Честное пионерское! Часть 4 (СИ) - Андрей Анатольевич Федин
Юрий Фёдорович похлопал меня по плечу (будто благословил). Каховский подмигнул мне и уселся в кресло. Он забросил ногу на ногу, положил на бедро блокнот — приготовился записывать мои «откровения». Я забрался на диван, обложился подушками (для устойчивости). Не предложил перенести «просмотр» на завтра (хотя с утра вынашивал эту идею). Я то и дело находил взглядом на стене фотографии Якова Фроловича Лукина — молодого, жизнерадостного на вид мужчину. Будто готовился к встрече с ним. А ещё настраивался на то, что скоро буду вспоминать Якова Фроловича не таким, как на фото. А мёртвым человеком, лежащим на земле в луже тёмной крови.
Мне почудилось, что к запахам мяты и «убийственного» одеколона Каховского добавился аромат розовых лепестков и тошнотворный запашок герани. Я взглянул на стоявший за стеклом серванта кинжал немецких охранных отрядов. Вспомнил, как во время «приступа» стирал с него кровавые следы белым, пропитанным женскими духами платком. Невольно порадовался, что «в этот раз» убийца орудовал не клинком — стрелял из пистолета. Я посмотрел на свои тонкие детские пальцы. Ничего занимательного, кроме заусениц на них не обнаружил. Но всё же отметил, что мои руки вполне пригодны для стрельбы из того же пистолета Макарова (да и силёнок для этого у меня предостаточно).
— Ну, что? — поторопил меня Каховский.
Он постучал шариковой ручкой по пустой странице.
Фрол Прокопьевич замер посреди комнаты — пенсионер сжимал в кулаке пулю.
— Готов, — сказал я.
Прижался спиной к мягкой спинке, кончиком языка провёл по сухим губам. На папин манер почесал нос. Запоздало сообразил, что не посетил перед «припадком» уборную: индийский чай уже подумывал о том, чтобы выбраться из меня наружу. Я хмыкнул: представил, что намочу штаны во время «приступа». Но встретился взглядом с глазами генерал-майора Лукина — поспешно убрал с лица улыбку. По-прежнему ощущал запах розовых лепестков и герани. Розами (как мне казалось) пахло от немецкого кинжала. А вот откуда в комнате (где зеленели лишь кактусы) взялся душок герани, я не представлял: не иначе как тот присутствовал только в моём воображении.
Я снова взглянул на стену. И тут же (не без труда) отвёл взгляд от висевших в рамочках фотографий. Воображение уже расписало сценарий будущего «видения». А фотографии подсказали облик одного из «актёров». Я шумно выдохнул и велел Лукину положить рядом со мной на сидение дивана пулю (снова порадовался, что «хоть убивать могу в комфорте» — а то «вечно умираю башкой об пол»). Фрол Прокопьевич поспешно выполнил мою просьбу: он разместил кусок свинца точно в том месте, куда я указал пальцем. В ответ на вопрос, нужно ли мне «что-то ещё», я помотал головой. «Он сказал: „Поехали!“ — мысленно повторил я слова песни. — Он взмахнул рукой…»
И накрыл ладонью лежавшую на диване пулю. Почувствовал прикосновение к коже холодного металла; ощутил, как по коже пробежалась волна «мурашек», как вздыбились на предплечьях волоски. Зажмурил глаза, затаил дыхание. Слушал, как отсчитывали секунды настенные часы. Заметил, что в комнату заглянуло вырвавшееся из объятий облаков солнце. Его лучи легко проникли через щели между моими веками — чётко показали, что «тьма» не наступила. Солнце нарисовало на стенах забавные тени от кактусов, отразилось в стёклах серванта, заставило блестеть хрустальные «висюльки» люстры. Оно будто насмехалось над моей попыткой спровоцировать «приступ».
— Ну⁈ — подал голос Каховский. — Чего ты ждёшь?
Я (что было сил) прижал кусок свинца к дивану. Задрожали мускулы на руке. Но в глазах не потемнело. Передо мной даже не вспыхнул фейерверк. Лишь солнечные лучи пощекотали в носу. Заставили меня звонко чихнуть. Я утёр с губ слюну и показал Юрию Фёдоровичу зажатую между большим и указательными пальцами пулю.
— Вот, — сказал я. — Держу. И ничего.
Пожал плечами.
Фрол Прокопьевич взглянул на Каховского.
— Юра, ты уверен… что это та самая? — спросил генерал-майор.
Зоин отец развёл руками (махнул шариковой ручкой и блокнотом).
— Так мне сказали, — ответил он.
Лукин нерешительно забрал у меня пулю (сделал он это неохотно), подставил её под прямые солнечные лучи. Я впервые увидел на лице Фрола Прокопьевича растерянность и разочарование. Бывший лётчик повертел кусок металла: рассматривал на нём вмятины и царапины.
