Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых
Разумеется, через несколько минут она вернулась. А куда деваться?
Села за стол как ни в чем не бывало.
— Извиняться будешь?
— Буду, — с готовностью кивнул Ляхов. — И даже — уже. Простите дурака. Одик–с в казармах, тонкое обращение стал забывать. Примите уверения и все такое прочее…
Со снисходительной улыбкой она досмотрела до конца процесс посыпания головы пеплом. Положила тонкую ладошку поверх его руки.
И, в полном соответствии с уже проведенным Вадимом анализом партии, начала объяснять, что отец очень ответственно относится к своей должности, но в то же время считает, что служит не какому–то конкретному правительству и даже не существующему государственному устройству, а России в широком смысле.
Что нынешнее положение полковника Половцева (его настоящей фамилии она так до сих пор и не знала), круг его общения, личное знакомство с князем, как бы он от него ни открещивался, и другие привходящие обстоятельства заставляют предположить, что тогдашние слова отнюдь не случайность и не шутка даже.
Что при определенных обстоятельствах Василий Кириллович мог бы взглянуть на вещи несколько шире, чем предполагает должность и даже нынешние убеждения. Но хотел бы принимать решения с большим знанием дела.
— Что ты имел в виду, говоря об иной схеме власти? Если еще точнее, каким таким секретом ты владеешь, чтобы заявлять, что иная система власти возможна и будет намного эффективнее, чем любая другая. Отец так понял, что это дело уже чуть ли не в стадии практической реализации.
— Поверили, значит? — осведомился Вадим, подливая в бокалы вино. Рюмка водки поверх хереса принесла как раз нужное состояние духа. Еще не пьян, но кураж поднялся значительно.
— Не набивайся на комплименты. Что ты мужчина и собой недурен, и умом не обделен, сам знаешь, не хуже меня. В одночасье задурил бедной девушке голову и сорвал цветок невинности! Ладно, ладно, не буду больше! Нет, Вадим, если без шуток… Кто бы стал с тобой дружить и общаться, если бы… Дураков и болтунов не награждают крестами и не берут из провинциальных гарнизонов в Гвардию и в Академию. Так что…
— Спасибо, тронут. Ну, если предположить, что мы сейчас продолжаем тему одного из наших академических семинаров… Только не смешно ли выйдет? С девушкой за ресторанным столиком, на фоне изумительной природы — и доклад о грядущих судьбах государства Российского?
— Отчего бы и нет? Если девушка не столь глупа, чтобы интересоваться только светскими сплетнями, сравнительными достоинствами и статями возможных женихов, ценами на тряпки. А о чем ты предпочел бы со мной говорить? О нежных чувствах, которые я в тебе пробуждаю? О размерах моего приданого? Можем и об этом поговорить, только несколько позже. Согласен?
— Нет, ну можно еще о литературе, о живописи. Я даже несколько стихов наизусть помню. Как это там? «Я пригвожден к трактирной стойке, я пьян давно, мне все равно, а счастие мое на тройке в сребристый дым унесено…»
— Великолепно. Блок. В кружке чтецов–декламаторов занимался? Потом выгнали или сам бросил?
Ляхов изобразил смущение.
— Так что, милый, давай все–таки поговорим о том, что у тебя лучше получается.
— Ну, если ты так считаешь… А то я еще про живопись знаю. Недавно каталог выставки «Адольф Гитлер и его время» пролистал. Очень впечатляющие батальные полотна времен мировой войны. Не первого ряда художник, конечно, но есть в нем некая талантливая сумасшедшинка. Навроде Чюрлёниса…
Майя слушала его, наклонив голову, совершенно с тем выражением, что подходит для иллюстрации поговорки «Мели, Емеля…». И не перебивала.
Пришлось ему таки смолкнуть на полуслове, чтобы не заиграться в очередной раз. Ссориться с девушкой он решительно не хотел. И перейти к вполне серьезному тону.
Предварительно попросив Майю, чтобы она его какое–то время не перебивала, даже если возникнут вопросы. Лекция так лекция.
«Ты этого хотел, Жорж Данден!»
И начал вкратце пересказывать ей тезисы доклада одного из аналитиков «Пересвета», доктора философии и одновременно полковника Ивана Зернова.
