Татьяна Вяземская - Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века
«Звезды руководят слабыми, сильные двигают звездами». Кто это сказал, она не помнила, да и в точности цитаты не была уверена, но до сих пор была абсолютно уверена в ее справедливости. Впрочем, разве сегодняшний результат не стал последствием ее поступка? Сидела бы и не высовывалась – так никто бы и не заметил. Так нет, повыпендриваться захотелось. Довыпендривалась, что называется.
Прирезать его, что ли?
Она сама удивилась такой мысли, а также тому, что никаких эмоций при этом не испытала. Раньше думала: ну, в запале, может, и способна кого-нибудь убить. Сейчас мысль была совершенно спокойной, холодной, лишенной даже намека на эмоцию.
Ее вымыли и перевили ей волосы жемчужными нитями – по мнению распорядительницы, кетхуды-хатун, это должно было подчеркнуть цвет волос Хюррем (самой Анастасии казалось, что ей бы больше пошли изумруды – рыжим идет зеленое, но сейчас ей было все равно). Потом распорядительница принесла косметику.
– Ногти красить не буду. И глаза тоже.
От такой наглости кетхуда-хатун просто обалдела:
– Что значит – не будешь? Это оскорбление светлейшего султана!
– Видел меня такой, – упрямо поджала губы Анастасия. – Выбрал такой. Хочу, чтобы видел, что это я.
Кетхуда-хатун несколько секунд глядела на нее через зеркало, потом выражение ее лица поменялось с растерянного на довольное. Ну еще бы, эта рыжая славянская дуреха сама отказывается от своего счастья, не понравится султану ночь с ней – больше и не вызовет к себе ни разу!
– Может, ты и аромат сама выберешь?
А и выберет, что тут такого!
Когда сандалом благоухают пышногрудые и крутобедрые «однобровые» красавицы – это правильно. Но когда рыжая, да еще и с мальчишеской фигурой…
«Рыжий, словно апельсины на снегу». Масло апельсина – именно то, что ей надо. Горьковатый запах – так в гареме наверняка никто больше не пахнет…
И только перед самой дверью султанской опочивальни до нее дошло: она все-таки выбрала аромат, чтобы привлечь, а не чтобы оттолкнуть. Хотела подчеркнуть свою непохожесть на всех этих восточных красавиц, свою индивидуальность… Дура! Впрочем, как говорил муж тети Инны, «баба – она баба и есть».
В «приемной» – это слово, конечно, абсолютно не подходило, но другое упорно не лезло в голову – дежурила сумрачная усатая старуха. Наверное, мажет себе усы этой самой усьмой. Почти каламбур получился, но смеяться почему-то не хотелось.
Кизляр-агаси что-то сказал, но она не услышала. Не задумалась – голова была совершенно пустой, даже немного вроде бы гудела, как будто вместо нее был колокол.
Сильная рука евнуха втолкнула ее внутрь.
Низкая тахта, застеленная чем-то зеленым, и на ней – молодой мужчина с вислыми усами и обритой налысо головой. Ах да, мусульманам же положено голову брить… а в мамином сериале Сулейман был волосатый… господи, ну что за идиотские мысли?
– Иди сюда.
Чего ж так страшно-то? Где-то она читала, что наложницам полагалось ползти от двери до самого ложа. Ну, это уж дудки. Пускай сам ползет, если ему нужно.
– Ты что, боишься?
– Вот еще, – ответила Анастасия, клацая зубами.
– Ты боишься меня? – с улыбкой повторил он.
– Опасаюсь.
Султан поднял брови и вдруг расхохотался. Надо же, его мамаша смех вроде как не одобряет, а этот… ржет, как жеребец.
– А почему опасаешься, а не боишься?
Анастасия усмехнулась:
– Ну, думаю, силой ты меня брать не станешь, это Кораном запрещено… Но, с другой стороны, ты султан, и, думаю, тебе уже доводилось нарушать заповеди, даже не задумываясь над этим.
– Во-первых, – судя по его выражению лица, он откровенно забавлялся, – с султаном следует разговаривать почтительно. Во-вторых, к султану следует обращаться на «вы».
– Ага, а кланяться не надо?
– Ты еще забавнее, чем я предполагал после рассказа Ибрагима.
Ага, Ибрагим. То есть она могла и не стараться выпендриться со своим танцем, ее бы выбрали все равно – султан решил, что пора попробовать подарок от друга.
– А откуда ты знаешь, что написано в Коране? Ты ведь пока не правоверная?
– Я не мусульманка, – Анастасия подчеркнуто опустила слово «пока». – А что тут еще можно читать? Коран есть в каждой комнате, а больше-то и нет ничего.
– Ты любишь читать?
«Ну уж не Коран точно», – хотела ответить Анастасия, но сочла, что лучше промолчать.
– Ибрагим сказал, ты интересуешься знаниями.
