Юрий Валин - Десант стоит насмерть. Операция «Багратион»
— Зима вот-вот придет. Надо бы запастись, раз задешево отдают. — Мама нерешительно глянула на Михася.
— Да жидам этот крахмал девать некуда, — заверила Райка. — Все одно сиднем сидят в гетте своем, немецких приказов ждут, в мастерских для виду ковыряются. За тридцатку мешок легко возьмем. Пропадут ведь вовсе гроши советские. На подтирку разве…
Мама сурово глянула на болтливую родственницу.
— Так я чего? Я исключительно про ближайшую перспективу, — по-городскому умно оправдалась Райка. — Давай-ка, кавалер, бери вашу тачанку, да смотаемся в Черневку. Всего-то полдня затратим, а все польза. Не жмись.
Мама опять посмотрела, и Михась, не любивший этаких просительных взглядов, пробурчал:
— Тащить буду, а торгуется пусть сама.
— Напугал. Хорошо, что не наоборот, — хихикнула Райка. — Нацепляй кепку да тарантас бери. Мамка-то мне тележку не доверяет, боится, не верну ваш лимузинный экипаж.
— Ты, Раиска, не болтай. И не лезьте там, куда не надо, — строго сказала мама.
Двухколесная высокая тележка, весной подправленная и подремонтированная батей, катила легко. Шагалось тоже легко: еще пригревало неяркое солнышко, дорога подсохла. Райка, против опасений Михася, языком не молола, только поглядывала по сторонам. Городские кудряшки прикрывала чинная косынка, миловидное лицо казалось спокойным и не очень наглым. Михась, правда, помнил, как лихо родственница отшучивалась на мосту от постовых полицаев. Такое ляпнула, что аж уши у «тачечника» загорелись. А здесь, на дороге, ничего — шагает спокойно, только боты временами от пыли бережно отирает.
— Что ты их трешь? — не выдержал сам Михась. — Полупути еще нету. У Черневки и почистишь.
— Это у тебя башмаки — что свиней пинать, что в город ходить гостить — без разницы. А у меня единственная пара приличная. Кому я в драном нужна? В городе застыдят.
— Тоже нашла город.
— Да я не про Черневку. Что мне жиды запертые да пьянчуги нахальные? В Минск буду возвращаться. Вот бабку пристрою… — Райка поморщилась.
Михась понимал. Бабка у Райки сильно хворала. Видимо, теперь уж только на кладбище «пристроится». Мама с теткой Анной о том недавно разговаривали.
Райка о своей бабке, видимо, думать не хотела, потому что начала трещать о Черневке и о каком-то своем дядьке, что обещал помочь закупить крахмал. Жиды из гетто на заводе работают, крахмал на продажу воруют. Если с умом подойти, то вполне сторговаться можно.
— Они все подвалы этим крахмалом засыпали, — убежденно говорила Райка. — Такая хитрозадая нация, просто жуть. Я вот в Минске одного знала — волосы из носа торчком, аж метлой, а туда же. «Р-р-раичка, Р-р-раичка…» Такой вот Хаим Семэнович любезный, понимаешь ли, марципан кривоногий…
Михась катил тележку, Райка не на шутку завелась, вспоминая противного Хаима, Минск, евреев вообще и черневских жидов в частности, которые, как у них девка народится, так обязательно дурным именем Цыпа обзовут, а мужи ихние пейсатые что не спроси, так непременно Абрамчик.
— …что за народ?! Уж за проволоку их сунули, отгородили, а все торгуются, надурить норовят. А тридцатка, она что, на земле валяется? Ты ее попробуй заработай…
— Да что ты разоралась-то? — возмутился Михась. — Со мной торговаться собралась?
— Так готовлюсь, — Райка засмеялась. — Я ж в жизни чего только не покупала, а крахмал мешками скупать пока не приходилось.
Черневка стояла тихая, окруженная облетевшими яблоневыми садами и неглубокими овражками, торчала над крышами кривоватая труба мастерской, и вид у местечка был неживой и сумрачный. Михасю разом окончательно расхотелось туда идти.
— Слушай, Райка, дорога-то чего такая пустая?
— Так день не базарный, — Райка озабоченно глянула вперед, полезла в карман жакета.
Михась с осуждением смотрел, как она подмазывает губы.
— Что морщишься? Не дорос еще, не понимаешь.
У околицы маячили люди — Михась рассмотрел винтовки за их плечами.
— Полиция. Что-то много сегодня. Ты, знай, тачанку толкай, разговаривать я буду, — распорядилась Райка и решительно пошла вперед.
Донесся выстрел.
— Балуют. То на дальней окраине, — пробормотала Райка. — Шагай, шагай спокойно.
Михась и сам понимал, что поворачивать назад на глазах пятерых полицаев неразумно.
— Куда прете?
Кроме полицаев, у опущенного шлагбаума сидело двое немцев: молодой с интересом уставился на Райку, тот, что постарше, со многими нашивками на форме, продолжал читать газету.