— Как известно, в последние два века в цивилизованных странах конкурируют между собой только демократия и монархия. После мировой войны и большевистского переворота на монархию навесили массу ярлыков: отжившая форма власти, отсутствие свободы, произвол, мракобесие и тому подобное. Причем подлинной критики монархии, в нашем случае — русского самодержавия как такового, нигде и никогда не было. На самом же деле… Начнем с общеизвестного, но замалчиваемого.
Что есть монарх? Он обладает всей полнотой власти в государстве и осуществляет ее по единоличному усмотрению. Он принимает решающее участие в законодательстве, управлении и правосудии. Права его наследственны и длятся пожизненно. Царю не нужно думать, что его могут свергнуть. В этом отличие монархии от тирании.
Царя с раннего детства воспитывают лучшие учителя, готовя к государственному правлению. За его спиной — опыт отцов и дедов с их достижениями и ошибками. Монарх последователен, ибо продолжает дела своих предшественников, не претендуя на сиюминутный успех в предвидении грядущих через четыре года выборов. Царя не заботят деньги и награды. Деньги ему не нужны, а наградами распоряжается он сам. Для государства монархия дешевле демократии, хотя бы за счет экономии на бесконечных и бессмысленных выборах. По идее, царь всегда мудрее, опытнее, дальновиднее любого выборного лидера, поскольку мыслит категориями эпох, а не парламентских сроков.
Монарх не имеет над собой высшего властного органа и не отвечает ни перед кем из подданных за свои действия, он повинуется только правовым нормам, которые сам утвердил. Значит, ему нет нужды их нарушать. В случае необходимости он может их изменить в том же узаконенном порядке. Следовательно, монархия царствует лишь тогда, когда все жизненные явления подчинены этике.
Далее, в отличие от демократии, монархическое сознание исходит из того, что люди от природы не равны между собой по причине воспитания, способностей, наследственности, отсюда вывод: высшая справедливость требует различного к ним отношения. И далее — примат индивидуального подхода к каждому человеку, а не обезличивающее «равенство».
Еще одна деталь — власть монарха есть не право, а обязанность, которая и наделяет его верховными правами. Соответственно, это распространяется и на подданных. Подданный в монархии имеет больше, чем политические права, он имеет политические обязанности.
Кроме того, очевидно, что в «правовом государстве» закон никогда не может предусмотреть всех ухищрений человеческого поведения, а в монархическом государстве воля государя, вера в него подданных поддерживает сознание, что высшая правда выше закона. Народ обращается к государю, когда требования законов расходятся с жизненными реалиями и царская прерогатива — решать дела по закону нравственному.
И в то же время царь, как единоличный представитель верховной власти, не в состоянии исполнять государственные функции в полном объеме. Он должен привлекать к управлению людей наиболее способных и подготовленных, отличающихся обостренными чувствами чести и долга. Перед народом и монархом. Их принято называть аристократией. Аристократия в случае необходимости призвана компенсировать личные недостатки монарха, ибо в ее составе всегда можно найти людей способнее самого царя, но отнюдь не претендующих, на этом основании, на право сменить его на престоле.
В монархии человек обладает обостренным чувством собственного достоинства и чести, легко принимает идею ранга, так как и ранг монарха, и ранг других людей измеряются одинаковыми критериями…
Верность монарху, исходящая из основ монархического сознания, принятая добровольно и невынуждаемо, и есть истинная свобода…
Майе хватило терпения и выдержки дослушать Вадима до конца. Только с мимикой ей не всегда удавалось совладать.
Ляхов замолчал, промочил горло вином.
— Спасибо за интересную лекцию. Вижу, тема тебя волнует и продумал ты ее глубоко. И, наверное, свой выбор сделал. Так? — спросила Майя совершенно серьезно.
Он пожал плечами.
— Чисто теоретически мне на данные положения нечего возразить. Кроме того, нарисованная картинка выглядит привлекательно и в эстетическом плане. А что касается практики… Я уже говорил твоему отцу, переворотов мы не затеваем.
— Но теория отработана, чего уж скромничать. Из одной только любви к философии десятки серьезных людей не стали бы время тратить. Считай, что меня ты тоже убедил. Только вот хотелось бы узнать одно–единственное. Если Великого князя я еще могу представить себе рыцарем без страха и упрека, в духе твоего учения, где ты собираешься взять аристократов? Таких, как ты их тут разрисовал?
