Алексей Волков - Командор
Еще пятьдесят минут. Да какая, ядрен батон, разница! Я докуриваю очередную сигарету и отправляюсь на мостик. Жмых мельком смотрит на часы, но ничего не говорит. Он многое понимает, наш кэп, а что порой кричит на нас, так это должность у него такая. Неизвестно еще, каким стану я, если дотяну до капитана. А почему бы и нет? Лет эдак через пятнадцать… Да только стоит ли? Лучше поднакопить деньжат да податься в бизнес. Буду к Варьке поближе.
Вот же закон подлости: пока молодой – с палубы не сходишь, а что делать в старости на берегу? Жена – старуха, на такую и под угрозой расстрела не полезешь, по молодым шастать – здоровье уже не то, море-то и на потенцию влияет. Вот сейчас стою, думаю о бабах – и хоть бы что шевельнулось!
Полночь. Расписываюсь в журнале и принимаю вахту. На экране, отмечая наше местоположение, мерцает черточка, на пульте ровно светятся лампочки и циферблаты, прожектора все так же попеременно освещают то зарывающийся в волны нос, то черноту небес. И вот что, блин, странно – едва принял вахту, как захотелось спать. Была бы возможность – ушел бы в каюту, заклинился в койке и дал бы как следует храпака назло всем штормам и ураганам. Полцарства за чашку кофе, да нет у меня и сотой доли царства, а о кофе сейчас остается только мечтать…
– Что это?
Сквозь рев бури я не разобрал, кто спрашивает, но смысл вопроса был совершенно ясен.
Да и как было не понять! Сквозь завывание и рев пробился очень низкий, на границе инфразвука, гул. Прежде я ничего не боялся в море, но сейчас в душе зародился страх… Нет, не страх, а безумный ужас неумолимо стиснул сердце и, стремительно нарастая, подмял под себя все прочие ощущения. Сделав над собой усилие, я обвел взглядом остальных и прочитал на их лицах то же самое чувство. Мы – здоровые, ядрен батон, много повидавшие на своем веку мужики, застыли парализованные, точно кролики перед удавом, и тщетно пытались взять себя в руки.
Гул все нарастал, приближался, и вместе с ним нарастал ужас. В рубке завибрировал воздух, пол под ногами задрожал. Мне отчаянно не хватало кислорода – я только сейчас заметил, что стою, затаив дыхание. Я резко выдохнул, отдышался, отвел взгляд от экрана локатора, посмотрел вперед и… едва не заорал от жути.
Свет прожекторов уперся в гигантский, не менее полумили у основания, и стремительно несущийся на нас черный столб. Я машинально отметил время – ноль тридцать две. Плавно расширяясь, вращающийся столб вершиной уходил в тучи, подсвеченные изнутри почти непрерывными вспышками молний. К его основанию, точно притянутые гигантским пылесосом, со всех сторон тянулись концентрические кольца волн, с вершин которых ураганный ветер срывал клочья пены. Как ни странно, но море в основании столба (смерч метров на двадцать или тридцать не достигал воды) оставалось совершенно гладким, а волны, достигая четко очерченной границы спокойной зоны, исчезали, точно срезанные ножом.
– Господи! Смерч! – прохрипел кто-то.
Мне отчаянно хотелось что-то крикнуть, но я не мог выдавить из себя ни звука. «Некрасов» содрогался от ударов в корму – лайнер уже вошел в зону концентрических волн. Сворачивать было поздно, что-либо делать – невозможно.
Все, капец. Как глупо и страшно! Еще несколько секунд – и все исчезнет, провалится в небытие, и не будет мне дела до Варьки, как нет дела до всех остальных… вот уже и сердце стоит… тем лучше, не надо будет захлебываться соленой водой… никто не узнает, что я перехитрил костлявую: умер от страха раньше, чем утонул… я уже мертв… но почему же тогда мыслю, а значит, существую, как говорил не помню кто?..
Нос «Некрасова» коснулся границы спокойной зоны. Лайнер содрогнулся и застонал. Я оглох от резкого перепада давления и с изумлением увидел, как нос корабля плавно, но неумолимо задирается вверх, нацеливаясь на центр гигантского черного туннеля, в котором вдруг оказался, но тут корма тоже оказалась внутри спокойной зоны, и поднявшийся было нос рухнул вниз, взметая две чудовищные волны. Нас швырнуло на пол, но не успели мы подняться, как лайнер развернуло невесомой пушинкой и внезапно вырвало из воды.
