Алекс и Ангелина Змаевы - Туман над тропами
Вариант второй — ввоз на остров "импортных" женщин, Где их брать? Разведка требуется, походы, начнутся войны "за Прекрасную Елену". Да и опасно… Ребята, конечно, обрадуются сдуру. Но их мало, достаточно один раз попасться и всех перебьют. Если только невесты сами "прибегут". А с чего бы им? И как узнают, что у нас тут трава зеленее и рыба жирнее? А если "туда" подкинуть нашу девушку, и она сделала бы рекламу? Но зачем ей этим заниматься? Непонятно… но что-то в этой мысли есть. А может, просто первый вариант мне уж очень не нравится.
Есть, конечно, и третий вариант — раз их мало, мужчин наших, так пусть их перебьют и женщин "приберут к рукам" победители. Но в этом разе кто я после этого? "-Круглая сирота..." И как потом себя уважать? и останусь ли вообще я в мире живых?
Мысли ходят по кругу, все это я передумала еще вечером. Пора озаботиться завтраком. Вчера перед обрядом мне натащили всякой еды: несколько дынек папайи, горку плодов авокадо. Они живописно громоздились рядом с очагом, не вызывая никакого желания съесть всю эту роскошную экзотику. Да-а. Вот картошечки бы, жареной… И почему я вдруг подумала о ней? Ведь и правда печеной картошкой пахнет. И дымом. Опять Сучок и завтрак почти в постель? Хм-м…
На душе стало приятно и тревожно. Как там говорят англичане: бабочки в животе? Вот-вот, похоже, будто внутри трепещут легкие крылышки. С одной стороны, его забота очень греет, а с другой — сказать-то мне ему нечего.
Выхожу из хижины. Нет, это не Сучок. У костра сидит на корточках девочка (грива волос ниже пояса, перевита цветными веревочками, такая же красота на запястьях и щиколотках) и ворошит угли, подкидывая мелкие картофелины. Услышала меня и обернулась. Память Крадущейся подсказывает имя — Гремучка. Что ей надо? Не покормить же убогую неумеху-шаманку она сюда явилась. Поговорить? Это уже начинает напоминать традицию. Население меня натаскивает на утренние беседы за кофе? Как собаку Павлова, ага. Но что ей все-таки от меня надо? Эх, кофе был бы кстати. А между прочим, тут ведь что-то этакое растет, точно.
— Хорошего дня, Гремучка, — стараюсь говорить как можно более дружелюбно, вспоминаю, что индейцы употребляют вместо кофе, и фыркаю радостно: — Чай из коки сваришь на завтрак?
— Хороший день мне был бы очень кстати, — в ее глазах метнулась тревога, не иначе как за умственное здоровье шаманки. Не по протоколу я себя веду, эх. А есть-то хоть мне можно, что там приготовят гости, или не подобает? Можно вроде бы, но это означает — у посетителя важное дело, и я, принимая пищу, обязуюсь ему или ей помочь, то есть не я, а Туманная, конечно. Поспешно поправляюсь сообразно моменту, благо на симпатичном личике все как на ладони:
— Что-то случилось в поселке?
— Почти. Дикий пытался силой взять Светлую.
Ну вот, дождалась! Пока думала "о будущем", все без меня решается. И что делать? Хотя…
— Пытался? Не взял?
— Ага, сперва она от него сбежала, двинув коленом между ног. А потом я его отвлекла на себя.
— На себя? То есть он тебя…
Она помотала головой:
— У него там все опухло, со мной лечь не мог. Сам свою одноглазую змеюку придушил. Я его убедила, что так боль скорее пройдет, да еще по спинке гладила, пока он рукой работал. Он поверил, особенно, когда полегчало, и послушный стал. Сказала спать идти, он и отправился, — она усмехнулась, вспоминая об одержанной победе.
— Гремучка! Откуда ты такого набралась?
Кажется, мне должно быть это известно — недоуменный взгляд из-под нахмуренных бровок. Впрочем, она тут же меняет гнев на милость (а хорошо быть шаманкой):
— Откуда, откуда… от мамы. Когда отец с Рассерженным Броненосцем повздорил, тот его крепко помял и промеж ног пнуть не забыл. Мама потом за поселком помогала своему охотнику в себя прийти и меня позвала, чтобы я отца придерживала, пока она гладит… Вот. Рассказала.
Качаю головой. Ну и нравы, в голове не укладывается. Но, с другой стороны, пригодилось ведь девочке. Только для чего ей в эту историю с несостоявшимся насильником ввязываться? Не поверю, что просто так.
— Скажи, зачем тебе Дикий? Тебе он… — хочу произнести "нравится", язык запинается на незнакомом обороте, — нужен для жизни?
Гремучка смотрит на меня в упор, приподняв брови. Удивлена вопросом?
— Нужен для жизни? Пока не знаю, я с ним еще не ложилась. Попробую — посмотрю, подойдет или нет.
— Но ты его выбрала?
