Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы
Двое Карбонариев помогли ему подняться ― все они сгорбились под оконными проемами, но у некоторых от порезов стеклом обильно струилась кровь ― и вожак их сердито взирал на него. В ушах Кроуфорда стоял оглушительный перезвон, и он едва разобрал, как мужчина спросил, ― Тебя задело?
Кроуфорд слабо смахнул с плеча осколки стекла. ― Ох… похоже, нет, ― ответил он, говоря громко, чтобы услышать самого себя. ― Я был в стороне.
― Думаешь, ты сможешь его убить? ― спросил предводитель карбонариев.
Из носа Кроуфорда текла кровь, и он не был даже вполне уверен, что сможет стоять без посторонней помощи, но: ― Да, ― пробормотал он сквозь сколотые зубы.
― А эта женщина, она… помогает тебе? В самом деле?
― Да, ― ответил Кроуфорд.
Мужчина, очевидно, принял решение. ― Отлично. Он протянул Кроуфорду заряженный пистолет, а затем вытащил из-за пояса длинный узкий нож и вложил рукоять в руку Джозефины.
― Мы будем удерживать их, сколько сможем, ― сказал он. Он бросил разряженный пистолет одному из товарищей, который поймал его и бросил обратно заряженный, а затем он направился к окну и нацелил пистолет в направлении канала.
Он спустил курок, и боек щелкнул, рассеивая порох, но выстрела не последовало.
― Кровь остыла, ― сказал предводитель Карбонариев, засовывая бесполезный пистолет за пояс. ― Тот пушечный выстрел был последним, что прозвучал в этом месте, пока они не прольют свежую кровь. У нас есть ножи, и мы пустим их в ход ― но лучше действуйте побыстрей.
Он жестом подозвал своих людей, и Кроуфорд тяжело осел на пол, когда двое мужчин отпустили его и размашистым шагом удалились по коридору со своими товарищами.
Джозефина бросилась к нему и помогла ему подняться, но на миг он забыл про дверь впереди и просто молча взирал на стену напротив разрушенных окон.
Деревянные панели были испещрены шрапнелью, обнаруживая вертикальные рисунки ― но не две линии, как можно было бы ожидать исходя из того, что выстрел ворвался через два окна.
Вместо этого здесь были ряды вертикальных полос осколков, и полосы эти были шире в центре и уже и слабее ближе к концам. Это была волновая картина, похожая на те, что он часто видел на воде между длинным кораблем и протяженной пристанью.
Что-то подсказывало ему, что это следствие поля неопределенности, которое распространяли вновь ослепшие Грайи; и это означало также, что карман определенности фон Аргау, его персональная лейденская банка, потеряла значительную часть своей силы, возможно даже ее всю. Если бы Карло был сейчас здесь и подбрасывал монеты, они бы по-прежнему исчезали.
Джозефина разрезала кант своей юбки на длинные полосы и туго обвязала их вокруг его ребер, поверх раны от меча.
― Не могу позволить тебе истечь кровью, ― пробормотала она, затягивая узлы.
― Да, еще рано, ― ответил Кроуфорд.
Опираясь на Джозефину, он, пошатываясь, направился к двери, в которую стреляли Карбонарии. Щеколда была разбита вдребезги, а дерево вокруг нее разлетелось на щепки, и засов сломался, и дверь отворилась от его первого неуверенного толчка.
ГЛАВА 27
Что это за обряды? Чудовищ снова ли родит земля?
Антей[444] едва остыл: и кто ж отец
Такого полчища? ― и стой! таких контрастов пред ее лицом?
Или земля сама столь плодородна, к бесчестью своему?
— Бен Джонсон, Союз наслаждения и добродетели
За дверью более узкий коридор резко свернул в сторону, его кирпичные стены были тускло освещены идущим из-за угла светом. Кроуфорд лишь беспомощно уставился в том направлении, так что Джозефина схватила его руку и потащила вперед; он сделал шаг, чтобы избежать падения, а затем они потащились вглубь короткого коридора.
Из носа Кроуфорда непрекращая сочилась кровь, капая на одетую им блузку Джозефины, а босая ступня оставляла на каменном полу красные отпечатки. Его руки слишком устали, чтобы удерживать на весу меч и пистолет, но он думал, что сможет поднять их, если придется, и был благодарен рукам за то, что им все еще хватало сил сжимать рукояти.
Джозефина заткнула нож за пояс Терезиной юбки и обеими руками держала перед собой кожаную сумку. И Кроуфорд подумал, что это удачная мысль, но затем спросил себя, что произойдет, если клинок или пуля вздумает ударить в сердце.
Они завернули за угол ― в нише на стене горел светильник, и Кроуфорд увидел, что пол впереди был устлан коврами, а стены были обиты темным деревом. Через несколько ярдов коридор сделал еще один поворот, и свет из-за угла сделался ярче.
