Рубеж - Евгений Васильевич Шалашов
Очаги сопротивления вспыхивали буквально на каждом шагу, не давая немцам продвинуться вглубь города. Но сила солому ломит. Все-таки, баррикады, созданные из булыжников, бревен и мебели — ерунда против танков, а плохо вооруженные люди не противник для опытных бойцов. Порыв горожан безусловно вызывает уважение и восхищение, но что они могут противопоставить обученным солдатам и военной технике?
Но, опять-таки, уже после подавления сопротивления стали возникать подпольные группы. Удивительно, потому что для создания подполья требуется хотя бы месяца два. Но нет, сопротивление организовалось очень быстро, и продолжало расти как грибы после дождя.
Несмотря на обилие резко возросшего количества подпольных групп в Минске и в части оккупированной Белоруссии, их возросшей активности, информации мне на стол поступало довольно мало. Меня это сначала удивило. Я задал вопрос, почему так? Оказалось, что меня решили поберечь, вернее, мои нервы. Решили, что императору не следует знать слишком много подробностей происходящего в Минске. Плохого, имеется ввиду.
Оказывается, немцы и французы, разъяренные возрастающему сопротивлению, принялись сортировать граждан по их национальному признаку, лояльности к новой власти, а тех, кто не соглашается служить новым хозяевам города, арестовывали и вывозили за пределы городов, и объединяли их в лагеря, которые организовывали на территориях старых тюрем, монастырей и крепостей.
Это что, оккупанты принялись создавать концентрационные лагеря? Они, разумеется, в этом деле не первые. Первыми стали «просвещенные» англичане, обустроившие концлагеря для буров. В моей истории англы и французы учредили концлагеря в Архангельской губернии, и даже за Полярным кругом.
Французы принялись создавать еще и «освободительные отряды», призванные помочь России избавиться от своего тирана — то есть, меня.
Эти отряды формировавшиеся из человеческого мусора, обитавшего на территории Минска и прилегающих территорий, а также из уголовников и людей, содержавшихся в психиатрических лечебницах. Вот они-то и выполняли самую грязную работу — выявляли и истребляли недовольных. Людей хватали на улицах. За малейшее сопротивление жестоко избивали или расстреливали на месте. Иногда людей вешали прямо на улицах. Женщинам приходилось особенно тяжко. Когда читал этот отчёт, у меня аж костяшки на руках побелели. Не скажу, что хорошо знаком с историей оккупации Минска в годы Великой Отечественной войны, но мне кажется, даже в период властвования фашистов, такого не было.
Рокоссовский, видимо, испытывая вину за то, что он сдал Минск, совершил буквально чудо, умудрившийся расставить войска таким образом, чтобы нам хватило солдат и для удержания укреплений, и оставить что-то в резерве. Нужно было собрать достаточно войск, чтобы попробовать контратаковать по Минскому направлению и постараться отбить город.
Минск — слишком важный город, чтобы просто так оставлять его в руках неприятеля.
Войска собирались в концентрированный мощный кулак в том месте, где, как докладывала наша разведка, врагов было меньше всего, где еще нет «закостенелой» линии обороны и где им можно будет нанести как можно больше ущерба. Для решения этого вопроса Рокоссовский вызвал в срочном порядке Жукова, который успел себя зарекомендовать, как прекрасный тактик. К тому же он сам вызвался, проявив большой интерес к этой задаче и пообещав, что постарается отбить город. Почему-то для него это было важным. Ну а мне, как и империи, важен результат. Впрочем, даже если это какие-то амбиции — прекрасно. Любой военачальник просто обязан иметь такие амбиции, потому что не только солдат мечтает стать генералом, но и генерал — маршалом. Ну, исходя из реалий империи, генерал от инфантерии желает получить погоны генерал-фельдмаршала. Жаль, дальше расти уже некуда. Может, есть смысл ввести еще и звание маршала для карьерного роста полководцев? Маршал рода войск, маршал Российской империи? Надо подумать. Главное, чтобы карьерный рост не строился на гибели солдат. Касательно же Георгия Константиновича Жукова в моей истории бродило столько разных сплетен, а кроме этого ещё и научных трудов, то не знаю… Но в Румынии генерал Жуков зарекомендовал себя как толковый командующий, что бережет жизни своих солдат.
