Физрук 7: назад в СССР - Валерий Александрович Гуров

— Спасибо!

— Не за что!.. В общем, Михайлову теперь тебя трогать нельзя, иначе начальник второго главного управления его в порошок сотрет. В лучшем случае, снимет полковничьи погоны и сошлет в дальний гарнизон капитаном внутренних войск. На старости-то лет.

— Тогда чего же мне опасаться?

— Станет пакостить по мелочам, но мелочи эти будут такие, что ты света не невзвидишь.

— Не напугал.

— Вижу. Тем более, что у тебя есть два контраргумента и весьма весомые.

— Какие же?

— Во-первых, я. Во-вторых, этот бункер.

— А кто ты собственно такой? — спросил я. — Ну кроме того, что — здешний Лев Толстой?..

— Я — Лев Толстой?.. — переспросил он. — Да я только-то и умею, что писать рапорты да отчеты…

— А кто же тогда написал все эти романы и повести с пьесами?

— Мой покойный брат-близнец, Миний.

— А что с ним случилось?

— Два года назад умер в Москве, от алкогольного цирроза печени, — вздохнул лжеписатель. — Ни в Литейске, ни даже в Союзе Писателей СССР этого не знают. Как это ни прискорбно, но начальство решило, что удобнее случая прислать сюда сотрудника, который не вызовет ни у кого подозрений, и представить нельзя. И вот я здесь, изображаю сильно пьющего классика, а заодно — присматриваю за всем проектом и возней вокруг него. И все бы ничего, но издательство ждет от меня, вернее — от брата, новый роман, черновик которого лежит в его письменном столе, а я ни уха, ни рыла не смыслю в писательстве. Так что, дорогой Александр Сергеевич, не быть мне твоим литературным секретарем. Уж, не обессудь…

— Я могу тебе помочь, — сказал я. — У меня есть писатель знакомый, он, правда, пацан совсем еще, но — талант! Кстати, твой… Прости, твоего брата, поклонник. Пусть он эту рукопись посмотрит, готова ли она к печати?

— Отличная идея! — согласился Третьяковский. — Только как ему объяснить, почему сам «писатель» не может?..

— Сохраним легенду… — ответил я. — Классик сильно пьет и ни на что путное уже не годен.

— Годится.

— Кстати, как тебя зовут на самом деле?

— Можешь называть меня Графом. Это производное от имени Евграф. К тому же — дворовая кличка, а заодно — оперативный псевдоним.

— Хорошо, Евграф Евграфович, — откликнулся я. — Буду называть тебя Графом.

— Теперь касательно этого бункера, — продолжал он. — О нем ни полковник, ни его подручные ничего не знают.

— Как же — не знают, — удивился я. — А — Сумароков с Пивнем и Крюком?

— Они узнали только сегодня, это ведь я направил сюда Илью Ильича перед самой встречей с тобой. И код от замка сейфа сообщил.

— Стоп! Не сходится здесь что-то, — остановил его я. — Он же соловьем разливался. Рассказывал об этом бункере, а главное — о содержимом сейфа.

— Сумароков был великим актером, жаль только, что предпочел иную дорожку.

— Был? — уточнил я, не веря, что это случайная оговорка. — Значит, его уже того?..

— Сейчас выясним, — пробормотал он. — Взял телефонную трубку, но не стал набирать номер, а нажал на одну из белых кнопок. — Семь пять восемь… Да… Данные о происшествиях… Убийства… В двенадцать тридцать на Садовой, дом восемь?.. Понял. Спасибо!

— И какие новости? — спросил я, хотя уже догадывался — какие?

— Вооруженное ограбление дома номер восемнадцать по Садовой улице, — откликнулся Граф.— Хозяин застрелен… Догадываешься — кто?..

— Сумароков, — ответил я. — Как он там оказался?

— А куда ты его отвез?

— Не скажу.

— Ладно… Илье Ильичу это все равно уже не поможет.

Мы помолчали, потом я спросил:

— Сейф, набитый документами, и — если верить покойному — деньгами и драгоценностями, телефон спецсвязи… Наверное, все это нужно для ваших гэбэшных дел… Только я здесь причем?

— Тебя интересует судьба детей, втянутых в проект, — сказал брат-близнец покойного писателя, — меня… кое-что другое, но мы с тобою союзники. Будем действовать сообща… Как ты уже понял, вот с этого телефона можно позвонить куда угодно, хоть в Москву. Он не прослушивается. Кроме того, я покажу тебе список номеров, которые ты должен запомнить наизусть. Как звонить по ним, ты видел — правая кнопка, ответит телефонистка, называешь три цифры и получаешь нужную тебе информацию.

— Какую именно?

— Нужную… Из списка поймешь.

— Хорошо.

— Касательно денег, — продолжал Граф. — Понадобятся, бери. Они нигде не учтены. Побрякушки и золото лучше не трогать. Во-первых, это наш резервный фонд, а во-вторых, знаешь, наверное, в СССР за спекуляцию золотом и драгоценными камнями наказывают строго.

— Я понял. Не беспокойся, не трону.

— Ну а остальное узнаешь по ходу дела. Мы с тобой теперь одной ниточкой связаны. Дернут одного, аукнется другому.

После недолгого молчания, я вздохнул:

— Поеду я… Поздно. Завтра на работу… Ты со мной?

— Погоди, — сказал он, доставая из папки, которая лежала перед ним, листок. — Взгляни и запомни.

Всего номеров было четыре и возле каждого пометка — информация, спецгруппа, эвакуация, ликвидация.

— Ликвидация чего? — спросил я.

— Бункера.

— А эвакуация?

— Позвонившего и всего того, что тот сочтет нужным.

— Каким образом?

— Прибудет вертушка.

— А — спецгруппа?

— Это когда надо выполнить особое задание.

— Ясно, — кивнул я. — Так ты едешь?

— Нет, я еще поработаю с документами, — отмахнулся он. — Завтра позвоню тебе домой, после работы.

— Мой телефон прослушивается, — сказал я. — По крайней мере, так утверждает Курбатов.

— Верно, — согласился лжеписатель. — Тебя слушают мои парни, но только — телефонные разговоры, а не вообще все, что говорится в квартире. Так что можешь не беспокоиться, никто в твои интимные тайны носа не сует.

— И на том спасибо… Кстати, у тебя лишнего фонарика нет?.. Надоело по темноте шарахаться.

— Есть…

Третьяковский вынул из выдвижного ящика фонарик и протянул его мне. Я взял его, выбрался из подземелья и вернулся к машине. Кроме моей «Волги», других транспортных средств поблизости не имелось. Неужели Граф вызовет