Дэвид Брин - Почтальон
— Причины, естественно, этим не исчерпывались. Еще одна серьезная проблема состоит в том, что у нас нет для вас женщины. К тому же, — тут она понизила голос, — миссис Хаулетт решила, что никто лучше вас не поможет нам с Майклом наконец обзавестись малышом...
Гордон захлопал глазами и что-то промычал, демонстрируя полное непонимание.
— Мы стараемся уже пять лет, — объяснила она. — Мы так хотим иметь детей! Но, по мнению мистера Хортона, у Майкла не может быть своих детей, потому что в двенадцатилетнем возрасте он переболел тяжелой формой свинки. Вы ведь помните, какая тогда свирепствовала свинка?
Гордон кивнул, вспоминая потерянных друзей. Выкарабкавшиеся становились бесплодными, и как следствие возникали самые невероятные способы решения проблемы, — так было повсюду, где ему приходилось бывать. И все же...
Эбби торопилась высказаться:
— Если бы мы обратились к кому-нибудь из здешних мужчин с просьбой исполнить роль... отца, это впоследствии привело бы к проблемам. Понимаете, живя с людьми бок о бок, как мы тут, женщины вынуждены смотреть на всех остальных мужчин, кроме собственного мужа, как не на мужчин... ну, вы понимаете. Вряд ли это пришлось бы мне по нраву, отсюда и неизбежные затруднения. — Она в который раз покраснела. — К тому же я открою вам секрет, если вы обещаете не болтать. Вряд ли кто-нибудь из наших мужчин способен одарить Майкла таким сыном, какого он заслуживает. Уж очень он смышленый парень... Из нашей молодежи он — единственный, кто умеет по-настоящему читать.
Все эти неслыханные логические построения выливались на Гордона слишком стремительно, чтобы он успевал их воспринимать. Одна часть его разума бесстрастно констатировала, что ему рассказывают о вполне рациональном решении маленьким племенем сложной общественной проблемы; однако другая, в которой сконцентрировался интеллектуальный багаж конца XX века, все еще находясь слегка под хмельком, отказывалась что-либо понимать; была еще третья часть, пока просто смекавшая, что к чему.
— Вы — не такой, как другие, — поощрительно добавила Эбби. — Майкл и сам сразу это заметил. Не скажу, чтобы он был очень счастлив, но полагает, что вы будете заглядывать к нам не чаще одного раза в год, и уж это он еще как-нибудь выдержит. Лучше уж так, чем на всю жизнь остаться без детей.
Гордон откашлялся.
— Ты уверена, что он относится к этому именно так?
— Совершенно уверена! Иначе почему, по-вашему, миссис Хаулетт знакомила нас таким странным образом? Как раз для того, чтобы все стало ясно без слов. Миссис Томпсон это не больно по душе, но скорее потому, что ей захотелось, чтобы вы у нас остались.
У Гордона пересохло во рту.
— А как к этому относишься ты сама?
Но ответ уже был написан у нее на лице: она взирала на него, как на случайно заглянувшего к ним пророка или, на худой конец, героя из сказочной книжки.
— Для меня было бы большой честью, если бы вы сказали «да», — прошептала она и потупила взор.
— А на меня ты готова смотреть как на настоящего мужчину?
Вместо ответа Эбби впилась поцелуем в его губы.
Последовала недолгая пауза, во время которой она раздевалась, а Гордон тушил свечи. Рядом с ложем поблескивала медным значком — всадником, вцепившимся в лошадиную гриву, за седлом которого громоздятся мешки с почтой, — почтальонская форма. Казалось, всадник летит в неудержимом галопе.
«Теперь я вдвойне ваш должник, мистер Почтальон».
Он ощутил прикосновение гладкой кожи Эбби к своему бедру. Не успел он задуть вторую свечу, как она уверенно обняла его.
6
Десять дней подряд Гордон вел новую для себя жизнь. Словно вознамерившись наверстать упущенное за полгода бродяжничества, он неизменно спал допоздна, а просыпаясь, обнаруживал, что Эбби ускользнула, как ночной сон.
Однако простыни долго хранили ее запах, ее тепло. Он с наслаждением потягивался и открывал глаза. Солнечные лучи, заглядывавшие поутру в окно, воспринимались им как нечто невиданное; в его сердце пела весна, несмотря на то что осень уже вступала в свои права.
Днем Гордон ее почти не видел. Умывшись, он торопился на ферму, где с энтузиазмом помогал колоть на зиму дрова и рыть глубокий колодец. Только когда все работники деревни собирались для дневной трапезы, Эбби возвращалась из коровника. Но и тут она, вместо того чтобы обедать со всеми, подменяла одноногого Лотса, приглядывавшего за малышней. Весело смеясь, она собирала с их одежды шерсть, приставшую во время работы, — дети тоже не сидели без дела, — и вынимала из их тарелок вымокшие клочья.