— Немедленно освобождаем Минск! Немедленно собирайте все силы, какие только возможно. Бросаем туда. Оставлять такого нельзя! — ревел я в трубку.
Я понимаю, что военачальники знают лучше меня, что нужно делать, и когда делать, но удержаться не мог. Но мои полководцы тоже знали, что император у них вполне вменяемый и понимает, что можно и что нельзя. А главное — они не боялись мне возражать, особенно, если понимали, что правы. Я сам не претендую на сверхзнание, я тоже человек, а стратеги, худо-бедно, военные академии заканчивали, опыт имеют и гораздо умнее меня в военных вопросах.
Рокоссовский терпеливо выслушал, потом сказал:
— Мы уже сделали все возможное. Пока освобождать Минск рано. Чуть-чуть… Силы и средства сосредоточены, остались некоторые детали. Необходимо подвести достаточное количество снарядов для артиллерии, а командование авиадивизий просит еще немного времени, чтобы подтянуть поближе к аэродромам горюче-смазочные материалы. Как только подтянут, так сразу начнётся наступление. Если потребуется, мы город с землёй сравняем, но немцев оттуда выжжем. Но лучше бы поберечь мирных граждан, да и город желательно сохранить. К тому же, не исключено, что нам могут оказать значительную помощь изнутри.
Ага, изнутри. Да к тому времени там уже не останется ни одной группы сопротивления. Буркнув что-то невнятное, вроде «На вашей совести», повесил трубку и приказал связать меня с разведкой.
— В сельской местности возникают партизанские отряды, которые ведут борьбу с врагом. По нашим сведениям, их численность составляет две сотни. но здесь нужно учитывать, что имеются отряды и по тысяче человек, и по десять или пятнадцать. Оружие, специалисты по минно-подрывному делу отправляются в отряды либо по мере готовности, либо по заявкам. В городах — и в самом Минске, и в уездных городках с нами активно сотрудничают подпольщики, их довольно много, даже несмотря на репрессии. На место одного погибшего или арестованного встают двое. Нам удалось наладить воздушный путь, чтобы сбрасывать оружие и боеприпасы. Партизаны все подбирают, а потом умудряются тайно доставить в города. Скажем так — подпольщики сейчас активно накачиваются оружием. Они готовы сражаться. Сейчас для нас проблема — сдержать их инициативу, потому что выступление разрозненных групп ни к чему хорошему не приведет. В самом Минске подполье имеет координатора, а в оккупированной зоне пока нет. Но работа уже ведется. Сейчас партизаны и подполье передают нам информацию о местонахождениях противника, о дислокации их подразделений.
Это уже докладывал мне Фраучи, голос которого звучал так, будто бы он не спал несколько недель. А может он и не спал, кто знает?
— Значит, в Минске имеется руководитель, а в окрестностях нет… — раздумчиво протянул я.
— Именно так. С точки зрения безопасности самого подполья это плохо, потому что слишком многое замкнуто на одну фигуру. Предпочтительнее, чтобы работало несколько групп, не имеющих представления друг о друге, но нам работать с единым координатором действий гораздо проще. А координатор — талантливый организатор. Сейчас он создал систему десяток, по которой рядовые члены группы знают только своего руководителя, но не более того.
— Организатор — это какой-то военный? — спросил я, чтобы хоть как-то отвлечься от всех тех ужасов, которые свалились на меня после прочтения отчётов о происходящем в Минске.
— Нет, доктор наук, профессор Минского императорского университета, — произнёс он. — Некто Кузнецов Леонид Павлович.
— Знакомое имя-отчество, — сказал я, припоминая, где его слышал. — Это не тот ли профессор, который…
Не успел договорить, как Фраучи тут же ответил:
— Да, именно тот. Профессор Кузнецов сгруппировал вокруг себя студентов, поддерживающих его идею о том, что жизнь отдельного человека важнее, нежели судьба государства. К нашему удивлению, — Фраучи недобро хмыкнул, — познакомившись с европейскими ценностями, он быстро изменил мнение о немцах и французах, которые могут нас научить цивилизованности. И теперь уже не считает, что жизнь человека важнее существования государства. А те студенты, что слушали его лекции, теперь расклеивают листовки, режут провода полевых телефонов, разоружают одиночных солдат.
— Ну да, это всё
