Василий Звягинцев - Вихри Валгаллы
Клондайк не Клондайк, но что-то вроде этого. Невзирая на греко-турецкую войну, проливы были открыты, и в Крым шли пароходы с товарами из всего Средиземноморья, из Англии и даже из Америки. Югороссия покупала все: мануфактуру, обувь, заморские деликатесы, коньяки и вина, мебель, стройматериалы, станки и машины. Премьер Кривошеин уже подумывал, не пора ли вводить защитительные таможенные тарифы, чтобы потоки импорта не утопили только начинающую отходить от четырехлетнего шока отечественную промышленность. А главным коммерческим портом вновь сделать Одессу, вернув Севастополю его историческую роль.
А еще одной приметой нового Севастополя было стремительное распространение невиданных, взявшихся как бы ниоткуда мод, обычаев и нравов. Они шли и от ближе всех прикоснувшихся к «цивилизации» басмановских офицеров, от дам местного полусвета, хватавших на лету все, что исходило от щедро соривших деньгами, раскованных и мужественных рейнджеров, от довольно часто появлявшихся в обществе женщин с «Валгаллы». Чтобы ускорить модернизацию вновь формируемого общества, Новиков даже наладил в типографии парохода выпуск стилизованных под парижские и лондонские светских журналов.
И теперь офицеры врангелевской армии все чаще щеголяли в камуфляжной форме, подчас самых диких расцветок, которую наладились шить здешние портные, девушки и женщины помоложе и порешительнее, хоть и не созрели еще до мини-юбок, но колени открывать почти не стеснялись, стали входить в моду джинсы, ткань для которых красили несколько частных заводиков. В бесчисленных трактирах и ресторанах оркестры исполняли танго, фокстроты и блюзы, лет на пять, а то и тридцать пять опережая грядущую европейскую моду. Появились первые барды, поющие под гитару «белогвардейские» песни Звездинского, Новикова и Розенбаума, кое-где звучали уже и Высоцкий с Галичем. Шульгин тщательно отбирал и запускал в обращение соответствующий месту и времени репертуар.
На следующем этапе своего «прогрессорства» друзья планировали открыть круглосуточную радиостанцию навроде «Маяка» и запустить в продажу бытовые радиоприемники, хотя бы класса трехлампового «Рекорда» поначалу.
А где-то во Франции жил эмигрировавший в девятнадцатом году инженер Зворыкин, который через два года изобретет первый телевизор. Неплохо бы разыскать его, вернуть на родину и кое-чем помочь.
Югороссия стремительно вступала в эпоху модернизации, похожей на ту, что пережили в следующий исторический период Эмираты или шахский Иран.
И никого не интересовало, откуда что берется. Уставшие за бесконечные военные годы, жители Севастополя и всего Крыма просто радовались, что кончились скудость и нищета, что снова, как «при царе», все есть и все можно купить. Бумажных денег и золота здесь обращалось столько, что при малейшей деловой смекалке за пару месяцев можно было сколотить приличное состояние. Практически ни на чем, кроме сообразительности и легкого коммерческого риска. Что же касается ранее невиданных предметов обихода, так за первые два десятилетия века на человечество обрушилось столько новшеств, от самолетов, радио и ядовитых газов до безопасной бритвы «Жиллет» и граммофона без трубы, что оно по привычке естественным образом воспринимало все что угодно.
Потому и тяжелый мотоцикл с сидящей за спиной Шульгина Анной никого особенно не удивил. Цеплялись за них взгляды в основном завистливые, точно такие же, что провожали бы на улицах брежневской Москвы парочку на «Хонде» или «Судзуки», упакованную в крутую фирму.
Покрутившись по улицам, показав себя и посмотрев на людей, Сашка остановился возле известного ему уютного приморского ресторана.
Кухня там была очень приличная. На эстраде играл оркестрик из двух скрипок и виолончели, далеко внизу синело море, посетителей по причине отдаленности от центра было ровно столько, сколько требовалось, чтобы заведение не выглядело прогорающим. Девушка много смеялась, оживленно поддерживала беседу, но Сашка чувствовал в ней внутреннюю напряженность. Он не знал, о чем разговаривали с младшей подругой опытные и оттого немного циничные дамы. Просто ощущал, как Анна нервничает. Догадывается, что он собирается с ней объясниться? Или, наоборот, боится, что этого не произойдет?
Да и самому Шульгину было немного не по себе. Слишком давно не приходилось испытывать серьезные чувства к красивой и одновременно наивной девочке. Пожалуй, со старших классов школы.