Кроуфорд с вялым удивлением отметил, что единственной эмоцией, которую он испытал, было предвкушение мягкости ковра под его босыми ступнями.
Они достигли его и повернули за угол, а затем на мгновение замерли.
В каких-нибудь нескольких ярдах от них зиял дверной проем, а за ним раскинулась большая комната. Кроуфорд увидел множество элегантно одетых мужчин, стоящих на мраморном полу, хотя ни один из них не двигался и не говорил.
― Здесь больше некуда идти, ― прошептала Джозефина.
Он кивнул, и они направились вперед.
Комната была огромной. С высоких потолков свешивались громадные хрустальные люстры, ярко освещающие зал бесчисленным множеством свечей. Две дюжины мужчин в комнате безучастно уставились в стены, словно находясь в наркотическом трансе или сосредоточенно к чему-то прислушиваясь.
«Они все словно братья», ― подумал он ― а затем сообразил, что черты, которые все они делили, принадлежали молодому Вернеру фон Аргау, чью колотую рану он сшил в Венеции шесть лет назад, и на которого впоследствии работал.
― Добрый вечер, Вернер, ― громко сказал Кроуфорд.
Все мужчины разом повернулись к нему ― и он чертыхнулся и в страхе отступил назад, а Джозефина уронила сумку и судорожно выхватила нож.
Тела мужчин начали изменяться.
Голова одного из них начала вытягиваться к потолку, словно была сделана из теста ― изо рта появился язык, казалось, пытаясь что-то сказать, а затем внезапно вытянулся на несколько ярдов, словно длинная невесомая змея, и начал деловито обвивать вытягивающуюся голову; глаза другого к этому времени раздулись настолько, что голова была лишь зубастой выпуклостью позади двух блестящих, пристально глядящих глазных яблока; у третьего из-за отворота рубахи громадной роговой пластиной вырастал ноготь, скрывший сначала рот, затем нос, а под конец заслонивший глаза.
Большинство из них оторвались от пола и парили теперь в воздухе.
Кроуфорд заметил, что каждая правая рука, был ли ее владелец похожим на брокколи тугим комком плоти или скоплением длинных щупалец, сжимала теперь пистолет или меч; и увидел, что все эти разной формы и размеров глаза были устремлены на него.
Словно заряд мелкой дроби попал в натянутый лист сырого каучука, на всех лицах одновременно распахнулись провалы рта. ― Убирайся отсюда, ― заголосили они по-итальянски с сильным немецким акцентом. ― Кто бы ты ни был, советую тебе убраться.
― Ты не узнаешь меня? ― с отчаянной бравадой спросил Кроуфорд. ― Присмотрись как следует, ― обернулся он к мужчине, чьи глаза все еще продолжали расти ― за счет тела, которое съёжилось и свисало теперь под парящими сферами, в то время как туфли и одежда друг за другом упали на пол. ― Я Майкл Айкмэн.
Многообразие левых рук взметнулось в воздух и ужасно изогнулось. ― Айкмэн! ― заклокотали и засвистели голоса. ― Кусаешь кормившую тебя руку?
Кроуфорд заткнул за пояс бесполезный теперь пистолет, затем схватил Джозефину за руку и пошел вперед.
Где-то справа от него зазвонил колокол, и спустя мгновение высокие двойные двери в дальнем конце комнаты распахнулись, и в зал ворвались несколько австрийских солдат.
Кроуфорд заметил, что солдаты выглядели напуганными и отчаявшимися; и стоило им только увидеть искаженные опухающие тела, медленно плывущие по воздуху, словно больные рыбы в огромном аквариуме, они с криками ужаса бросились обратно из комнаты. Двери захлопнулись, и грохот задвинутого засова словно выстрел сотряс воздух и всколыхнул плавающие тела.
― Очевидно, кровь между колонн остыла, ― невозмутимо отметили все растянутые или сморщенные рты. ― Они прольют свежую, Айкмэн, ― в любой момент, и как только поле определенности восстановится, эти тела снова обретут устойчивую форму. Уходи, пока можешь.
― Пистолетов можно не бояться, ― тихо сказал Кроуфорд Джозефине, и они вместе шагнули вперед.
Плывущие тела неуклюже пытались ударить их своими мечами, но даже Джозефина с ее кинжалом могла спокойно отогнать их прочь. Несколько переплетенных рук сумели спустить курок пистолета, но бойки лишь тихо щелкали по временно бесполезному пороху.
С каждой секундой тела становились все более искаженными, словно облака или кольца дыма. ― Подожди, ― произнесли рты, что все еще были способны облекать мысли в слова. ― Я готов признать, что это… ничья, пат. Если вы сейчас уйдете, я прослежу чтобы вас двоих, а также всех кого вы назовете, нефелимы больше не беспокоили.
