Олег Быстров - Гренадер
Но пришла весна. Забродили в природе молодые соки, повеяло свежим ветром, а в Европе заварился, выдавливая серую пену заговоров и закулисных махинаций, мутный бульон политического кризиса. Значительные события посыпались одно за другим. Мартовское падение Чехословакии с образованием протекторатов Богемии и Моравии больно отозвалось в сердце. Саблин теперь воспринимал горе чешского народа как своё. А потом было «тихое» восстание в Вильно, присоединение Виленской области к Литве, а Восточной Пруссии и «польского коридора»– к Рейху. Польша разваливалась, мир находился на пороге новой большой войны.
Саблин вздрогнул, выходя из спячки.
И наконец, в середине июля – как взрыв бомбы! – Меморандум! Государь император России Михаил II объявил вотум недоверия англо-французской системе безопасности в Европе и об отказе от союзнических территориальных обязательств, навязанных стране в двадцатых. Исконные земли Украины и Белоруссии возвращались в лоно империи.
Саблин пробудился окончательно.
Витало в воздухе что-то такое и до Меморандума. Вечерами в собрании офицеры толпились у радиоприёмника, ждали новостей, потом слушали, затаив дыхание, а после начинался шум и гвалт. Все бурно обсуждали происходящие события, но даже во время самых горячих споров, бывало, вдруг замрёт кто-то из офицеров, будто прислушиваясь к неслышному зову и пытаясь угадать в калейдоскопе европейских превращений будущую судьбу, свою и Отчизны.
– Господа, – восклицал штабс-капитан Рюмин, командир третьей роты, – сдаётся мне, ждут нас в скором времени значительные перемены!
– Да уж непременно, Пётр Афанасьевич! – вторил командир второго взвода, поручик Александровский.
То же самое творилось и в клубе для унтер-офицеров.
В лагере как-то незаметно увеличилось движение личного состава. Прибудет, к примеру, рота Отдельного батальона Пятнадцатой дивизии. Побегают-попрыгают бойцы неделю – и нет их, убыли. За ними другие: рота, взвод – и тоже на короткий срок. И слухи, слухи: войска концентрируются на западной границе, подтягиваются бронетанковые соединения, авиация. Потом начали уходить старожилы, те, с кем Саблин делил лагерную жизнь с осени. Одного за другим их переводили в войска.
Но с момента обнародования Меморандума все совершенно сошли с ума. Полковника Нестерова забросали рапортами об отправке в войска. От приёмника не отходили всё свободное время. Сводки о движении российских войск глотали, как живую воду.
Наши в Виннице! В Житомире, в Каменец-Подольском! Подолия радостно освобождается от польского засилья, русские войска встречают с цветами. На Волыни слегка постреляли, там позиции поляков были крепче, но обошлось почти без потерь. Зато в Белоруссии Туров, Слуцк, Минск, Борисов с облегчением стряхивают с плеч польский жупан. Местные отряды самообороны помогают русским гнать панов.
События развивались стремительно. Наши вошли в Галицию, движутся ко Львову! Польская армия бежит, боестолкновений не зафиксировано. И вот известие: наша армия вышла к границе Перемышль – Владимир-Волынский – Брест – Гродно. Земли Украины и Белоруссии возвращены России. На проведение операции потребовалось всего две недели.
К тому времени лагерь почти опустел, но взвод Саблина в расположение батальона не отправляли. Притом что родная третья рота в составе Третьей дивизии шла победным маршем по Подолии! Иван Ильич тоже рвался в ряды действующей армии, писал рапорт за рапортом, но получал от начальника лагеря один и тот же ответ: «Штаб батальона приказа о переводе не присылал». Оставалось сидеть на месте, оттачивать боевое мастерство на тренажёрах, осваивать новое оружие и ждать дальнейших распоряжений.
В конце концов, не выдержав, поручик написал сначала командиру роты капитану Синицкому и, не дождавшись ответа – слишком уж великое испытывал нетерпение, – комбату подполковнику Осмолову. Иннокентий Викторович, «батя», откликнулся: «Взвод находится в оперативном резерве, как и многие другие подразделения гренадерского корпуса в разных соединениях и частях Западной армии. Придёт время, Иван Ильич, позовём и вас. Пока же наберитесь терпения и мужества».
Тем временем пришла новая весть – Польша сама напросилась в состав Великой Германии. Без вторжения, без оккупации, без единого выстрела – с 25 августа на карте Европы появилось Польское генерал-губернаторство с фактическим управлением из Берлина. Бывшее правительство отчасти бежало в Англию (как видно, Франции польские политики больше не доверяли), отчасти вошло в новый марионеточный сейм.