Он даже не совсем уже помнил, как с такой следует себя вести. Может быть, поэтому и старался при каждом удобном случае уехать от Анны подальше для выполнения очередного «особо важного задания».
Обед закончили мороженым, кофе и рюмочкой коньяку. (Слава богу, что ГАИ здесь еще не существовало.) Шульгин подозвал официанта, типично ярославская внешность и ухватки которого говорили, что в прошлые времена он наверняка трудился половым в одном из московских трактиров. Расплатился хрустящей десятирублевкой с портретом генерала Маркова (новые, свободно конвертируемые банкноты Югороссии, номиналами и цветом соответствующие дореволюционным, несли на себе изображения павших в боях героев белого движения).
Выехали на приморское шоссе, вместо будущего асфальта покрытое кое-как прикатанным щебнем. Разогнаться на нем было невозможно, да оно и к лучшему. Виды вокруг открывались настолько красивые, что на тридцатикилометровой скорости ими только любоваться, не опасаясь на крутом серпантине улететь вниз и не жмурясь от встречного ветра. Справа — море, слева — покрытые густым синевато-зеленым лесом склоны гор. Редко-редко встретится на пути телега или пароконный экипаж. И вдруг — как вестник прогресса — дымит навстречу открытый двадцатиместный автобус из Ялты. Пассажиры — как марсиане в круглых очках-консервах, выдаваемых фирмой вместе с билетом.
Руль упруго толкался в обтянутые черной кожей ладони, напоминая Сашке совсем другие времена, когда они с друзьями гоняли к морю на единственно доступных любителям двухколесной езды классных мотоциклах — двухцилиндровых «Явах».
Не доезжая Симеиза, Шульгин повернул налево по неприметной просеке в дремучем буковом лесу.
Сразу стало прохладно, густо запахло прелыми прошлогодними листьями. У подножия высоченных, двух- и трехобхватных деревьев затаился зеленоватый полумрак, хотя солнце только еще собиралось садиться за ближний хребет.
Он решил провести уик-энд (не последний ли в жизни?) на даче не слишком знаменитого, но вполне состоятельного петербургского писателя, не разграбленной во время недолгого правления коммунистов в девятнадцатом году по причине удаленности и от Ялты, и от Севастополя, а сейчас находящейся в доверительном управлении зависимого от Шульгина по некоторым причинам ялтинского градоначальника.
Дорога пошла по узкому скальному карнизу, шириной едва-едва достаточной, чтобы могли разъехаться два экипажа, слева склон уходил вниз отвесно на сотню и больше метров, крутизна подъема моментами становилась такая, что даже мощный мотор тянул только на второй скорости, а частые повороты серпантина стали нервировать и Шульгина.
Анна же постоянно закрывала глаза и тихонько взвизгивала на особенно крутых виражах.
«Богатый мужик был, однако, — думал Сашка. — Не считая самой дороги, сколько нужно было за одну перевозку стройматериалов заплатить…»
Он заранее предупредил о своем приезде, и, когда «БМВ» остановился у крыльца, навстречу вышел пожилой мужчина в выцветшем мундире чиновника лесного ведомства.
— Александр Иванович? Давно жду. Дом в полном порядке, насколько это сейчас возможно. Отдыхайте. Я вернусь в понедельник утром. Пожелаете уехать раньше, заприте двери на висячий замок, а ключик соизвольте положить под крыльцо. — Он показал, куда именно. — Провизию ваши люди привезли, сложили в чулане возле кухни и в леднике, дрова напилены и наколоты. Если угодно, печку могу растопить. А в гостиной камин-с…
— Благодарю, мы сами. — И протянул полусотенную. Сторож или, возможно, даже и лесничий с достоинством, но проворно сунул ее в карман. Не передумал бы пускающий девчонке пыль в глаза богатей. За такие услуги и трешки за глаза довольно.
Смотритель забрался в запряженные грустной соловой лошадью беговые дрожки, чмокнул губами, встряхнул вожжи и, сопровождаемый тихим клацаньем подков по кремнистой гальке, удалился под сень начинающего зеленеть леса.
Внутри высокой ограды из дикого камня, на участке примерно в тридцать, выражаясь по-современному, соток, стоял аккуратный белый двухэтажный домик с широкой деревянной верандой по фасаду, двумя балконами по торцам и ведущими на них деревянными лестницами с резными перилами.
И глухая тишина, нарушаемая лишь шумом ветра в кронах разлапистых реликтовых сосен, араукарий и ливанских кедров.
