Роман Злотников - Царь Федор. Еще один шанс…:
1Скородом, иначе Земляной город, часть средневековой Москвы от стены Ьелого города, проходящей по границе современного Бульварного кольца до вала с частоколом, располагавшимся на месте Садового кольца.
— Ну, чего еще? — тоном занятого человека, которого оторвали от важного дела, пробурчал Аким, продолжая тереть грязной тряпкой свои до начала сего действа вполне чистые руки.
— Айда в Кремль! — возбужденно загалдели мальчишки.— Боярин Гуринов дочку замуж отдает! У Китайгородской стены столы накрыты, а сейчас жених с невестой в Успенский собор пошли!
Это известие мигом сбило с Акима всю его показную серьезность. Боярская свадьба, да еще с венчанием в Успенском соборе… это не каждый день случается.
— Бежим! — тут же решил он, первым срываясь с места.
Ух и весело же будет! Скоморохи с дудками — кто в смешных шапках с колокольцами, кто на ходулях, кто в вывернутых тулупах,— ручные медведи. А как славно полюбоваться на невесту с женихом, поорать здравицы, пообсыпать их крупой-рушаницей из плошек, установленных тут же как раз для этого. А ежели свадьба богатая (а какая же еще, чай, боярин дочку замуж отдает), то жениха с невестой непременно обсыплют еще и деньгой2. И можно будет эту деньгу потом пособирать. Правда, на это дело не одна Акимова ватага накинется. Много пацанов на Соборную площадь сбежится. Без зуботычин не обойтись, ну да ничего, не впервой, тем более что в Кремле сильно большую драку затеять не дадут. Как-никак царев дом… Стрельцы рядом, а у Митрофана с ними все накоротке налажено. Так что с прибытком будем. А на одну деньгу на сладком торге аж два леденца купить можно. Короче, боярская свадьба — дело не только интересное, но и полезное, пропустить которое никак невозможно.
В Кремле было людно. Ну еще бы — не каждый день думный боярин дочь замуж выдает, а уж чтобы царь дозволил в Успенском соборе венчание провести, так это вообще знак особого благоволения. На Москве, чай, церквей много. Ребятня шустро пробилась сквозь толпу к боярским рындам, что держали проход из церкви к украшенным возкам, и завертела головами.
—Эх ты, глянь-кась! — ахнул Митрофан, ткнув Акима кулаком в бок.— И царевич здесь…
— Где?!
— Да вона, видишь, промеж двух стрельцов стоит.
— С боярином который?
— Какой это тебе боярин, — снисходительно протянул Митрофан,— окольничий это, дядька царский, Федор Чемоданов.
— А верно ли бают, что царевич болезный,— встрял Прокоп,— падучая у него и немощь в членах?
— Бают,— солидно согласился Митрофан.— У нас на конюшне дядька Никита сродственницу на женской половине палат имеет. Так вот она сказывала, что царевич на Пасху болел сильно. Немчину-дохтура ему вызывали, а сама царевна Ксения за брата молилась жарко. Да вона она…
И все развернулись в ту сторону, в которую указывал Митрофан.
—Лепая какая,— зачарованно произнес Лука.
—Ато! — гордо произнес Митрофан.— За нее сам кесарь римский сватается1.
1 Действительно, император Священной Римской империи Рудольф II, к которому было направлено посольство с предложением посватать Ксению Годунову за его брата Максимилиана, одно время рассматривал вопрос о том, не жениться ли на русской царевне самому. До сватовства дело так и не дошло.
Но тут толпа заволновалась, закричали:
—Выходят! Выходят! — И мальчишкам стало не до лицезрения царевых отпрысков…
—Моя, отдай!
Аким полетел кувырком от сильного удара в плечо, не выпустив, однако, деньгу, которую выудил из пыли рядом с обрезом красного сукна, расстеленного в виде дорожки от ступеней храма до того места, где стоял свадебный возок, украшенный рушниками, лентами и березовыми ветвями. Народ кинулся подбирать деньги, едва свадебный поезд тронулся, поэтому на самом сукне все было уже поднято. Но вот по сторонам дорожки еще был
шанс наткнуться на какую-нибудь затерявшуюся и затоптанную дружками, величальницами и всякими сродственниками жениха с невестой монетку… Больно шмякнувшись на бок, Аким сунул деньгу в рот, за щеку, где уже уютно была устроена еще одна (это ж какое богатство-то, матерь божья!), и развернулся к обидчику. Это был довольно кряжистый парень, гораздо старше Акима, лет двенадцати от роду, одетый в добротный армяк. Сейчас он возвышался над мальчишкой, сверля его злым взглядом.
— Моя,— прорычал он,— отдай. Я первый углядел.