Российская империя впервые получила общую границу с Третьим рейхом. Солдаты пограничных гарнизонов разглядывали в бинокли смешанные польско-немецкие разъезды и заставы – эй, «гансы-збышеки», как живёте-можете?!
И наконец, 1 сентября Германия объявила войну Франции. Радио сообщало об упорных боях на линии Мажино и в Бельгии, куда, после отказа валлонов от боевого братства с французами, высадился мощный английский десант. Англия, верная договорам с Парижем, вступила в войну с Германией. До сей поры победы фашистам давались легко, теперь дивизии и корпуса вермахта опробовались на прочность в горниле тяжёлых затяжных сражений.
Саблин совсем было затосковал, когда его неожиданно вызвал полковник Нестеров и вручил приказ. Первому взводу надлежало прибыть в город Львов, в штаб двадцать второго полка и поступить в распоряжение подполковника Иоффе. Срок исполнения одни сутки.
Кто такой Иоффе, Иван Ильич понятия не имел, а полковник лишь пожал плечами. Тем не менее Саблин испытал огромную радость и облегчение: наконец-то будет живое дело. Дальнейшее пребывание в учебно-тренировочном лагере он мог расценить только как незаслуженное наказание. Бегать по полигону, когда в мире такое твориться…
Начиналась вторая декада сентября.
3
В старинный, вечно прекрасный Львов пришла осень. Первые сентябрьские дни были ещё по-летнему тёплыми, но солнце светило уже чуточку иначе. Оно не обжигало, не гнало львовян в тень развесистых клёнов и лип, листва которых не начала даже желтеть, или в прохладу старинных домов, за толстые стены, построенные ещё в прошлом веке в стиле барокко и ренессанс.
Каменные свидетели ушедших лет, помнившие власть австрийцев и поляков, слышавшие разноязыкий говор: украинский и польский, идиш и немецкий, русский и чешский, – теперь они молча взирали на тротуары с неторопливыми прохожими, на мостовую, где катил дребезжащий трамвай, отмеряя остановки пронзительным перезвоном.
Но было и кое-что новое, чего не видели старые дома раньше: русские бронемашины «Сокол» с пулемётами на боевых рубках, стоявшие у львовской ратуши, у вокзала, у центрального почтамта, во всех нервных узлах города. Пехотинцы с винтовками и громоздкими пистолетами-пулемётами через плечо, с трёхцветными бело-сине-красными нашивками на рукавах. Гренадеры в шлемах Адриана с гребнем, с короткими автоматами. Любезные русские офицеры, заменившие уставные сабли на короткие палаши. Они строем проходили по улицам, размещались во временных казармах.
Впрочем, патрулей на улицах не наблюдалось. Документов никто не проверял, облав и оцеплений не устраивал. Русские считали эти земли родными, а всех живущих здесь – братьями.
Львовяне, испытавшие шок после августовского ухода польской власти, когда по улицам бесконечной колонной двигались грузовики с имуществом и документами, не работала почта, закрывались магазины, а на вокзале напуганные люди штурмовали переполненные составы, уходящие в Краков, постепенно приходили в себя.
Заработала связь, поезда возобновили регулярное сообщение с городами Украины и России. Один за другим открывались магазины, рестораны, стали выходить газеты на русском, украинском и польском языках. Львовская опера расклеивала афиши о предстоящей премьере.
Теперь горожане с некоторым даже любопытством разглядывали бравых усачей, стоявших на часах у временных советов самоуправления, у штаба дивизии, разместившегося в Доме инвалидов, у казарм российских гарнизонов. Вновь дребезжали на улицах трамваи, и на тротуарах появились мужчины в деловых костюмах и женщины в элегантных платьях.
Но не все жители старинного города отнеслись к изменениям в жизни столь спокойно. Гриц Суржак, человек, в котором смешалась поровну польская и украинская кровь, нажимал на акселератор своего чёрного «Адлера Стандард 6» двадцать седьмого года выпуска. Точно такого, какой был у Клеоноры Штиннес и на котором отважная гонщица совершила первый кругосветный автопробег.
Впрочем, судьба великой женщины Грица не занимала. Не беспокоили его и русские регулировщики в военной форме – они цивильный транспорт не останавливали. А милиционеры из местных, заменившие польских полицейских, испытывали суеверный ужас перед дорогой германской машиной. Документы у Суржака были в полном порядке, оружия он не имел – чего бояться?
