Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых
Некоторые циники утверждали, что таким образом пресс–центр «мудрецов» здорово экономил на бумаге и расходах по распространению, поскольку выходило, что свои получали инструктивные тексты практически бесплатно, а прочая публика, кроме крутых антисемитов, все равно считала «Протоколы» злобной фальшивкой.
Так вот целям «мудрецов» вроде бы отвечало, наоборот, как можно более глубокое укоренение евреев на тех территориях, где они проживают в настоящее время. Возрождение же Израиля, провозглашали они, вообще не людское дело, этим займется Мессия после своего пришествия.
Но, опять же, злые языки заявляли — более всего «мудрецов» нервировало отсутствие гарантий, что законно избранное правительство «Дас Нойе Исраиль» согласится считать их и в новых условиях «руководящей и направляющей силой».
И меры противодействия они попытались поначалу предпринять очень серьезные, вплоть до организации массовых беспорядков в еще сохраняющихся кое–где добровольных гетто.
Но для спецслужб России и Германии не составило особого труда разыскать и изъять достаточное количество агитаторов, которые после соответствующих профилактических бесед сообразили, что лучше согласиться на переселение в «незаконный» Израиль, чем в совершенно законную Сибирь. И скоро не было более горячих сторонников возвращения на «историческую родину».
Правда, сопровождалось обустройство государства–новодела бесчисленными пограничными конфликтами и тремя полномасштабными войнами, но когда и какое большое дело в истории обходилось без этого?
Зато сейчас в Израиле проживало уже около десяти миллионов человек, Россия имела военно–морскую базу, так сказать, «тет–де–пон», перед входом в черноморские проливы, а Германия, осуществив вековую мечту, провела железную дорогу Берлин — Стамбул — порт Эйлат.
На середине второй кружки к Ляхову, небрежно извинившись, подсел мужчина лет за сорок, одетый в костюм спортивного покроя из тончайшей кремовой чесучи, худощавый, светловолосый и сероглазый, но что–то все равно выдавало в нем еврея. Другой, может быть, и не догадался бы, но у Ляхова был врожденный дар, этнографический, что ли. Национальность любого встреченного человека (европеоидной расы, конечно) он определял навскидку. Причем сам не всегда понимал, как это у него получается.
Удивляться Вадим не стал. Всегда есть люди, которые в совершенно пустом ресторанном зале подходят к единственному занятому столику.
Незваный гость положил на соседний стул мягкую велюровую шляпу, прислонил к подлокотнику массивную, инкрустированную серебряными бляшками трость, с немецкой методичностью выложил перед собой сигаретную пачку, золотую зажигалку, подвинул пепельницу. Коротко бросил возникшему за спиной кельнеру:
— Мне — коричневого мюнхенского…
Очевидно, тут его знали, потому что почти немедленно были поданы сразу две литровые фаянсовые кружки.
Незнакомец отхлебнул из ближней как–то хитровато, по–свойски, взглянул на сделавшего неприступное лицо русского офицера, явно не склонного к случайным знакомствам.
— Думаете, господин капитан, что они тут за хамы, эти аборигены. — Русский язык незнакомца был безупречен, только некоторая жесткость согласных звуков мешала.
— Отнюдь, уважаемый. В чужом монастыре… Кроме того, у вас, возможно, есть причины. Тоска заела, жена ушла, в карты проигрались, а поделиться не с кем. Извольте. Раз так хорошо знаете язык, так и то знаете, что нет лучше объекта, которому можно поплакаться в жилетку, чем в меру интеллигентный русский человек. И тоже выпивающий в одиночку.
— Браво, Вадим Петрович. Вы не только отважны, но и по–настоящему умны. Это облегчает…
— Что? — жестко спросил Ляхов, сразу вспомнив инструкции и советы корпусных контрразведчиков.
— Да нет, не вербовку, господин капитан. Мы же с вами действительно товарищи по оружию. С русскими мы играем в открытую. Я на самом деле сотрудник центрального аппарата «Зихергейстдинст»[12] и честно прошу вашего разрешения на приватную, в чем–то даже конфиденциальную беседу, пока вы оказались вне контроля моих коллег с вашей стороны.
— А что, для такой беседы есть основания?
— В том–то и дело, Вадим Петрович, в том–то и дело. Просто вы оказались в несколько необычной ситуации, и мы, зная кое–какие тонкости, хотим вам помочь, посоветовать и так далее.
«Вообще–то все вербовки так начинаются, что бы он там ни говорил, — подумал Ляхов, — но отчего бы и не поболтать? Ума хватит сообразить, когда начнется нечто нежелательное».