— А я первый поднял,— резонно ответил ему Аким,
косясь по сторонам: где ватага-то?
Евойные ватажники увлеченно ковырялись в толпе
мальчишек и юродивых, перетряхивавших пыль.
— Ах ты…— прошипел парень и, ухватив Акима за
шкирку, грубо полез грязными пальцами к нему в рот,пытаясь извлечь оттуда богатство, которое по правусчитал своим.Аким стиснул зубы и отвернул лицо.
—Отдай,— пыхтел парень, безуспешно пытаясь лишить Акима законной добычи.
А тот изо всех сил ерзал во вражеских руках, одновременно пытаясь не дать супротивнику завладеть найденным и вывернуться. Но в одиночку освободиться никак не получалось.
—А-а-а-а! Буме!
Аким полетел на землю, но на этот раз вместе со своим обидчиком, чего тот, похоже, совершенно не ожидал. Поэтому в следующее мгновение Аким почувствовал, что свободен, и, воспользовавшись этим отрадным фактом, быстренько, даже не вставая, а так, на четвереньках, отполз в сторону.
—Ах ты, Митроха, вдовий сын! — свирепо прорычал его обидчик, поднимаясь на ноги.— Ну ты сейчас у меня получишь…
Вот оно что… Аким быстро вскочил на ноги и, быстро загнав монетки языком к основанию щеки, встал рядышком с Митрофаном, чей толчок как раз и послужил доброму делу освобождения самого Акима. Его обидчик, двинувшийся было на Митрофана, остановился и сумрачно оглядел стоявших перед ним ребят. А в следующее мгновение что-то вдарило Акима под локоть, и он, скосив глаза, увидел вставших рядышком Луку и Прокопа. Это окончательно отбило у незнакомого пацана охоту самостоятельно устанавливать устраивающие его порядки, и он, задрав голову, этак плаксиво заорал:
— Митя-а-ай!
— А чаво ето? — почти сразу же пробухтел кто-то из толпы увлеченно роющихся в пыли.
И в следующее мгновение четверо друзей невольно попятились. Митяй оказался дюжим холопом уже совсем преклонных лет, под двадцать пять годков, не менее… Он надвинулся на куцую шеренгу мальчишек как крымская орда, заставляя всех четверых ослабнуть в коленках и испуганно завертеть головой. То, что пора было бежать, никаких сомнений не вызывало, но вот куда? Все эти кувырки и падения привели к тому, что мальчишки оказались зажаты между лестницей и стеной Грановитой палаты. Конечно, если броситься врассыпную, то как минимум двое имели шанс проскочить. В конце концов, у этого Митяя всего две руки. Но это означало бросить остальных.
— Гы,— гнусно усмехнулся Митяй и двинулся вперед, Растопырив руки.
— А ну, осади!
Вся многофигурная композиция, заслышав эту фразу, произне сенную спокойным, но властным голосом, замерла и осторожно поворотила головы в ту сторону, откуда прозвучали эти слова. Перед ними стоял стрелец. В красном кафтане дорогого голландского сукна4 и с парадным бердышом, украшенным по лезвию нарядной насечкой, в руках. Аким несколько мгновений ошеломленно пялился на него, а затем завертел головой. Вроде как все стрельцы, которых он видел у ворот и здесь, на Соборной площади, были в обычных кафтанах, из серого, русского сукна. Откуда же здесь взялся стрелец в красном? Внезапно до него дошло, где он видел стрельцов в красных кафтанах. Причем практически одновременно с тем, как он увидел того, кто отправил им своего стрельца на помощь…
— А ну-ка, пострелята, геть отсюда! — добродушно усмехнулся стрелец и махнул рукой.
И все четверо послушно припустились бегом в сторону Троицких ворот.
— Видал? — с трудом переводя дыхание, выдавил из себя Лука, когда они, добежав до угла Николо-Греческого монастыря, от которого и получила свое прозвание Никольская улица, наконец остановились.
— А то… — полузадушенно отозвался Прокоп и, сделав пару тяжких вдохов, добавил: — Это ж надо…
— Да уж…— покачал головой Лука,— сказать кому — не поверят. Сам царевич за нас заступился! — Он повернулся к Митрофану и возмутился: — А ты говорил — болезный, падучая! А он вона — все видит!
— Так то ж не я,— примирительно произнес Митро-фан,— то люди бают… и Прокоп вон тоже…
— А чего я? — тут же вскинулся Прокоп.— Это маменька со свояченицей гречу перебирали и болтали, что на посаде слух был…
Но Акиму было совсем не по нраву, что про выручившего их царевича ходят такие разговоры.
— А неча слушать всякие бабьи сплетни,— зло бросил он и презрительно сплюнул, показывая, как относится к тем, кто эти сплетни разносит.
