Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов
Клеопин не выдержал. Подошёл к Рогозину и, взяв его за воротник, хорошенько встряхнул, говоря прямо в лицо:
— Мы на Кавказе даже чеченов раненых не добивали! Подполковник Беляев от Бородина до Парижа прошёл — ни одного раненого француза не приказал расстрелять! Я три месяца на дорогах партизанил да офицеров расстреливал, но тоже ни одного раненого не добил… Ладно…
Полковник оставил прапорщика и повернулся к старому другу:
— А лично вы, Павел Николаевич, попали в этот список за поселян… Что там ваши малоросские казаки в Новгородской губернии вытворяли? Баб насиловали да на крестьянах учились головы рубить? А вы как командир этого не остановили…
— На мне лично — крови нет, — глухо сказал Еланин. — Но революция — это стихия! Её не остановить. А вы, полковник, войдёте в историю как один из палачей революции.
— Вот-вот, — поморщился Клеопин, как от зубной боли. — Играем словами, солдат на бунт поднимаем… А ту Россию, что деды-прадеды собирали, профукали. И мне, палачу вашему, «революционному», думать приходится — как от вас, изменников, империю очистить да турок с персами вкупе с поляками выгонять… Оратор из меня скверный, простите. Но вы, господа революционеры, такого натворили, что никакому Гришке Отрепьеву в страшном сне не приснится! Впрочем, — махнул рукой полковник, подзывая солдат. — Уводите!
Игумен, грустно взирающий на эту сцену, подошёл было к приговорённым. Но и Еланин, и Рогозин только отмахнулись, считая, что грехов на них нет, а исповедоваться вражескому (!) попу непристойно! С тем и ушли в свой последний путь…
Когда их уводили, повисла гробовая тишина. В этот момент не только мятежники, но и императорские офицеры чувствовали на себе огромную неподъёмную тяжесть… Но хуже всего пришлось, наверное, самому полковнику, отдавшему приказ.
— Теперь — обо всех остальных, — пересиливая себя, сказал Николай. — Вы — мятежники, коим по всем законам положена смерть. Но! В пакете, вместе с Манифестом и «чёрным» списком, была ещё и записка от первого министра и начальника Главного штаба Киселёва, в которой он разрешил мне поступать с пленными мятежными офицерами на своё собственное усмотрение. Итак, я предлагаю вам выбор: либо вы остаётесь здесь, приносите присягу императору Михаилу и принимаете под командование пехотные взвода, либо — идёте на Кавказ в качестве рядовых солдат.
— А третий путь? — глухо спросил кто-то из строя.
— Третий путь, — устало вздохнул Клеопин, — отправиться вслед за бывшими капитаном Еланиным и прапорщиком Рогозиным… Были бы вы из нижних чинов, то посадил бы я вас в подвал или к отцу-настоятелю в трудники отправил. А вы — офицеры… Решайте.
Почти без колебаний из строя вышел майор Терёхин. Он снял с себя кивер и перекрестился:
— Я, господин полковник, устал уже от присяг. Императору Александру присягал, императору Константину, потом императору Николаю. А последнюю клятву на крови давал — Временному правительству. Так что разрешите, я к владыке пойду… Может, он мне грехи перед смертью отпустит?
Клеопин, закусив губу, наблюдал, как бывшие офицеры подходили к отцу-игумену, а потом, просветлённые, занимали своё место в строю. Когда последний из них вернулся, скомандовал:
— Господа офицеры… бывшие, хотел сказать, офицеры! Равняй-с! Смирно!
И хотя не подают офицерам такой команды, но строй замер, как на императорском вахтпараде.
— Красиво! — с уважением сказал полковник. — Вижу — умереть за идею и присягу свою… липовую вы готовы. Только — не будет вам этого. И я не буду сейчас играть в благородство и обещать похороны с воинскими почестями. Посему — коль скоро мне разрешено поступить на своё личное усмотрение, то оно таково: пойдёте в штрафованный полк. А кем вас там князь Константин поставит — унтерами ли, офицерами ли, — ему виднее…
Один из офицеров дёрнулся было протестовать, но был остановлен свирепым рыком Клеопина:
— Мне, господа, в данное время глубоко плевать на ваши личные чувства и амбиции, потому что на Кавказе ни воевать, ни командовать некому! Негоже будет, если я двадцать гвардейских офицеров прикажу расстрелять. Роскошь это, господа… Я просто прикажу заковать вас в кандалы и отправить вслед за нижними чинами. А ежели кто обиду на меня затаил, то милости просим-с — к барьеру-с! Вот только стреляться я с вами пойду только после того, как император в Петербурге на престол сядет или когда мы и поляков, и горцев на место поставим. Ну, а ещё тогда, когда Его Императорское Величество вашу вину простит. И, — развёл он руками, — не ранее этого. Если живы останемся…
Николай жестом подозвал фельдфебеля Цветкова:
— Максим Александрович, распорядитесь: господ бывших офицеров заковать в кандалы, в ножные, да пусть их в барки грузят, что купечество заготовило.
Когда мятежных офицеров уводили, кажется, многие из них не скрывали вздоха облегчения. Всё-таки жизнь — штука славная! А честь, в данном конкретном случае, не затронута…
К Клеопину подошёл озабоченный подполковник Беляев:
— Николай Александрович, — обратился он к командиру. — Может, не стоит их в кандалы-то?
Полковник немного подумал, потом, подняв взгляд на подполковника, решил:
— Знаете, Сергей Валентинович, а пожалуй, что вы и правы! Знаете что… Сходите-ка вы сами к ним да возьмите с них слово, что ежели доведут всех солдат до Ярославля, то заковывать их не будем. Дадут?
— Куда они денутся, — улыбнулся старый служака. — Кавказ — он, конечно, не гвардейские казармы, но всё лучше, чем расстрел или каторга. Да и потом, разговаривал я тут кое с кем из офицеров — им и самим вся эта каша надоела. Определённости хочется.
— Вот и ладно, — облегчённо выдохнул полковник. — Заодно и на конвое сэкономим. Отправим с ними десятка два нестроевых.
— Не мало? — озаботился подполковник. — На почти что тысячу человек?
— Ежели по правилам, так на их этапирование мне нужно сотни две людей посылать,