Девочка на мгновение зажмурилась, тряхнула головой, улыбнулась и пояснила:
— Выбрала. У него волосы на груди растут, больше ни у кого нет.
— Волосы? Любишь зверушек тискать? — (ну и обороты слетают с языка, однако).
— Да не в том дело, ну как тебе объяснить… это долго.
— Попробуй все-таки.
— Крадущаяся, ваш очаг ведь рядом с нашим был, ты же видела, как мой отец обрабатывал маму. Помнишь? Пару раз засунет, потом отвлечется, возьмет кусочек папайи и жует. Потом еще несколько раз засунет, и опять либо жуется, либо с кем-нибудь трепаться начнет. А маме скучно, я вижу.
Погружаюсь в воспоминания Крадущейся. Было такое… Но помню и другие сценки.
— Гремучка, а ведь он не всегда так себя вел. Когда с охоты возвращались, он твою маму иногда прямо посреди поселка на карачки ставил.
— Ну да. Когда долго без женщины. Это ж редко, да и в спешке. Знаешь, Крадущаяся, когда я с вами стала гнездо на вершине священной скалы делать, надеялась, что оно мне потом останется. Там за скалой живет небольшое стадо ревунов, ну, ты знаешь.
— Знаю, видела.
— Я за ними наблюдала. Было интересно, как ихний самец самочек кроет. Они так кувыркаются! — глаза ее заблестели. — Я постаралась запомнить… Если с Диким все получится, обязательно покажу тебе то, что на ветке делается.
— Ладно, "если все получится" — покажешь. Но при чем тут волосатость Дикого? Только не говори, что с неволосатым заинтересовавшую тебя позу не принять.
— Не, поза не при чем, заболталась… А с волосами… Подобралась я однажды к обезьянам поближе, получше рассмотреть хотелось. Так ревун меня и не заметил! Глаза вылупил, носом в самочку уткнулся, ничего кругом не видит. А мой отец — чуть где шум-разговор, мигом так и разворачивался в ту сторону, лишь бы никакой склоки не пропустить. Обидно. Когда у Дикого на груди шерсть расти начала, он всем хвастался, и гордый такой ходил, как тот ревун перед самочками… Я и подумала: может, его мать с ревуном?.. Говорят, будто после такого не понесешь… А вдруг? — она посмотрела на меня, и от ее взгляда стало разом смешно и неловко.
Девочка же не ждет, что шаманка сможет сказать, кто отец Дикого? Большим усилием воли делаю спокойное и серьезное (надеюсь!) лицо, изгоняю всякий намек на недоумение. Главное — показать свою уверенность. Не надо спрашивать, зачем она пришла, еще попросит генетическую экспертизу… Всего лишь немного изменю тему разговора.
— Надеешься, Дикий с женщиной будет вести себя, как самец ревуна?
Она опускает глаза и молча кивает.
Жую печеную картошку. Думаю. Мысли ускользают в сторону. Картошка здесь мелкая и сладкая, похожа на перемороженную. Не очень вкусно вообще-то. Но я по ней уже успела соскучиться, так что хоть такая. Спасибо Гремучке, но этот завтрак я еще не отработала. Будем дальше разбираться. И я выясняю про остальных приключенцев:
— А Светлая как себя чувствует? Ей нужна помощь?
— Светлая всю ночь плакалась Старшему. Я думаю, они придут к тебе жаловаться на Дикого.
Ну да, придут. "Яви свою милость, установи справедливость", так я, оказывается, тут еще и за мирового судью. Полезно… и ужас как хлопотно.
Гремучка между тем, помявшись, продолжает:
— Ты можешь его защитить перед Туманной? Туманная властвует над горячими водами, кровь — она ведь тоже горячая. Я за него боюсь…
Выпадаю в осадок: вот тебе на. Ничего себе вопросики! А ведь ты, девочка, мне только что идею кнута подкинула. Ее еще и усилить можно. Чего здесь больше всего боятся? Того, что "пепел сердца" не вернется в племя. Считается, что если сердце умершего съедят звери, то он потом родится зверем, если рыбы — рыбой, черви — червем. Если было возможно, у убитого сердце вырезали и сжигали до пепла, а пепел потом замешивали в еду племени. Верили, что в этом случае погибший родится младенцем среди своих. Хорошая идея. А ну-ка, попробуем:
— Не только кровь, Гремучка. Кровь наполняет сердце, давая Туманной власть над ним. Куда бы ни увела тропа человека и в каком бы племени он ни был. По воле Туманной пепел сердца может стать пуст — просто как песочек.
Гремучка глядит на меня с откровенным ужасом. Руки дрожат, посерела и не моргает. Эк я ее напугала. Грех не воспользоваться.
— Ты… можешь спасти Дикого!?
— Могу сделать так, что его простят. Но! Теперь за него будешь отвечать ты. Своей кровью и своим сердцем, — вот уж завернула так завернула, — если он еще раз что-нибудь натворит, Туманная может наказать вас обоих. Если сочтет, что ты могла удержать и не удержала.