А Ибрагиму-то об этом откуда знать?! Человеку, который продержал ее в запертой комнате несколько недель и даже не соизволил ни одной книги принести. Правда, что бы она прочла тогда, не зная ни одной буквы?
Султан смотрел пристально, ожидая ответа, и Анастасия пожала плечами.
– Ты странная, – задумчиво сказал Сулейман. – Женщины так любят рассказывать о себе, а ты больше молчишь… Чего тебе хочется? Вот прямо сейчас?
Домой хочется, к маме. А еще – заплакать. Поэтому она вздернула подбородок и рассмеялась.
– Тебе дали правильное имя, – кивнул султан.
Анастасия удивилась: правильное? Анастасия – воскресшая, возвращенная к жизни… Ах да, он имеет в виду ее здешнее имя. Что же, все хотят, чтобы она веселилась – она будет веселиться.
– Говорят, ты еще и поешь.
Поет. И в гареме несколько раз пела. Только об этом кто сказать мог? Уж точно не Ибрагим – там ей было не до песен.
– Спой.
Что, «Крейсер Аврора», что ли? Черт, и как назло – ни одни слова к песне не вспоминаются целиком… Хотя – какая разница-то? Он все равно не понимает по-русски, так что она может петь что угодно.
И Анастасия запела.
Она пела все подряд – все, что могла вспомнить. «Костер» «Машины времени» – и песню из мультика про мамонтенка, вспомнившийся вдруг «Синенький скромный платочек» (может быть, потому, что цвет шали, которую дал ей глава черных евнухов, был очень красивого синего цвета – такого, как небо над Стамбулом в предночные часы). Песню Яшки-цыгана из «Неуловимых мстителей» – и «Невечернюю» (по крайней мере, что смогла вспомнить), что-то из Высоцкого…
Пела не столько для султана, сколько для себя, доказывая себе самой: жива еще, жива! Пела, не обращая внимания на Сулеймана.
Наконец, связки начали болеть; она сбилась, закашлялась и, наконец, подняла глаза на слушателя, о существовании которого, признаться, забыла.
Сулейман сидел с приоткрытым ртом и был похож сейчас не на надменного, властного правителя мощного и влиятельного государства, а на ребенка, которому так хочется, чтобы ему на ночь рассказали сказку.
А у него красивые глаза…
Мысль подкралась предательски, заставив Анастасию покраснеть – ярко, как могут краснеть только рыжие. Она знала за собой эту особенность и смутилась еще сильнее.
– Это песни твоей страны? – тихо спросил султан.
Она кивнула. Больше всего сейчас хотелось остаться одной, уткнуться носом в подушку и зарыдать.
– Иди.
Она не поняла.
– Что?
– Иди.
К султану не полагалось поворачиваться спиной, и за такое нарушение этикета ее могли даже наказать, но, конечно, об этом она вспомнила уже потом, в «своей» комнате, которую делила с еще двумя десятками девушек.
А сейчас она выскочила из комнаты. Усатая старуха посмотрела неодобрительно, лицо кизляр-агаси осталось бесстрастным.
Улегшись на свою постель – лицом в подушку, как и мечталось, – она собралась было поплакать, но вместо этого уснула.
– Тебе отдали одежду Сулеймана?
Спросонья Анастасия не поняла, чего от нее хотят. Когда она наконец смогла открыть глаза, то на краю ее постели обнаружилась Гюлесен: она трясла Хюррем за руку и задавала один и тот же вопрос:
– Тебе отдали одежду Сулеймана?
– Какую одежду?! Отстань, я спать хочу!
– Если одежду не отдали, – глубокомысленно заявила Гюлесен, – то, стало быть, султану не понравилась ночь, проведенная с тобой. Обычно отдают. Он набивает карманы всяким там… иногда монетами, иногда – какое-то украшение кладут… сласти… – Она мечтательно сглотнула.
– Тебе жрать надо меньше, – зло отозвалась Анастасия. Почему-то вдруг стало обидно, что ей ничего не подарили. Хотя за что? За пение, что ли?
И вообще, что ты делаешь, Стаська, что?! Хотела быть незаметной, не хотела ввязываться, а теперь?
– А почему ты такая расстроенная? – Толстая Гюлесен на высказывание Анастасии почему-то совсем не обиделась, может быть, потому, что считала свое тело совершенным. – Что, у тебя ничего не получилось?
– Дурное дело не хитрое, – отрезала Анастасия и почувствовала, что краснеет. Может, не надо врать, а?
В этот момент в комнату вошел один из евнухов – его имя Анастасия никак не могла запомнить и про себя называла его «неуловимый Джо». Он приблизился с поклонами и, согнувшись почти в три погибели, протянул Анастасии сверток.
Она осторожно развернула – Гюлесен, чтобы лучше видеть, аж на цыпочки встала – и ахнула. На вышитой шелками шали лежало изумрудное ожерелье.
– Какое красивое! Девочки, все видели?! Наша Хюррем от султана подарок получила…