— Может… всё же не она? — сказал он.
— Сомневаюсь, что пулю подменили, — произнёс Каховский. — Зачем? Кому это понадобилось?
Он положил блокнот и ручку на стол, указал на меня.
— Мы толком не понимаем пока, как у него «это» работает, — сказал Юрий Фёдорович. — Вполне возможно, что пуля для «этого» и вовсе не годится?
Он пощёлкал пальцем.
— Кинжал, верёвка, — сказал Каховский. — С ними всё получилось… кажется. Но их преступники держали в руках. Не знаю, как там всё «это» происходит. Может… нужна не пуля, а пистолет?
Зоин отец взглянул на меня; вопросительно вскинул брови. Он будто ожидал, что я подробно объясню механику своих «приступов». Но я лишь пожал плечами (подо мной скрипнули пружины дивана). Я пока ещё и сам толком не разобрался в полученных в наследство от Миши Иванова умениях.
— Пистолет? — переспросил Лукин.
Он сжал пулю в кулаке — сильно (побелели обтянутые тонкой кожей пальцы). Посмотрел не на меня и не на Юрия Фёдоровича — бросил взгляд через плечо на фотопортрет своего старшего сына. Резко, судорожно вдохнул, потряс зажатой в правой руке пулей. Посмотрел на Каховского.
— Пистолет тогда не нашли, — сказал Фрол Прокопьевич. — Оружие преступник унёс с собой — это точно. Отряды милиции обыскали каждую кочку и закоулок в Яшином подъезде и в его дворе; перерыли все ближайшие дворы и сквер. Я читал рапорты — поиски длились два дня.
Лукин покачал головой. Невидящим взглядом уставился на окно. Солнечный свет отразился в его глазах; позволил мне разглядеть каждую чёрточку на лице ветерана. Розовых пятен на щеках Фрола Прокопьевича я не увидел. Его кожа вновь стала привычно бледной. Но мне почудилось, что количество штрихов-морщин на ней заметно прибавилось.
— Может… попробуешь, ещё разок, Мишаня? — спросил генерал-майор. — Чуть позже…
Он не договорил — посмотрел мне в глаза.
Я тут же заверил:
— Конечно, попробую, Фрол Прокопьевич!
Лукин поблагодарил меня едва заметным кивком.
— А может, и не в пуле дело, — подал голос подполковник милиции. — И даже не в пистолете. Возможно, это «гляделка» у нашего пионера сломалась. Пару раз сработала: на кинжале, да на шнуре. И перегорела, как тот предохранитель в телевизоре.
Пенсионер метнул в Каховского хмурый взгляд; но промолчал.
— Я завтра зятька снова проверю, — пообещал Зоин отец. — Есть у меня для этого на примете одна вещица. С весны над одним происшествием голову ломаем. За полгода — никаких подвижек. Радует, что хоть это дело высокое начальство не потребовало закрыть до ноябрьских праздников.
Фрол Прокопьевич вынул из кармана конверт, с видимой неохотой уронил в него пулю — будто простился с надеждой на чудо. Словно невзначай мазнул взглядом по фотографиям на стене. Сложил конверт пополам и положил его поверх блокнота на стол.
— А ты что думаешь, Мишаня? — спросил Лукин. — В пуле всё дело?
Он указал на стол.
— Подменили её? Или всё же понадобится пистолет?
Генерал-майор будто по привычке потёр халат на груди.
— А может, Юра прав? — спросил он. — Сломалось твоё чудо-умение?
— Возможно дядя Юра и не ошибся, — сказал я.
Пожал плечами.
— Но только вчера у меня дважды случился «приступ» — моё «умение», как вы сказали, прекрасно работало.
Каховский сощурил левый глаз, склонил голову.
— Дважды? — переспросил он.
Я не ответил. Слез с дивана и прогулялся в прихожую. Вынул из кармана своего пальто свёрток — принёс его в гостиную и положил на стол рядом с конвертом.
— Что это? — спросил Юрий Фёдорович.
Фрол Прокопьевич тоже взглянул на свёрток.
— А это нож, дядя Юра, — ответил я. — Тот самый нож, которым убили Оксану Локтеву.
Глава 5
Солнце спряталось за тучу. Перестал искриться облепивший оконные рамы снег, исчезли со стен комнаты тени кактусов, уже не блестела люстра, яркое окно теперь не отражалось в стёклах шкафов. Я снова хорошо видел на полках корешки книг и расставленные на их фоне предметы. И уже не жмурил глаза. На диван я не вернулся — замер около стола. Посматривал на Каховского и Лукина. Их лица будто потемнели и помрачнели. Фрол Прокопьевич уставился на свёрнутое полотенце (ночью я полотенце постирал, чтобы избавить его от мерзкого запаха). Но мне казалось, что генерал-майора оно не заинтересовало: тот словно мысленно сейчас был далеко от этой комнаты и даже от этого