Райка балаболила, рассказывая о «дядьке», о ценах в деревнях…
Полицаи смотрели странно: красноносый ухмылялся, длинный парень со съехавшей на обшлаг повязкой и рожей побледневшей, стал цветом в ту повязку.
— Нашла время по гостям ходить, дура гладкая, — буркнул мордатый полицейский и вопросительно глянул на старшего немца. Тот вяло махнул газетой:
— Mittag machen.[20]
Судя по всему, разрешил проходить. Михась протолкнул тележку под веревкой, удерживающей шлагбаум. Зашагали по улице. Полицаи и молодой немец смотрели вслед. На Райкин тыл, городской юбкой обтянутый, понятно, смотрели.
— Эх, Мишка, не вовремя мы, — прошептала Райка.
Михась на неприятное «Мишка» внимания не обратил — уж очень хотелось свернуть, скрыться от глаз, в спину пристально глядящих. Ведь смотрели — всей спиной, даже сквозь старый, подшитый батин пиджак чувствовалось.
— Куда катишь?! — зашипела Райка. — Я ж им сказала, что на Кузнечную идем. И не оборачивайся.
Улочка вывела к рынку. И Михасю стало уж совсем не по себе. Нет, спине полегчало, но в целом-то наоборот. В Черневке доводилось бывать не то чтоб часто, но незнакомым местечко не назовешь. Только теперь не узнать. Вроде и улица та же, а… Людей почти нет. Торопливо перешел улицу пожилой мужчина, мелькнула за забором бабка… Робко гавкнул во дворе пес…
— Ой, не вовремя мы, — вновь повторила Райка. — К гетто не пойдем. К дядьке, а потом через речку…
Гетто Михась увидел издали: дома как дома, только колючая проволока на кольях растянута. У проволоки что-то лежало — но то, что это мертвец, Михась лишь позже понял, когда откинутую руку разглядел. Посреди улицы стоял полицай — увидев тележку и прохожих, поднял винтовку, прицелился…
— Ошалел, что ли?! — закричала перепуганная Райка. — Вот я господину фельдфебелю пожалуюсь…
Полицай, продолжая целиться, сделал два неловких шага навстречу, захохотал.
— Пьяный в сраку, — пробормотала Райка. — Миш, да ты кати-то быстрее.
Райка колотила в калитку, потом в оконное стекло застучала. Мелькнуло за окном пятно размытого лица, потом звякнул засов калитки:
— С ума сошла, Раиса. В такой-то день, — «дядька» в накинутом на нательную рубашку кожухе аж приседал от страха.
— Так договаривались же, — заикнулась окончательно побледневшая Райка.
— Так кто ж знал… тикайте скорее, — «дядька» пытался захлопнуть калитку.
— Да как мы пойдем, пустые? — Райка уцепилась за калитку. — Я ж не отмажусь. Нагрузи чем…
— Ах, чтоб вас… — Хозяин заковылял к сараю…
Мешок с трудом взвалили на тележку — он мазался белесой липкостью.
— И второй давай, — распорядилась Райка. — Деньги сейчас…
— Да какие деньги?! Потом отдашь. Вчера дома обыскивали, утром опять улицу обшаривали. Жиды недобитые разбегаются, так их ловят и по новой стреляют. Два дня как их в овинах у оврага позакрывали, гетто уж пустое, так все равно бегают и бегают. — Хозяин выталкивал за калитку девушку и Михася, и так с трудом волокущих второй мешок. — Через Рукреницу идти не вздумайте, там жидов и копают. Да тикайте, дурны головы…
Михась, не все понявший, впрягся в перекладину тележки, перепуганная Райка пинком подправила поклажу.
— Угораздило же…
С окраины долетел неслаженный винтовочный залп, потом захлопали торопливые, словно догоняющие выстрелы.
Райка судорожно перекрестилась:
— Не дай бог! Не, нас не тронут. Нету такого приказа…
Тяжело поскрипывали колеса — тележка с трудом набирала ход. Впереди, у проулка, что уводил к колючим кольям гетто, треснул выстрел. Райка вздрогнула:
— Обойдем. Они там упившиеся, не ровен час, стрельнут наугад для смеха. Сворачивай. К тем немцам у поста вывернем, они знакомые, пропустят…
Михась попытался развернуть потяжелевшую тележку, Райка забежала вперед, ухватилась, помогая повернуть. Вкатились между заборов: узкий проезд уводил от рынка в сторону мастерских. Можно будет на соседнюю улочку выбраться…
— Господи, ты боже мой, — сказала вдруг Райка и встала столбом.
Михась хотел выругаться — толкать и разгонять тележку по новой было тяжко. Но тоже увидел.
На тропке, меж побуревших крапивных стеблей, топтался ребенок. Лет трех, может, четырех. Почти голый, в голубых испачканных трусиках. Волосы, похожие на черно-серую мочалку, лицо чумазое. Плачет…
