Здесь водятся драконы - Борис Борисович Батыршин
Греве терпеливо выслушал эту сентенцию — пятый или шестой раз только за сегодняшний день. Нет, определённо наивно было бы надеяться, что француз уступит кому бы то ни было честь первым вступить под древние своды и первым увидеть то, что под ними скрыто.
— А вы уверены, что и эта гробница не была разграблена? — осведомился он. — Всем известно, сколько захоронений оказались пусты, выпотрошены расхитителями гробниц позднейших эпох!
— Никаких сомнений, мсье Греве! Мы около недели расчищали этот вход, и ни малейших следов более ранних вторжений обнаружено не было. да вот, возьмите хотя бы пллиту, прикрывающую входной тоннель — с какой стати удачливым грабителям прилагать немалые усилия к тому, чтобы вернуть её на место? Когда я увидел, насколько точно плита лежит на предназначенном для неё изначально месте, то сразу понял — вот она, удача!
— Значит, сегодня вы не рассчитываете попасть в погребальный покой?
— Нет, что вы! — француз энергично помотал головой. — Во-первых, предстоит окончательно расчистить наклонный тоннель. Плита, конечно, плитой, но за тысячелетия пустынный песок наверняка проник внутрь, и нам ещё предстоит с ним повозиться. Потом — дверь в переднюю камеру, вернее сказать, вертикальная каменная плита, играющая эту роль. Уверен, с ней будет не так просто справиться, как с этой, поскольку работать придётся в узости и поднимать плиту наверх вручную, по крутым ступеням…
— Что ж, в таком случае, я вас оставлю. — сделал вывод Греве. — Надеюсь сегодня вечером вы расскажете мне все новости?
— Несомненно, барон, несомненно! — подтвердил археолог. — Сейчас вам здесь делать совершенно нечего. Так что — до вечера, а пока я советую вам прогуляться, осмотреть места прошлых раскопок. Возьмите с собой в качестве проводника кого-нибудь из рабочих, кто понимает по-английски — уверяю, найдёте для себя немало любопытного!
Уже поздно вечером, после ужина и беседы с Габо (археолог, как и обещал, дал собеседнику подробнейший отчёт о результатах дневных раскопок; входной тоннель удалось расчистить без особых усилий, а вот с массивной каменной плитой, перегораживающей нижний его конец возникли непредвиденные сложности), Греве вернулся к себе в палатку и принялся разбирать почту, доставленную сегодня вечером. Несколько газет: александрийская, лондонская «Дейли Телеграф», «Петербургские ведомости» недельной давности (газета приплыла в Египет на военном корабле, направляющегося с Балтики на Тихий океан, и сделавшем перед прохождением Суэцкого канала остановку для бункеровки в Александрии), а так же три иллюстрированных европейских издания, два на французском, одно на немецком языке. Поверх всей стопки лежал конверт с подписью, в которой он узнал почерк секретаря российского консульства — её он и вскрыл в первую очередь. Вскрыл, прочёл раз, потом другой — и, опрокинув стул, опрометью выскочил из палатки, скликая людей. Зычный голос барона, привыкшего перекрикивать рёв океанских штормов, и несколько выстрелов из револьвера в воздух переполошили весь лагерь — и не прошло и четверти часа, как Греве, погрузившись на двуколку в сопровождении своего доверенного слуги-телохранителя (Габо, вышедший проводить барона был изрядно раздосадован тем, что сумасшедший русский не удосужился хоть как-то объяснить причины внезапного отъезда) уже мчался по укатанной повозками в песке дороге по направлению к Нилу. Там, на левом, западном берегу реки, на маленькой пристани, сооружённой напротив древнего города Луксор, дожидался нанятый бароном для этого путешествия паровой катер.
IV
Германская империя,
Штеттин.
…В мире сменялись расцвет и паденье.
Сто превращений — и все быстротечно.
Знатность, богатство — прихлынут-отхлынут,
Слава ж достойных осталась навечно!
Думал я долго: в чем смысл мирозданья?
Сел, и вздохнул, и промолвил, вздыхая:
"Если бы, как у реликвии древней,
Жизнь долговечною стала людская!… — п рочёл нараспев мужчина, стоящий у края помоста. Был он высок, лицо имел худощавое, носящее признаки особого, чисто прусского аристократизма, с тонкими прямыми губами, закрученными вверх усиками и золотым пенсне, украшающем длинную костистую переносице. Костюм мужчины составляло пальто из дорогой английской шерсти, брюки, так же весьма недешёвые и лаковые ботинки, которые смотрелись на решётчатом, тронутом ржавчиной железном настиле несколько чужеродно. Как, впрочем, и стихи, продекламированные мужчиной, мало вязались с окружающим царством стали, угля и машинного масла, заполонившем достроечные причалы верфи «Вулкан» — одного из крупнейших судостроительных предприятий Германии.
— Вот уж не думал, герр Шольц, что вы интересуетесь китайской поэзией… — негромко произнёс его спутник. Этот был в военной форме с погонами корветтен-капитана; нашивка на рукаве кителя указывала на принадлежность к инженерному корпусу Кайзермарине.
— Обычно принято считать, что романтизм есть прерогатива университетских профессоров и недоучившихся студентов-филологов. — отозвался господин в пенсне. — однако, смею вас заверить, что это не так. Никогда ещё тяга немцев к литературе, особенно к поэзии, не достигала такого накала. И для подлинных ценителей нет ничего слаще, нежели сравнивать вершины творчества разных народов, пусть и разделённых океанами и веками…
— Ну, мои познания в культуре Поднебесной не настолько глубоки, чтобы сравнивать Гейне и поэтов периода пяти Царств.
— С вашего позволения — эпохи Империи Сун, это с 960-го по 1279-й годы по христианскому летосчислению.– Признаться, я и сам невеликий знаток китайской литературы, просто представитель нашего заказчика преподнёс мне по случаю годовщины заключения контракта подарок, роскошно изданный сборник китайской поэзии, на шёлковой бумаге, с выполненными вручную миниатюрами. Одно из стихотворений, принадлежащих перу некоего Су Ши мне особенно запомнилось.
— Насколько мне известно, древние китайцы писали не перьями а особыми палочками, на манер стилосов древних римлян. — заметил корветтен-капитан. — Впрочем, это не имеет значения. Надо полагать китайский чиновник, преподнесший вам этот подарок теперь сожалеет об этом.
— Как и я сам. — собеседник