— А кстати, с кем имею честь?
— Майор Розенцвейг. Референт Восточного департамента. Специалист по вопросам контртерроризма.
— Странно, — сказал Ляхов. — С вашей внешностью и языком… Логичнее было бы заниматься Западом или Севером.
Розенцвейг засмеялся и махнул рукой.
— Не думаю, что в вашем Генштабе китайское направление ведут китайцы или калмыки.
С ним нельзя было не согласиться. Хотя сомнения остались.
— Итак, господин майор? А звать–то вас как? Вы меня знаете, я вас — нет.
— Можно — Григорий Львович. Вполне корректная транслитерация.
— Ну, говорите. Мы с вами в одинаковых чинах, поэтому можно без церемоний.
Розенцвейг посерьезнел.
— Я так понимаю, что ваше руководство пока еще не поставило вас в известность о ситуации, в которой вы оказались. Возможно, у них есть свои резоны, но скорее всего это обычная безалаберность. Или наплевательское отношение к всякого рода рискам. «Авось, небось да как–нибудь».
— Что за ситуация? По–моему, это я не далее как вчера ставил руководство в известность о том, что случилось на перевале. И доложил вполне исчерпывающе. О чем еще можно говорить? Все закончилось. Теперь лишь бы мой друг поскорее встал на ноги.
— Если бы так. Что вы с коллегой отважные офицеры и великолепные стрелки — бесспорно. Большего не смог бы сделать никто. Беда в том, что…
Израильский контрразведчик нервничал, теперь это стало ясно Ляхову. Например, огляделся он как–то слишком напряженно, будто опасаясь слежки. И немедленно это подтвердил словами:
— Вообще–то и сидеть нам с вами здесь не так уж безопасно. Впрочем, нас надежно прикрывают, да и времени прошло пока немного, день–другой в запасе, пожалуй, имеется. Но я бы на это не слишком рассчитывал.
«Цену он себе, что ли, набивает? — подумал Вадим. — Кого здесь вообще можно бояться, а главное — почему?»
— Ни вы, ни даже вся наша служба до последнего момента тоже не понимали смысла происшедшего, — продолжил майор, тоже закуривая. — Вроде бы тяжелая, но все же рядовая стычка пятидесятилетней необъявленной войны, одной из тех, что десятками идут по всему периметру цивилизованного мира. У нас покруче, конечно, но все же… Сколько мы таких караванов и разведгрупп уничтожаем чуть не каждый месяц. Однако сейчас не тот случай. Резонанс от него сразу возник немыслимый.
Розенцвейг уставился в переносицу Ляхова требовательно–вопрошающим взглядом.
— Вы там, кажется, подобрали какой–то сувенир?
— Это вы о чем? — изобразил непонимание Вадим.
— О сабле. Была там какая–нибудь сабля?
— А–а… Теперь понял. А в чем вопрос? Подобрал. Сама на глаза попалась. Какой–то старый фанатик таскал с собой по горам антикварную вещицу. На счастье, наверное, — он попытался сострить, но сразу понял, что выходит не то. — Ну, не бросать же. Не я, так другой взял бы. Те же летчики или из ваших кто. Нормальный трофей. Причем подобран на нейтральной территории. Ваше государство претензий иметь не может. Разве только наследники этого старика… Да и то вряд ли хоть один суд признает их права. — Он замолчал, понял, что словно бы оправдывается. А в чем? И, главное, перед кем?
Розенцвейг выставил вперед обе раскрытые ладони.
— Разумеется. Никто и не собирается оспаривать ваших прав. Хотя лучше бы вы оставили ее там, где увидели. Тогда одной проблемой было бы меньше. Для вас лично.
Делая после каждой фразы солидный глоток пива или же затягиваясь сигаретным дымом, майор поведал изумленному, а теперь уже и встревоженному Ляхову нечто, более уместное в сборнике рассказов Стивенсона или Конан Дойла, нежели в нормальной жизни.
Пресловутая сабля, по словам Розенцвейга, была не просто антикварным изделием средневековых оружейников, а неким талисманом, одновременно символом власти и святыней одной из исмаилитских сект, восходящей непосредственно к «скрытому имаму», легендарному потомку и правопреемнику самого Магомета. И слух о ее исчезновении уже разнесся по всем исмаилитским общинам Ближнего Востока, если не дальше.
— Так быстро? — наивно удивился Ляхов.
Майор приоткрыл в ироничной усмешке длинные желтоватые зубы.
— Если бы вчера утром было утеряно знамя вашего полка…
