дальность семьсот сажен, пятнадцатиграммовая пуля била весьма точно и надежно, царь любил прогуливаться пешком и проводить разводы караула перед дворцом, и после двух недель тренировки хороший стрелок с подходящей крыши положил бы его без труда и риска… Но до такой простой мысли пришлось доходить целых восемьдесят два года, до шестьдесят третьего, когда застрелили Кеннеди.
Еще пример — все читали «Как закалялась сталь» и помнят трудности с прокладкой узкоколейки. Бандиты, ночевки на голом цементе в полуразрушенном здании. А если бы положить первые двадцать метров, поставить на рельсы платформы и теплушки и дальше класть путь с колес? И спать есть где, и все под руками, на крышу — пулемет для отражения бандитов… Но — не нашлось рационализаторов.
Сейчас Берестин с удовольствием отметил, что ракетчики искренне воодушевлены, и поверил, что к двадцать второму июня получит партию гранатометов. Они остались с Новиковым вдвоем. В небольшой комнате отдыха, где у Сталина раньше ничего не было, кроме кожаного дивана и столика, теперь появилась электроплитка, кофейник, мини-бар, здоровенный приемник «Телефункен» и еще многое из того, что можно было изыскать для придания уюта помещению, где вождь проводил больше половины своего времени, никак не разделенного на рабочее и личное.
Они пили кофе, и Новиков рассказывал Берестину, что он уже успел в области формирования подготовки к войне. И в области технико-экономической, и организационной, и политической…
— А ведь то, что ты придумал, — сказал Берестин, — нашим пришельцам здорово не понравится. Они нас зачем послали? Выиграть войну и установить мировое господство. А ты затеял десталинизацию, демократизацию общества. Не сковырнут ли они нас с тобой?
— До конца войны — не должны бы. И я еще думаю: неужели Воронцов без дела сидит?
— Побачим. Пока главное — первый удар выдержать. Я знаешь до чего додумался? Нам ведь вообще всеобщая мобилизация может не потребоваться. Сам считай — пленными тот раз в первые месяцы потратили почти четыре миллиона. Территорию сдали, на которой еще миллионов семьдесят жило, по военным расчетам — семь миллионов призывного контингента. Одномоментно. И каждый год еще по столько же… Значит, не допустив немцев до Москвы и Сталинграда, мы уже компенсируем, как минимум, десять миллионов призывников. Отсюда следует, что при нормальном развитии событий можно в два-три раза снизить мобилизационное напряжение. Нравится?
— Выходит, можно будет отказаться и от курсов офицерских трехмесячных, пацанов на убой не гнать, дурость свою покрывая. Оставим нормальные училища с полной программой, а потери во взводных командирах лучше покрывать на месте из кадровых сержантов и старшин. Первый год наступать нам не придется, в обороне справятся, зато от роты и выше будем иметь полноценный комсостав.
— И обязательно восстановить старое правило, чтоб раненые возвращались только в свои части…
— И отпуска чтоб были. Две недели через полгода. Немцы до самого конца домой ездили, а у нас, как в орде, забрали — и все, домой после победы…
— Все сделаем, но сейчас поближе заботы есть, — прервал поток идей Новиков. — Я приказы подготовил, Жуков принимает Киевский округ. Пока он там нужнее, чем в штабе. Петров — Прибалтийский. С Павловым — как хочешь решай. В ЦК Белоруссии я звонил, подтвердил тебе полный карт-бланш по всем вопросам. Уже начата переброска четырех армий из Сибири и ТуркВО к тебе и трех — к Жукову. Сразу по приезде начинай скрытую мобилизацию и программу дезинформации. Остальное будем согласовывать по телефону. Жаль мне с тобой расставаться. Одиноко здесь… — Новиков помолчал, глядя через окно на плывущие над Кремлем пухлые, белые, пронизанные солнцем кучевые облака. — Сейчас едем на дачу. Приглашены Жуков, Шапошников, Петров, если успеет прилететь, Тимошенко, Кузнецов, Василевский, еще люди… Надо Карбышева тоже взять. Последняя тайная вечеря.
На Ивановской площади уже стояли длинные черные машины.
…Вагон плавно раскачивало на закруглениях, потом он выходил на очередную прямую, и только частый, ритмичный стук колес, иногда срывающийся на торопливую дробь, напоминал, что Берестин с Рычаговым все же в поезде, а не в каюте старого парохода.
Вагон им достался роскошный — много начищенной бронзы, полированного дерева, хрусталя и бархата, купе раза в два больше, чем в послевоенных СВ немецкой постройки, постельное белье и салфетки накрахмалены до жестяной твердости.
Поезд шел сплошными лесами, возникали и мгновенно исчезали позади то подсвеченные закатным солнцем меднокожие кондовые сосны — совсем как на Валгалле, то глухие заросли темной, почти черной лиственной зелени, а то вдруг поезд вылетал на большую прогалину, и в глаза ударял вечерний свет, купе наполнялось золотистой искристой дымкой, чуть сплющенный багровый сгусток солнца повисал между зубчатой грядой горизонта и низкими лимонно-серыми облаками. Тогда казалось, что даже через толстые зеркальные стекла доносится в купе запах нагретой солнцем сосновой коры, свежей весенней зелени, пропитанных шпал и паровозного дыма. Мгновенное видение исчезало, в вагоне становилось почти темно, мимо окон вновь неслась сплошная мелькающая полоса.
