Империя. Пандемия (СИ) - Марков-Бабкин Владимир

                Как сообщает князь Волконский, в твоей родной Италии ситуация уже весьма плохая. Я лишь надеюсь на то, что твой царственный отец внял моим просьбам и предостережениям на счет пандемии. У него, в конце концов, был почти год для принятия необходимых мер.             

                Во всяком случае, отрадно то, что в Римской империи не повторяют пагубный опыт других стран и, в первую очередь, США. Свозить и размещать всех подряд больных «американкой» в больницах и в прочих залах бессмысленно и опасно. Помочь им там все равно ничем не помогут, но позаражают они всех вокруг гарантировано. И друг друга заодно. С соответствующим процентом летальных исходов.            

                Нам, конечно, немного легче от того, что мы почти целый год закупали оборудование для производства кислорода, и распределяли его по крупным больницам обеих наших Империй. Кислородные подушки спасают многих тяжелых больных и это отрадно. Кроме того, утвержденный протокол лечения «американки» значительно облегчает жизнь нашим медикам, поскольку они, в отличие от иностранных коллег, не тратят время на бессмысленные метания и суету, а знают точно, что им надо делать. Уж, аспирин они больным точно не дают.            

                Да и больные их, большей частью, по домам сидят.             

                Прости, солнышко мое, но мне пора на очередную аудиенцию.            

                Страстно целую тебя. Поцелуй от меня наших детей.            

                Люблю тебя. Люблю вас.            

                Твой Михаил.            

                P                  .                  S                  . Подарки тебе и детям доставят вместе с письмом. Позаботься о том, чтобы все как следует продезинфицировали и обработали кварцевой лампой. Впрочем, ты и сама все прекрасно знаешь.            

                Целую!            

                Марфино. 4 октября 1918 года».            

Еще раз перечитываю текст и досадливо морщусь. Разве это то, что я хотел сказать любимой женщине? Боже мой, опять какой‑то производственный отчет. Неужели это она хочет от меня услышать? Какая пошлость…

Мог бы всю эту деловую хрень отправить телеграфом.

А что писать? Что я тоскую, что уже буквально бросаюсь на стены в безумном желании бросить все к чертям собачьим, и, заложив карету дирижабль, вылететь немедленно к той своей единственной, к той, кого собственным волюнтаристским решением отправил в заточение на остров Христа?

И чего больше в этом моем решении? Государственной мудрости или боязни потерять любимую, желания оградить ее и детей от малейшей возможной опасности?

Или я просто идиот, создающий проблемы сам себе и ей заодно?

Я не знаю.

Не знаю!!!

А Маше на острове каково? С двумя орущими детьми и государственными обязанностями? Она же не просто домохозяйка, а реальная Императрица, обязанности которой обширны и разнообразны.

Быть может только этим она там и спасается.

Как и я здесь.

                «Марфино. 4 октября 1918 года».            

4 октября.

Да, сегодня ровно два месяца с того дня, как я, расцеловав близнецов и жену, покинул остров Христа.

Сколько боли и тоски было в ее глазах! А что я ей мог сказать? Какую‑нибудь пошлую фигню, типа того, что другие жены месяцами ждут своих моряков и прочих путешественников? Годами ждут солдат с войны? Держись, мол, мать, Господь терпел и нам велел…

Кому нужны все эти нелепые побасенки? Пустые слова.

Пустые строки.

Как мне все надоело…

Ладно, надо закругляться с личными делами, Россия не ждет. Я заклеил конверт и наложил сургуч Императорской печати. Уже завтра мое письмо окажется на Острове Христа, иначе зачем я плачу фельдъегерям жалованье?

Москва‑Харьков‑Одесса‑Константинополь.

Остров Христа – конечный пункт. Точнее, конечный пункт для самолета Си‑29‑К, который возит почту. Почту государственной важности. В том числе и мою любовную переписку с женой. Даже боюсь себе представить, через сколько лет такая банальная переписка мужа и жены будет рассекречена. Может лет через двадцать‑тридцать, а может, и через все пятьдесят.