Эбби редко удостаивала Гордона взглядом, но он довольствовался и ее мимолетной улыбкой. Он знал, что по прошествии нескольких дней утратит на нес права, но даже малейшие знаки внимания помогали ему освоиться с мыслью, что все происходящее — реальность, а не сон.
Вторую половину дня он проводил в обществе миссис Томпсон и других старейшин, помогая восстанавливать давно заброшенный учет. В свободное время Гордон давал желающим уроки чтения и стрельбы из лука. Как-то раз ему и миссис Томпсон пришлось осваивать начала полевой медицины: их помощь понадобилась человеку, отведавшему зубов «тигра» — так местные жители прозвали новую разновидность пумы, возникшую при спаривании с леопардами, разбежавшимися из зоопарков в послевоенном хаосе. Охотнику и повезло, и нет: он наткнулся на хищника, когда тот расправлялся с добычей; на счастье, уже опрокинув человека на землю, зверь почему-то оставил его в живых, а сам исчез в зарослях. Гордон и достойная пожилая дама пришли к заключению, что рана заживет.
По вечерам все население Пайн-Вью собиралось в бывшем гараже, где Гордон баловал их пересказами Твена, Сейлза, Кейлора. Он выступал запевалой при исполнении старых народных песенок и давних рекламных номеров, а также предлагал разные детские игры. Потом наступало время для театрального действа.
Одевшись в немыслимые лохмотья, он изображал Джона Пола Джонса, бросающего вызов недругам с палубы утлого суденышка; потом преображался в Антона Персеваля, исследующего опасные тайны неведомых миров и познающего собственную немеряную силу в обществе взбесившегося робота; потом становился доктором Хадсоном, с честью выходящим из ужасных передряг и спешащим на помощь жертвам биологического оружия.
Поначалу Гордон чувствовал себя не совсем в своей тарелке, когда ему приходилось напяливать шутовской наряд и носиться по импровизированной сцене, воздевая руки и выкрикивая текст, выуженный из омута памяти, а чаще выданный экспромтом. Он никогда не был поклонником актерского ремесла, даже до страшной войны.
Однако ремесло это хорошо ли, плохо ли позволило ему пересечь половину континента, и за это время он его более-менее освоил. Гордон чувствовал, что зрители следят за ним как завороженные, что они изголодались по чуду, по чему-то такому, что позволило бы им унестись в воображении за пределы своей узкой долины; их наивная вера поощряла его, и он выбивался из сил, лишь бы не ударить в грязь лицом. Изрытые язвами, покрытые шрамами, скрученные годами непосильного труда, люди вскидывали голову, в глазах, затуманенных временем, зажигалась потребность в воспоминаниях. Работоспособность их памяти восстанавливалась только при посторонней помощи.
Лицедействуя, Гордон возрождал в душах зрителей тягу к возвышенному. Продекламировав последние строки очередного монолога, он ловил себя на том, что тоже позабыл о настоящем, во всяком случае на короткое время представления.
Вечер за вечером Эбби вознаграждала его за пролитый на сцене пот. Сперва она сидела на краю постели и развлекала его болтовней о своем детстве, о коровах, о деревенских ребятишках, о Майкле. Принеся книги, она допытывалась, о чем они, расспрашивала, как он провел юность, что значило быть студентом в распрекрасные дни, предшествовавшие Светопреставлению.
Потом Эбби с улыбкой откладывала пыльные фолианты и забиралась к нему под простыню, пока он торопливо гасил чадящую свечку.
* * *На десятое по счету утро она не улизнула от него при первых проблесках зари, а разбудила нежным поцелуем.
— М-м-м, с добрым утром, — промычал он и потянулся было к ней, но она отодвинулась и сгребла спою одежду, скользнув грудью по его плоскому животу, поросшему мягкими волосками.
— Надо было дать тебе еще поспать, — посочувствовала Эбби. — Но мне захотелось кое о чем тебя спросить. — Пока что она держала свое платье в руках.
— М-м-м... О чем же? — Гордон подоткнул под голову подушку.
— Кажется, ты сегодня нас покидаешь?
— Да. — Он серьезно кивнул. — Так будет лучше. Я бы не прочь остаться еще, но раз это все равно невозможно, предпочитаю продолжить свое путешествие на запад.
— Знаю. — Ее серьезность не уступала его. — Всех нас твой уход очень печалит. Но... сегодня я отправлюсь к Майклу — он все еще проверяет капканы. Я так по нему соскучилась! — Эбби погладила его по щеке. — Тебя это не обижает, правда? Конечно, быть с тобой замечательно, но он мне муж, и...