Сердце гулко стукнуло. Неужели все промелькнуло в мгновение, в один сердечный удар? В глазах потемнело…
И тут разом погасли все приборы спутниковой связи и навигации. Кое-как поднявшись, я увидел, что «Некрасов», окруженный стеной как-то странно пульсирующего мрака, висит над водой, освещаемый сверху тусклым мертвенно-серым светом, висит вопреки всем законам физики, а высоко ли? – я же не летчик…
Вспоминая потом этот миг, я так и не смог понять, что увидел: или подвешенный в воздухе лайнер вращался в центре неумолимо сужающегося черного туннеля, или же сам туннель – внутренность чудовищного смерча – вращался вокруг корабля, все глубже затягивая его в свою пасть. И чем ближе становилась клубящаяся черная стена, тем ярче разгорался над нами серый свет, становясь сперва просто белым, потом ослепительно белым, фиолетовым…
Черный туннель коснулся корпуса. Полыхнула фиолетовая вспышка… и чернота вокруг исчезла.
Сердце стремглав рванулось вверх, телу стало легко-легко, как будто пропал вес, и вдруг махина лайнера с невообразимым грохотом ударилась о воду. Над бортами вспухли, поднявшись метров на двадцать выше мостика, два высоченных водяных вала и медленно схлынули в стороны. Почти целиком погрузившийся в воду «Некрасов» замер на дне выбитой падением морской ложбины и начал нерешительно всплывать.
Нас вновь швырнуло на палубу мостика. Удар был так силен, что я едва не потерял сознание и первое мгновение не мог понять ни где я, ни что со мной. Секунд через десять я кое-как поднялся, бросил взгляд за окно и… живем!!!
Очевидно, висели мы не очень высоко, иначе корпус попросту не выдержал бы такого удара. «Некрасов» снова болтался на волнах, вот только левый прожектор погас, да черт с ним, с прожектором! Главное – исчез давящий животный ужас, только все еще сосало под ложечкой, да и не мудрено, блин, после всего пережитого…
Неуправляемый пароход начало ощутимо разворачивать бортом к волне, и я бросился к пульту, но меня опередил поднявшийся на ноги Колька. Лицо его заливала кровь из ссадины на лбу, а взгляд стал ошарашенно-безумным, но руки прекрасно помнили свою работу, и лайнер стал возвращаться на курс.
Радость оказалась преждевременной. Привычный, едва слышимый гул двигателя оборвался. Погас свет, через секунду вспыхнули лампы аварийного освещения. Колька все еще пытался овладеть положением, не в силах понять тщетности своих усилий.
– Машинное! – хрипло, не узнавая своего голоса, прокричал я в микрофон внутренней связи и не получил ответа. – Машинное!!!
Кто-то сзади навалился на меня, а я все продолжал звать, пока чей-то голос не прохрипел из динамика:
– Есть машинное! Что у вас стряслось?
Тот, сзади, оттолкнул меня и рявкнул во всю мощь капитанского голоса:
– Машинное! Мать вашу! Что с двигателем? Вам что, жить надоело?! Так вас и так!!!
Я никогда не видел Жмыха в таком гневе. Он рвал и метал не хуже Зевса-Громовержца и, окажись тот здесь, испепелил бы его одним взглядом. Все предыдущие разносы, которыми кэп подвергал то одного, то другого провинившегося, по сравнению с нынешним походили на нежную отцовскую ласку.
– Не знаю, – огрызнулись в ответ. – Похоже, полетели лопатки турбины. Нам нужен врач. Срочно! Генка Карамышев упал на вал. Что у вас был за удар?
Кэп замолчал. Грудь его ходила ходуном, лицо побагровело настолько, что, казалось, его вот-вот хватит удар. До меня вдруг дошло, что падение наверняка не прошло бесследно не только для двигателя. Должны быть и другие повреждения, и человеческие жертвы.
Машинально оглядевшись, я, словно в подтверждение своих мыслей, увидел неподвижное тело электромеханика. Именно тело: остекленевшие, полные ужаса глаза смотрят куда-то в сторону, а лицо густо залито кровью. Видно, падая, ударился обо что-то виском.
– Матвеич! – наконец обрел голос капитан. – Хватай всех свободных от вахты и мигом на осмотр корабля. Стюарды пусть пробегут по каютам, посмотрят, что там. Всю машинную команду вниз. Кровь из носу, но двигатель должен работать!
– Есть! – Не тратя лишних слов, Нечаев бросился выполнять приказание.
Между тем потерявшее управление судно болтается на волнах и порой кренится так, словно хочет опрокинуться.
– Ярцев, связь! – С тех пор как из экипажей убрали радистов, переговоры через спутник ведут штурмана. – Передавай SOS!
Никогда не думал, что придется передавать этот исполненный отчаяния сигнал. Но что остается делать, когда на борту восемь сотен человек, а управление потеряно? Тут любое промедление может быть чревато групповым некрологом и скороговоркой телеведущих. Правда, показывать им будет нечего – на месте гибели кораблей операторов обычно не бывает.
– Кэп, связи нет! – Я снова безрезультатно обшариваю эфир. – Никого и ничего, словно вымерли все!