* * *

ИМПЕРИЯ ЕДИНСТВА. РОМЕЯ. КОНСТАНТИНОПОЛЬ. МАЛЫЙ НИКОЛАЕВСКИЙ ДВОРЕЦ. 4 октября 1918 года.

‑ Ваше Императорское Высочество! К вам Ее Императорское Высочество Великая Княгиня Ольга Александровна!

Николай удивленно посмотрел на адъютанта, затем, быстро глянул в окно и убедился, что яхта «Стрела» пришвартована всего в четырехстах метрах от дворца. Чертыхнувшись про себя, он велел:

‑ Просите.

Сестра вошла в кабинет, и, поправляя маску с государственным гербом Единства, сказала с ноткой приветливости в голосе:

‑ Здравствуй, Ники! Я к тебе с визитом. Целоваться не будем, сам понимаешь, ‑ пандемия.

Ольга демонстративно села в самое дальнее от Николая кресло. Он же, не менее демонстративно, остался сидеть без маски на лице.

Бывший Самодержец Всероссийский настороженно смотрел на младшую сестру, которая уже по‑хозяйски разглядывала его кабинет. Пауза затягивалась, и Николай счел необходимым нарушить молчание:

‑ Твой визит, право, сюрприз для меня.

Прозвучало весьма сухо, на что последовал подчеркнуто веселый ответ:

‑ Я тоже рада тебя видеть, братец! Вижу, что ты уже обжился в этом дворце. Как Аликс? Как дети?

‑ Благодарю, все благополучно. Аликс уже значительно лучше.

‑ Рада слышать. Передавай ей самый теплый привет.

Николай кивнул, прекрасно зная, что Ольга и Аликс испытывают друг к другу крайнюю степень неприязни, переходящую во взаимную нескрываемую ненависть. Больше самой Ольги, его Аликс ненавидела разве что Михаила, считая его узурпатором, отнявшим трон у ее детей и слабовольного мужа.

Бывший Царь осторожно уточнил:

‑ Полагаю, что такой занятой человек, как Местоблюстительница Императорского Престола Ромеи, да еще и в столь сложные времена, вряд ли нашла бы возможность совершить простой визит вежливости, прибыв на Императорской яхте через Босфор для светской болтовни об Алекс и детях. Но, право, не стоило себя утруждать. Если ты хотела со мной поговорить, то могла бы просто прислать приглашение по телеграфу.

Ольга кивнула, и глаза ее стали серьезными.

‑ Да, ты прав. Это не просто визит вежливости. Я хочу с тобой поговорить о делах государственной важности.

Иронично поднятая бровь.

‑ С каких это пор ты хочешь говорить со мной и государственных делах? Все это время вы прекрасно обходились и без моих советов.

Многозначительное «вы» явно указывала не только на Ольгу, но и на их брата Михаила, и Великая Княгиня это прекрасно поняла.

‑ И тем не менее, Ники. Дела государственной важности. Как тебе известно, на 22 ноября намечены несколько венчаний. И у меня есть основания полагать, что и в Бухаресте, и в Белграде, и других удаленных столицах, далеко не всем нравится усиление роли России при Дворах этих балканских стран. А Румыния и Сербия крайне важны для Новоримского Союза вообще, и для обеспечения обороны Ромеи в частности. Впрочем, ты это все знаешь. Так вот, по сообщениям из разных источников, в столицах указанных союзных нам держав все громче звучат утверждения о том, что эти династические браки нежелательны и даже опасны, и что намеченные венчания нужно срочно отменить. Среди формальных причин называются возможность передачи наследникам гемофилии, и то, что твои дочери относятся к опальному семейству, а значит, могут наносить вред отношениям между Румынией, Сербией и Россией.

‑ А что, разве это неправда?

Прозвучало с горечью и вызовом.

Хотя, в том‑то и дело, что это была правда. В том числе правда была и в том, что, давая согласие на эти браки, Аликс всерьез рассчитывала использовать влияние дочерей, как будущих королев, на политику на Балканах, в Ромее и в самой России. Николай не представлял себе, как это поможет вернуть трон Алексею или Николаю‑младшему, но благоверная Аликс со своим знаменитым упрямством, в это верила. И делала все для этого.